Читаем без скачивания Ловите принца! (Щепки на воде) - Инна Сударева

Мелин подобрал какую-то палку и, петляя меж сосен, сшибал по пути всякие мелкие ростки. Часто, вместо того, чтоб оббежать какое-нибудь препятствие, будь то валун или муравейник, он, не сбавляя скорости, легко, как резвый олененок, перепрыгивал его и спешил дальше, весьма довольный своей прыгучестью. И напевал, и продолжал:

Прыгай-прыгай, не зевай,

Землю-матушку толкай!

Усталости не было и в помине. С каждым прыжком, с каждым вдохом, что наполнял легкие свежими запахами бора, в мальчике вскипал восторг. Мелин теперь точно знал — свобода пахнет хвоей и мхом!

Лес поредел, стали попадаться молоденькие, пушистые ельники и тонкие березки, душистые кустарники, которые тоже вполне годились для перепрыгивания. Один такой подвел принца: перемахнув через его густые ветви, Мелин поздно заметил, что за кустами — довольно крутой берег речки, и, растерявшись, оступился.

Быстро покатился вниз, взметая песок во все стороны, и врезался кому-то в место пониже спины. Этот кто-то сидел на корточках у края воды и умывался. А, получив от Мелина 'пинок', с обиженным и возмущенным воплем громко ухнул в реку. Принца, затормозившего благодаря этому столкновению, окатило шквалом довольно холодных брызг.

— Какой труп это сделал? — проревел, взвиваясь из воды, длинный, тощий парень лет шестнадцати, светлый волосами и бровями. — Ах ты, молокосос! Ну, готовься — помрешь молодым! — это он пообещал, увидав Мелина, который сидел на песке и мотал головой, чтоб быстрее прийти в себя после скоростного спуска.

Парень выбрался на берег и тут же, не обращая внимания на то, что было холодно, а он вымок до нитки, кинулся к принцу, схватил его за грудки и пару раз сильно встряхнул, как служанка перину.

— Руки! Руки прочь! — запыхтел, ярясь и выкручиваясь из вражьих рук, Мелин.

— А то что? А то что? — поинтересовался парень, передразнивая по-мальчишески тонкий голос принца. — У-гу-гу, грозный прыщ!

Конечно, он мог поиграть, подразниться с ним, как кошка с добычей: все-таки принц был младше, мельче и, соответственно, слабее. А над слабыми многие не упускают возможности поиздеваться.

— А вот что! — неожиданно для парня огрызнулся Мелин и быстро, точно ударил врага кулаком в кадык.

Долговязый хрипло квакнул, выпустил мальчика и схватился за горло. Принц, отскочив назад, не побежал — он бросил свой мешок, сжал пальцы в кулаки и поднял их к носу — получилась классическая боевая стойка. Он желал продолжить поединок и стребовать ответ за 'труп', 'прыщ', 'молокососа' и угрозы.

— Что ж ты, гад, делаешь?! — возмутился, откашлявшись, парень. — Совсем тыкву отшиб?

Мелин лишь хмыкнул и внес в его счет 'гада' и 'тыкву', а заодно пополнил свой словарный запас.

Видя, что виновник его купания в холодной воде не собирается ни признавать своей вины, ни бежать, а наоборот — имеет наглость намекать на полноценную драку, долговязый недобро ухмыльнулся:

— Ну, я тебе навешаю!

Словно молодой бычок, наклонив для атаки голову, он замахнулся по-деревенски и кинулся на Мелина, намереваясь расквасить принцу нос. Мальчик присел, пропуская зловещий кулак противника над собой, и тут же коротко и сильно ударил правой парня под дых.

Долговязый снова охнул, скривился, ломаясь пополам, и упал на колени. Мелин не удержался и замахнулся, чтоб ударить еще раз, и в голову, и очень больно, но в последний момент остановился: неожиданно увидел слезы в глазах противника.

— Вот же пакость какая! — выдохнул с обидой парень, когда отдышался. — Всегда, как получаю на орехи, в глаза слезы набегают! Вот же пакость! Спасибо мамке — любила реветь, чуть что. Это от нее, родимой…

Мелин, опустив кулаки, с недоумением смотрел на недавнего врага. Тот поднимался с земли, отряхивал с мокрых зеленых штанов налипший песок и не обнаруживал в голосе прежней враждебности. Только косился на своего победителя исподлобья, но скорее с опаской, чем со злобой.

— А ты здорово махаешься, — сказал, вытирая глаза и потекший от невольных слез нос, и протянул принцу руку. — Я Ларик, прозваньем Плакса. Тебя как звать?

Мелин довольно выразительно посмотрел на эту руку, которой новый знакомец только что вытер нос.

— Ишь ты какой. Без церемоний нельзя, да? — хмыкнул Ларик и старательно потер руку о свою заплатанную во многих местах куртку. — Ну, теперь давай дружиться. Меня можно просто звать — Ларь. А тебя как?

'Почему бы и нет? — подумал принц. — Если я буду с этим парнем, меня сложнее будет найти. Искать-то станут меня одного, а не двух мальчиков-бродяг… Только какое мне имя подобрать?

— Пек, — выдал первое, что пришло в голову, и пожал руку Ларику.

Пеком звали одного из садовников в Кленовой усадьбе. Это был столетний, высушенный временем старичок, который и в работники-то уже не годился. В поместье его держали скорее не прислугой, а одним из жильцов. Но он каждый день исправно обходил все розовые кусты и, хотя он мало что уже видел, а мог дать полезный совет молодым садовникам, делился с ними разными тайнами своего дела…

— Вот что, дружище Пек, — заговорил после знакомства Ларик-Плакса. — Ты так славно дерешься, что буду я тебя просить поучить меня мордобойскому делу. Оно мне очень нужно. А пока, — и он стал снимать с себя мокрую одежду, — надо бы мне высохнуть… Или у тебя какие другие дела имеются?

— Вроде нет, — пожал плечами Мелин-Пек.

— Никуда не торопишься?

— Тороплюсь, — улыбнулся мальчик, — мир посмотреть.

— А, так ты, как и я, в бродягах, — закивал Ларик, раскладывая на берегу штаны, рубаху, куртку и сапоги, — все было сильно поношенное, латанное, а обувка — еще и протертая до дыр на сгибах. — Ну, вместе — оно веселее будет по миру шататься. Согласен?

— Согласен, — кивнул Мелин, присаживаясь на ближайший камень. — А зачем тебе мордобойское дело?

— Понимаешь, я иногда в потешных боях деньгу добываю, — Ларик вновь вытер нос и сел на песок — погреться на солнышке — вытянул к воде свои тощие длинные ноги с опухшими коленями. — На палках умею, на кулаках. Правда, плохо умею — все больше в битых хожу. Но за синяки и нос разбитый тоже неплохо платят. А мне бы хотелось побеждать чаще. За победу ведь монетка побольше и самому приятней, да и от людей уважение.

— За синяки платят? — изумился мальчик.

— Конечно. Неужто ты не слыхал про потешные бои да про то, как об заклад бьются? Э… Да ты совсем зеленый стручок — в самом деле, жизни не знаешь. Хотя, оно и видно: ишь, ручки-то у тебя какие холеные. Да и репа — не на скудных харчах, видать, росла. Из богатой семьи? — и подмигнул Мелину.

Тот нахмурился и спрятал руки за спину.

— Ладно, не дуйся, — усмехнулся Ларик и взялся за объемный мешок, что лежал под кустами в тени. — Мне, в общем-то, все равно, откуда ты и куда бежишь — я сам такой. Садись — пшеничной лепешкой угощу.

— А я тебя — яблоками! — Мелин с готовностью схватился за свои запасы.

Глава четвертая

Кто хоть раз сидел на теплом песчаном берегу реки, под лучами солнца, в безветренную погоду и ел пшеничный хлеб с яблоком и вдыхал запахи осоки, тот знает, какое это наслаждение. Наверное, даже короли и лорды не поспорят с тем, что это здорово.

Именно так думал юный принц Мелин. Он уписывал за обе щеки чуть подсохшую и поэтому хрустящую лепешку и откусывал, брызгая соком, большие куски от желтых крутых боков кисловатого яблока. То же самое, но намного быстрее, проделывал Ларик. Потому что он был голоднее, а еще — он привык есть быстро, чтоб другие не обогнали.

— Семья у нас хорошая была, — рассказывал юноша, не отрываясь от еды. — Все, как положено: папа, мама, нас, детей, пятеро. Пока папа жив был — беды не знали: всем всего хватало, и еды, и одежи, и тепла, простора в доме. Отец у меня рыбачил знатно. А потом в одну из зим провалился он на реке под лед и утоп. Мда, вот так бывает, — Ларик вздохнул, вспомнив то горестное время. — Осталась мама наша одна да с пятью желторотами. Я старший был — сам ходил рыбачить. Но что мои уловы по сравнению в папиными? Вот тогда-то и научился быстро жевать, — хмыкнул, глядя на реку. — Потом еще хуже стало — напала на нашу деревню хворь нехорошая: горло у людей опухало, и сгорал человек от жара за три дня, а то и быстрее. Страшная хворь. Унесла она и мамку мою, и сестричек, и братиков. Я только и остался, самый старший — мне тогда лет тринадцать было. Пока всех схоронил, ни кола, ни двора не осталось — все распродал, раздарил. А как по-другому то? И отцу святому дай, чтоб службу справил, как положено, и носильщикам, чтоб гроб до кладбища донесли, и могильщикам, чтоб яму раскопали да закопали, и поминки ж надо делать, чтоб о покойнике никто плохого не сказал. Все я сделал, что мог, последний долг родным своим отдал. И не думаю, что попрекнут они меня на том свете… Ну, с мертвыми распрощался — надо дальше жить. А жить и нечем. В нахлебники я пошел. Ой, несладко в нахлебниках. Работы столько было, что кони тягловые наверно меньше работают. Позеленевшей коркой, кружкой воды — всем попрекали, словно дармоед я какой. Потому собрал все, что мог, своё, и пошел в бродяги…