Читаем без скачивания Люди удачи - Надифа Мохамед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что он сказал? – повторяет Лора, сжимая его указательный палец.
– Сказал, что у них нет веских доказательств против меня, но мне лучше дождаться суда, там все и рассказать.
Ее плечи никнут.
– Дождаться суда? Но ведь может пройти целая вечность. Мне надоело здесь, Муди, я… – ее голос срывается, она не может выговорить то, что собиралась.
Махмуд подносит к губам ее руку и целует.
– Знаю, моя женщина, знаю. Мне тоже надоело. Я заперт в клетке, а хочу быть дома с тобой. Когда я выйду, мы будем жить вместе, да?
Она с силой проводит хлопковым платком по векам и кивает, не глядя на него.
– Из моей камеры я вижу задние дворы с твоей стороны улицы. Как насчет того, чтобы в пятницу вы с мальчишками стоите во дворе, а я смотрю на вас?
– Вот еще выдумал. – Она смеется, а слезы еще не высохли.
– Ну и пусть, я хочу вас видеть.
– В какое время?
– Ровно в полдень.
– Я буду на месте. Смотри не обмани.
– Ни за что. – Махмуд смеется, берет ее за обе руки и гладит, поднимаясь вверх к локтям, насколько позволяют рукава.
В первый же день слушаний Махмуда спросили, что он может сказать по поводу обвинений в убийстве. Вскинув руки ладонями вперед, он спокойно отвечает:
– Могу сказать только одно: я невиновен.
Тем не менее свидетели продолжают прибывать, будто их вытаскивают драгой со дна канала Гламорганшир и плюхают на пол в зале суда: толстые, худые, черные, белые, коричневые, богатеи и бродяги, чужаки и знакомые. Каждое появление будто вонзает нож ему в спину.
«Видел я у него бритву, а как же», – говорит один нигериец. «Он угрожал моему соседу ножом», – заявляет какая-то домохозяйка. Полиция так и не нашла ни орудия убийства, ни денег, поэтому с помощью подставных свидетелей старается разрушить его репутацию, выставить его человеком, способным на все. «Матерый преступник» – так называют его в новостях. Входящим в ту лавку вечером шестого марта его видело столько народу, что он уже почти верит, будто входил туда. Среди них есть вестиндиец, валлиец, араб, мальтиец, индиец, еврей – его обвиняет чуть ли не вся Лига Наций. А ему остается лишь торчать на скамье подсудимых и сжимать губы, пока его имя смешивают с грязью и битым стеклом. В чью постель он нагадил, если они так поступают с ним? Однако никто из сомалийцев еще не выступал в качестве свидетелей – ни со стороны обвинения, ни от защиты, и он этому рад, иначе весь этот долбаный цирк выглядел бы чертовски реальным.
Его барристер, рослый и краснолицый титан, наблюдает за происходящим непроницаемыми серыми глазами. Они еще ни словом не перебросились, но этот человек держит в руках жизнь Махмуда, и теперь Махмуд начинает это понимать. С каждым новым свидетелем, поднимающимся на трибуну, он все ниже оценивает собственные силы. Его барристер Рис-Робертс похож на валун от той же самой бледной скалы, что и магистрат, и обвинитель; этот гранит обтесали в чуждых Махмуду дортуарах частных школ или, возможно, армейских казарм. Все эти люди – джентльмены с печатками и перешедшими к ним по наследству часами, они говорят на языке, далеком от его английского машинных отделений, заводов, каменоломен, уличных драк и постельной болтовни. Они мямлят и спешат покончить со слушаниями, порядок которых хорошо знаком им, в отличие от него. Вопросы о нем, подзащитном, задают и тут же отвечают на них, прежде чем он успевает их осмыслить.
Когда Махмуд был переводчиком в суде два года назад, для одного из братьев Абди, который отомстил Шею за то, то тот украл их сбережения, это дело показалось ему простым. Знай себе переделывай замысловатый английский в прямой и понятный сомали, а потом втискивай ответ в рамки простого английского. Тогда он мог позволить себе выбирать суть, а остальное отбрасывать, но не теперь. Теперь, когда он рискует собственной свободой, ему необходимо учитывать каждое различие. Когда патологоанатом сказал «контузионная травма», он имел в виду ушиб? А когда «геморрагия» – какое-то особенное кровотечение или самое обычное? Женщину убили, напав на нее сзади, это он понял, как и то, что она умерла от глубокой раны на шее, а еще три раны, поменьше, окружали ее. Стоит ему хоть что-то сообразить, как они уже переходят на другую частоту, как ненастроенный приемник, пускаются в университетские разговоры, из которых ему понятны лишь некоторые слова. Они считают человека глупым только потому, что он говорит с акцентом, а ему хочется закричать: «Я сам выучил пять языков, я знаю, как сказать «отвали» на хинди и «люби меня» на суахили, так дайте же мне шанс и говорите по-простому».
Иногда он ловит себя на том, что невольно улыбается, дивясь и не веря своим ушам: чего только о нем не рассказывают, во что только его не одевают свидетели. Кому придет в голову надеть белые поварские брюки с темно-синим кителем, как у пилота? На лицо ему лепят усы, которых он не носит, и золотые зубы. Прибавляют к его росту дюймы, которых ему не хватает. Они создают человека – нет, чудовище Франкенштейна – и клеймят это чудовище его, Махмуда, именем, прежде чем отпустить на волю. Стоя с поникшими плечами в зале суда, в Кардиффе, в Биляд аль-Уэльс, он ощущает их ложь, будто в него летят стрелы. Они слепы и не видят Махмуда Хуссейна Маттана во всех его истинных проявлениях: неутомимого кочегара, виртуоза игры в покер, элегантного странника, изголодавшегося по любви мужа и нежного отца.
Дело передается в суд. Дело передается в суд. Дело. Передается. В. Суд. Все кончено, слушания прошли, ложь никуда не делась. Полиция хорошо постаралась, чтобы упечь его. Теперь ему понадобится беречь силы для судебных разбирательств, когда он даст показания, что бы там ни говорил чертов юрист. Суть в том, что он невиновен. «Истина сделает вас свободными». Он так часто слышал, как местные твердят эти слова,
