Читаем без скачивания 101 Рейкьявик - Халлгримур Хельгасон

— Всего одна пощечина? Ты уже кон… конь. Троянский.

— Прости. Но с женщинами так не разговаривают.

Ну заладила. С женщинами так, с хренщинами сяк…

И ты, Лолла?!

— Женщина и не женщина. Ты ведь бисексуалка? Ты у нас «би»? Разом и «би-би» и «тах-тах». И женщина, и мужчина?

— А с кем из них ты спал?

— То есть?

— Как будто тебе самому не хотелось со мной переспать! Все время пялишься на мои груди сквозь свои дурацкие солнечные очки, когда я ухожу из гостей, тоже бежишь за мной по пятам, ходишь за мной, как хвост, по всей квартире, распустив слюни, как кобель, а сам под крылышком у мамы до сорока лет, со своей вечной несуразной эрекцией по поводу и без повода…

— Ну? Ведь она себя оправдала? Или как?

Но нашей подруге не до шуток, она вовсю разошлась и вещает дальше:

— …расписал свою неудовлетворенность на все лады, а сам боишься всех женщин, как черт ладана! Стоит только какой-нибудь Холмфрид даже не то чтобы на порог к тебе зайти, а просто позвонить, ты уже и хвост поджал! Обычных человеческих чувств не терпишь, кроме как по телевизору, ночи напролет гоняешь по видео порнуху… Хлин! Тебе не семнадцать лет! Пора бы уже с этим смириться. Попробуй заглянуть правде в глаза. Попробуй спросить себя: какую жизнь ты ведешь? Какая у тебя жизнь? Попробуй дать ответ на этот вопрос. Какая у тебя жизнь?

— Ну, такая, какую папа дал.

— Вот именно, Хлин, вот именно. Именно об этом я и говорю. Гроу ап![223] Оживи! Загляни жизни в фейс! Попытайся… жить!

Я подвигаюсь к ней чуть поближе.

— А что… что значит «жизнь»?

— Все, кроме того, чем занимаешься ты… не по телику… горе, любовь, радость, слезы, пот, кровь…

— Все, кроме мышления?

— Мышления? Нет, и оно тоже…

— И все же в основном такое общение там, обниматься, разговаривать, напиваться там, с кем-то спать, беременности… короче, всякие приключения.

— Ну, хотя бы так…

— В последние три дня я только тем и занимался, что жил. Честно признаться, уже поднадоело.

— Явно нет…

— Разве?

— Тебе явно нужно что-то еще. Да. Тебе нужны проблемы. Ты — проблемоголик. Ты — типичный случай того, когда человек сам по себе пуст и поэтому все время ищет на свою жопу приключения, всякие проблемы. Тебе просто надо для себя что-то найти, какую-нибудь цель, какую-нибудь жизнь… жену там, работу… короче, заняться чем-нибудь, а не тратить все время на поиск старых ран, чтоб их растравлять. Несуществующих ран.

— Пизда — это незарастающая рана.

— Bay! А хуй тогда что? Неудаленная опухоль?

— Ну, скорее такое вздутие.

— Да? Такой нарыв, такой прыщ, который иногда надо выдавливать, и из него выходит такое белое… такой гной.

— Во: гной в ране…

— Ай, Хлин, прекрати! Иди и найди себе… какую-нибудь жизнь.

Она смеется. Теперь она смеется. Она смеется теперь. А у меня встает. Смех и первородный грех.

— Эх, Хлин! У тебя все так бессмысленно и нелепо. Ты посмотри на себя! Ах, ах, бедный мальчик, все кончено, впереди ничего, злая Лолла все развалила…

— Злая Лолла сама повалилась. На ковер. Ты была великолепна. Я никогда не спал ни с кем, кто бы сравнился с тобой. Невероятно!

— Правда? Благодарю.

— Я понимаю, почему мама переориентировалась ради такого явления, как ты. Лолла, Лоллаах…

Я огубливаю ее лицо. С открытым ртом. Я огубленный. Загубленный. Не вышло. Она уворачивается. Отпихивает меня. Никаких пощечин. Молчание. Она сидит. Я встаю. Из-за стола. В гостиной. Я стою. У стола. Ищу пятно на ковре. Подхожу к стулу. Сажусь. Закуриваю. Семь затяжек. Семь молчаливых затяжек.

— Как ты считаешь, в чем главное различие между мной и мамой в постели?

Она хватается за голову и вздыхает. Слышу, как она произносит дежурное «Джизус!». Потом она встает. Собирает бумаги и стоит с ними в руках, смотрит на меня. Как раненый зверь. Ранний зверь. Званый в дверь. Не звал — не верь.

— Ты просто идиот.

— А ты умная.

— Это прискорбно.

— Трагедия. Ужасная трагедия.

— Скорее постановка ужасная.

— Тогда и плакать не из-за чего.

— Это действительно так серьезно?

— Серьезно не серьезно, а тема для разговора есть.

— Чтобы тебе было чем заняться?

— Ага. Точно.

— Тебе недостаточно, что ты все это смотришь по своему телевизору? Может, тебе лучше в театр сходить?

— Вряд ли мне это нужно, если у меня кон… если у меня дома целый троянский конь.

— Ты о чем?

— Ну, просто… Такая немыслимая штука, которая вдруг появилась в доме, и все думали, что это к счастью, а фигли. И никто не знал, что там внутри. Так ведь?

— А что внутри?

— Целое войско. Так ведь?

— Однако, я бе… То есть я — беда?

В этом «бе» что-то есть. Это «бе» — не просто блеянье.

— Нет-нет. Скорее, «бе»…

— Да? И какая же я «бе»?

— Не знаю… Бедная? Бесподобная? Беременная?

— Беременная?

— Да, наверно…

— А почему ты так решил?

— Да просто, с языка сорвалось.

— С языка сорвалось?

— Да… Я же без презерватива…

— Понятно… Ты — без презерватива, значит, я — беременна. Ну-ну…

— Наверно…

— Я не могу забеременеть.

— Ну? «У лесбиянок детей не бывает…»

— Нет, не в том дело. Я просто не могу. Я десять лет пыталась…

— Ну? Зачем?

— АХ, ЗАЧЕМ? Я ХОЧУ РЕБЕНКА!

Ну начинается. Слезы. Притворные женские слезы. Старинная динамомашинка, которая, очевидно, встроена во всех женщин, со скрипом заводится. Заводится с хныканьем. И ты, Лолла?! Она поворачивается к столу и собирает свои вещи, складывает бумаги в пачку. Нарколог-консультант. Не могущий зачать. Не могущий дать жизнь. Поэтому пытающийся ее изменить. Другим. Безнадега. Вот какое это «бе». В этом что-то было. Я встаю. Очевидно, в знак соболезнования, как в церкви. Рука Папы Римского… Подвигаюсь к ней. Не знаю зачем. Говорю дурацкое (ну вот, еще раз — прогресса, очевидно, не предвидится):

— Извини.

Я брожу вокруг стола в черных штанах и белом свитере, как нелетающий пингвин. Руки — ни для чего, от них мало толку, я даже не могу их никому подать. Руку помощи. Лолла утирает лицо так, будто застегивает пенал. На молнию. Лиса закапывает добычу в сугроб. Я соболезную, но… Я ничего не могу поделать. Или сказать. Что может один-единственный черно-белый мужчина сказать женщине, которая плачет всеми цветами радуги? Я немного поднаторел в утешении плачущих беременных, но утешать плачущую безнадежную — мои пингвиньи руки опускаются. Она уже собрала все вещи и говорит — бесслезно трезво и по-стрейтерски, подвигая стул к столу:

— Ничего. Все нормально. Я беременна.

— Что?

Она поднимает глаза и едва заметно улыбается:

— Я беременна.

— Как? Ты же вроде сказала, что не можешь?

— Да. А теперь наконец смогла.

— Ну, ну… — задумчиво произношу я, и она мгновенно просекает, о чем я думаю:

— Не бойся, не от тебя.

— Ну? А от кого?

— От одного моего друга.

— Так, так…

— Он мне в этом… Мы так долго пытались… Мне так хотелось ребенка…

— А кто это?

— Он не из Рейкьявика, ты его не знаешь.

— А-а, этот, из Акранеса?

— Да.

— А как же мама?

— Она знает. Она все знает. Она согласна. Мы будем воспитывать моего сына вместе.

— Сына?

— Да. Я ходила на УЗИ. Это мальчик.

— Правда? Вот как.

— Да. Это ваще…

Это «ваще» — ваще супер!

Ну, брат, ты и даешь! Три беременности за три дня! Нет, за четыре. Страстная пятница — Хофи. Кайфовое воскресенье — Эльса. Материн понедельник — Лолла. Что же я в субботу-то сплоховал? Лопухнулся. Винни Ло Пух. Наверно, завтра я из дому не выйду. Хватит уже. Жизнь. «Оживи!» Так ведь она сказала? Хватит с меня трех жизней. Лолла. И ты, Лолла?! Это не я. Стала рыженькая курочка яичко высиживать. «Не я, не я», — сказал Хлин Бьёрн.[224] Хлин Бьёрн. Лин(чик) Ёрн(ик). Трех детей наерничал. И это я, который детей терпеть не может. То есть с ними говорить невозможно. Не о чем. Они ни во что никогда не влипали. Сижу на стуле и тружусь над сигаретой. Она ушла и унесла свои отчеты и свой плод. Рыженькая курочка. Сказала, что уже на втором месяце. Два месяца носит плод. А куда она его принесет? Ко мне. Это мог быть я. Или этот, из Акранеса… Постой-ка: в Акранес она ездила между Рождеством и Новым годом. Помню, что я здесь две ночи куковал совершенно один. А через несколько дней, когда настало «время лимбо»… Да. Это мог быть и я. Просто она надеется, что не я. Почему нет? Из-за мамы. «Несуразная эрекция». Вот уж не думал. Какой-то чувак из Акранеса. Какой у него воротник? Какой-нибудь плюшевый тип из провинциального гормузея, какой-нибудь «хороший человек», папистый хрен из общества содействия сексменьшинствам, председатель группы поддержки, какой-нибудь почетный член (а по нечетным зад) движения с девизом: «Окажем лесбиянкам помощь!» Подарим лесбиянкам жизнь. Какой-нибудь «хороший человек, с хорошим генофондом». Какой-нибудь жеребец, которого держат в загоне в Акранесе в одном нижнем белье, а может, верхнем чернье, а может, вранье и используют этого урода для продления рода. Хотя это, наверно, неплохая работенка. «Команда Акранеса забивает гол…» Да, он гол. И этот голыш насадил в Лолле целую грядку черных волосяных луковиц. Они так долго пытались… Акранесское семя с цементом напополам, цемент — «cement» — «semen»,[225] из цемента жизнь не отольется. Нет. Отольются ей эти слезы. Это я. Черт побери! Я, я, я! И Лоллу качает «Акраборг» на обратном пути, у сперматозоидов морская болезнь, ни один из них не доплыл до финиша. О нет. Лиса закапывает добычу в сугроб. Гроб. Для меня. Это я. За три дня мне удалось сделать ребенка трем. Кто скажет, что это не жизнь… Да. Я сделал ребенка трем. Хофи, сестре Эльсе и… маме.