Читаем без скачивания Неторопливая машина времени - Элизабет Вонарбур

Однажды утром Эгон просыпается необычно рано. Поняв, что снова заснуть ему не удастся, он встает и отправляется в сад, чтобы там дождаться завтрака. По дороге он захватывает с собой гитару — ему нравится играть среди зелени, наблюдая за любопытными зверьками, которые собираются со всего сада, чтобы послушать исполняемые им мелодии — по крайней мере, он думает, что они слушают его. Он усаживается на своем любимом месте, опускает гитару на колени, но не сразу касается струн. Некоторое время он наслаждается спокойствием вокруг него, заполненным тысячами живых звуков, и улыбается при мысли о неизбежном ритуале воспоминаний. Всегда, когда он приходит сюда, цепочка таких похожих и таких разных мгновений влечет его через время к тому самому моменту, тому первому воспоминанию: двадцать три года тому назад Талита (это был день ее ухода) протянула ему гитару со своей обычной странной улыбкой, одновременно печальной и ироничной, в которой он почувствовал столько нежности, что едва сдержал слезы. И еще долго после того, как она ушла, он не мог ни придти в сад, ни коснуться гитары, чтобы не заплакать. Но двадцать три года… За это время слезы успели высохнуть. У него даже перестал ощущаться привычный спазм в горле, и в его улыбке нет ни капли принуждения, хотя она, конечно, немного печальна, и, пожалуй, немного иронична. Но всегда полна нежности. Неужели он действительно успокоился? Пожалуй, да.

Теперь, во время игры на гитаре, он с удовольствием вспоминает и многие другие моменты. В особенности, его первый урок, когда Талита впервые прикоснулась к нему в его небольшой комнатушке над ангаром для катеров. Перед этим она показала несколько основных аккордов, и теперь хотела, чтобы он усвоил арпеджио и разный темп. Он ощущал себя чудовищно неловким, но она повторяла все снова и снова, терпеливо и с улыбкой. «У тебя будет получаться лучше, чем у меня, потому что я даже не в состоянии как следует согнуть пальцы». В ответ на его вопросительный взгляд она отложила гитару и вытянула вперед руку ладонью кверху. После этого она что-то проделала со своими пальцами… согнутыми оказались только последние фаланги безымянного и мизинца. А вот указательный и средний пальцы правой руки остались прямыми. Она показала ему эту руку: «Я как-то сильно порезалась, давно, когда я…»

Он попытался разглядеть шрамы, но не смог обнаружить их, если только этот небольшой длинный бугорок на указательном пальце не свидетельствовал, что… Уловив, как изменился ее голос, он поднял взгляд: она смотрела на него пристально, без улыбки, немного расширившимися глазами. Молчание затянулось, и когда он уже почувствовал тревогу, на ее лице снова появилась улыбка, но совсем другая, и смысл этой перемены он не смог понять.

«Я порезала руку перед тем, как отправиться в свое самое первое Путешествие», закончила Талита, и ее голос прозвучал очень необычно. Все с той же загадочной улыбкой, она протянула руку и медленно, глядя ему прямо в глаза, погладила по щеке. Что с ней случилось, о чем она думала в этот момент? Даже сейчас он не понимал этого, как в то время не понимал многие ее взгляды, многие паузы в разговоре. Но ему был очень дорого воспоминание об этом первом прикосновении холодных пальцев — очевидно, в них плохо циркулировала кровь — к его щеке.

Он извлекает несколько аккордов — это тоже своего рода ритуал. Он всегда начинает с той самой первой мелодии, которой она его научила. Это всего лишь несколько нот, но таким образом он приветствует ее через время. Звуки его гитары кажутся ему восхитительно насыщенными и объемными, а самая обычная последовательность нот — чем-то вроде чуда. Да, действительно, музыка, которую играют, так же, как танец, который танцуют, скорее всего, есть ничто иное, как отражение божественной гармонии. Может быть, музыка чем-то схожа с траекторией, которую описывают Путешественники между бесчисленными вратами миров? Нечто подобное говорят некоторые верующие; об этом иногда говорила и Талита.

Он снова улыбнулся, продолжая играть мелодию, которую она принесла ему в подарок с другой Земли. Гимнопедия. Медленная, но свободная мелодия; мерно звучащая, задумчивая, и в то же время освещенная тайной лукавой улыбкой; гимнастические вольты, контролируемое сознанием ликование юношеских тел, ловких и стремительных братьев и сестер… Путешественников?

Уголком глаза он улавливает движение слева от себя, но продолжает играть; наверное, это один из котов, обитателей Центра. Может быть, это хорошо знакомое ему животное с длинной бежевой шерстью, коричневой мордочкой и яркими голубыми глазами?

Действительно, его взгляд тут же встречается с голубыми глазами. Но это глаза Меланевич — так она сама называет себя, хотя окружающие для краткости недавно стали звать ее просто Меланэ. В связи с этим, он испытывает к ней нечто вроде благодарности, смешанной с иронией: ему, пожалуй, было бы трудно называть ее Талитой — слишком уж она непохожа на все, что будит в нем это имя. Он улыбается гостье, с радостью отмечая, что она не обратилась в бегство, заметив, что в саду уже есть кто-то. Наверное, ее привлекла музыка. Если звуки гитары могут очаровывать белок и котов, то почему бы им не привлечь эту маленькую дикарку? О, Орфей, помоги мне! Похоже, что его мольба была услышана: ресницы медленно прикрывают огромные голубые глаза, на губах появляется намек на улыбку, и она произносит: «Это было так красиво».

Эгон наклоняет голову и проводит пальцем по струнам, заставив коротко зазвучать высокое «ми», словно для того, чтобы поставить точку после ее комментария. Невероятно, но Меланэ продолжает: «Я помешала вам».

Это ее обычная манера задавать вопрос в утвердительной форме. Он спокойно отвечает в непринужденной манере, стараясь не спугнуть ее: «Нет, что вы. В это время я обычно играю для котов и птиц. Такой слушатель, как вы, для меня гораздо приятнее».

Согласится ли она вступить в игру? Она ничего не говорит в ответ, но усаживается на траву у ствола ближайшего дерева — здесь он может наблюдать за ней уголком глаза, не поворачивая головы в ее сторону. Он выполняет невысказанную просьбу и возобновляет игру. Через несколько мгновений он принимается негромко напевать слова песенки, которую наигрывает. Он знает, что у него приятный голос — слегка меланхоличное вибрато. Он незаметно поворачивается к девушке: она внимательно следит за тем, как он извлекает звуки из струн, переводя взгляд с его правой руки на левую. Когда он останавливается, она поднимает взгляд: «Это очень трудно».

Он старательно устраняет всякий намек на надежду в своем голосе, отвечая: «Я уже не помню, как научился играть, это было очень давно. Но я могу показать вам, если вы хотите».