Читаем без скачивания Клятва рода - Степан Мазур
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Илюша подхватил с седла широкую, массивную, как ствол дерева, выщербленную от долгого применения ручку палицы, слаженную из добротного дуба, да обитую булатными, харалужными шипами. Металлом, которого прочнее нет. Палица весила столько, что и десяток степняков вряд ли подняли бы обоими руками. Силой богатыря природа наделила не мереной.
В левой руке покоился яловидный щит из дублённой на три раза кожи, прошитый пластинами, с надёжной удобной ручкой. На голове удобно сидел шолом, который гораздо позже станут звать "шлемом". Мягкая подкладка под ним удобно защищает кожу от вибраций после удара, кожаный ремешок неплотно, так чтобы в случае сильнейшего удара шлем сбило, а не оторвало с головой, перехватывает подбородок. Само тело до колен покрывает кольчуга, подпоясанная турьим ремнём с широкой бляшкой с орнаментом солнца, добрым знаком.
Конь обиженно фыркнул, даже ему, тягловому, тащить на себе богатыря долгое время в тягость. Илюша понимающе перекинул ногу, спрыгнул на землю, от чего та вмялась сапогами по щиколотку, прошептал коню в ухо:
— Уходи родимый, это мой последний бой.
Конь несогласно ржанул, сурово посмотрел одним глазом. Ты, мол, всегда так говоришь.
Илюша раздосадовано хлопнул богатырской дланью по крупу, от чего конь подскочил на дыбы, понёсся вдаль. А богатырь прошептал вслед, скорее себе, нежели коню:
— Последний бой. Богатыри с дружиной князя в большой поход ушли, не успеют.
Чёрные точки на горизонте выросли в многочисленные силуэты скачущих всадников. Пыль за ордой катилась большим облаком, словно и не по траве, а по выжженной солнцем дороге скачут. Хотя где проходит орда кочевников, там и остаётся только выжженная солнцем дорога и ничего более. Дети степи несли лишь разрушение и смерть.
Илюша пошёл на встречу, подкидывая неподъёмную прочему люду палицу высоко в небо, так же мастерски ловя её на ходу через долгое время…
Савалан довольно потирал усы, пятками подгонял коня. Ещё бы, ведь каган вверил ему в доверение две сотни отборных конных налётчиков. Коней даже не подковывали, чтобы мчались резвее ветра. Из оружия брали только самые быстрые сабли, да верёвку-аркан, чтобы резвее ворваться в беззащитную деревню, изрубить стариков, да старух, а детей и женщин увести в полон, на коней же нагрузить столько добра, сколько смогут увести. И быстро умчаться прочь, в родную степь, пока неповоротливые русы явятся со своими отрядами.
"По степи прошёл слух — доносчики и осведомители из числа ростовщиков нашептали кагану, что князь отправился в большой поход, то ли отбивать западные границы, то ли усмирять бунт многочисленных племён, кои в своей разрозненности не хотят объединяться ни перед степью, ни перед общим врагом. То неведомые враги, а родня вот она, только с ней можно что-то делить, выяснять отношения. А то и князь и вовсе в Византию уехал, союзы крепит. Русь оголена без князя, это его величие бережёт границы, а раз его нет — приходи, бери, как когда-то брал Хазарский Каганат, брал от каждого дома дань "по белой девице от дыма" — каждая семья должна была отдать каждый год по дочери, жене, матери. Дед Савалана сказывал, что русы лишь бессильно сжимали руки в кулаки, но противостоять не могли огромной наёмной бронированной армии Каганата, что жила лишь за счёт набегов на Русь, полтора века целенаправленно изничтожала племена Славян. Но всему приходит конец. Пришёл и Святослав с малым отрядом в самое опасное логово змея, и изничтожил кровососа десятка народов, разметав в пух и прах. Месть настигла господствующих в Каганате рахдонидов".
Савалан вновь довольно ухмыльнулся.
"Святослав-то разметал врага. Русь стала крепнуть его завоеваниями и величаем, но как сам сгинул на чужой земле, вновь орды кочевников покатились на северную страну. А ещё новый князь, Владимир, вот-вот примет христианство, тогда от его страны и камня на камне не останется, будут лишь свободные кочевники от конца до края, а ведь за Русью веками нетронутые богатые страны Европы. Эх и добычи будет".
Глаза выхватили посреди бескрайней поляны одинокую пешую фигуру.
"Никак это один из тех самых богатырей, которые стерегут границы? Что ж, сегодня не его день. Боги оставили его. Мой отряд сметёт дерзкого, словно пушинку и ворвётся в деревни, насладиться грабежом, да этими голубоглазыми русовласыми девами".
— Отряд! На копьё русича!
Илюша в очередной раз поймал палицу, хмыкнул.
"У степняков на этот раз даже луков при себе нет, до такой степени обнаглели". Рука крепче схватила рукоять и, началось.
Первый налётчик принял смерть вместе с конём, богатырский замах огромной, нечеловеческой дубины размозжил снизу вверх коня, а потом и наездника. Второй налётчик высоко вскинул саблю, делая широкий замах… Кости сплющились в один кровавый комок… Дальше Илья Гущин из города Мурома, впал в то священное состояние боя, что на севере зовётся берсеркером. Ярость битвы затмила сознание.
Щит полетел прочь, он не нужен тому, кто танцует песнь смерти…
Савалан не верил своим глазам.
"Значит, отец не врал, богатыри действительно сражаются подобно богам. Богоносные воины".
Посреди поляны громоздился вал из мёртвых тел степняков и коней. Семь отборных десятков уже полегли от руки богатыря. Тот сражается словно бешеный, зверь, нечеловек, глаза красные, на выкате, щит выбросил вовсе. Заточенные по-восточному сабли отлетают от него, словно и не человек, а глыба гранита.
"Что за шайтан? Это невозможно!"…
Руки Ильи тряслись. Состояние боя спало, и смертельная бледность покрыла трижды разгорячённое жаром битвы лицо. Даже пот уже не стекает, не склеивает кудрявые локоны. Разящие удары острых сабель раз за разом чиркают по кольчуге на плечах, по груди, по спине. Сил уклоняться остаётся всё меньше и меньше. Шлем слетел вовсе. Но стоит раз получить по голове и отряд налётчиком прорвётся вглубь…
— Нет! Не бывать посему! — Гущин заорал, как раненый зверь и с новыми силами бросился на очередных противников уже не стараясь балансировать среди потоков крови и скользких тел…
Савалан кусал изгрызенные до крови губы, руки било крупной дрожью.
— Не может быть! Это не человек вовсе! Какой-то бог или демон заменил его на поле боя! Убейте его! Убейте! Убейте же!
Подскакал забрызганный кровью сотник. Трясущиеся губы на бледном лице затараторили:
— Савалан! Люди напуганы! Такое не под силу человеку! Никто уже не рвётся в бой. Ещё мгновение и они сбегут. Молю тебя, мой господин, прикажи отступать. Это будет самым разумным поступком, мой господин.
Ярость затмила сознание.
"Отступить перед русами? Да никогда! Всадники не отступают перед землепашцами".
Лихая сабля в один момент срубила голову сотника. Та покатилась по траве прежде, чем тело соскользнуло с лошади. Сама лошадь помчалась прочь.
Савалан что-то закричал и рванулся в бой со своими последними силами истерзанного отряда, собираясь взять настырного богатыря нахрапом, всем скопом.
В груди что-то дрогнуло, оборвалось, ясно увидел, как посреди вала тел, прямо из седла высоко в небо выбит очередной налётчик, а огромнейшая палица опустилась на лошадь, вбивая в землю. Посреди поляны стоял уже не богатырь. На Савалана глазами богатыря смотрела сама смерть.
Вся ярость мигом выкипела, ушла прочь, оставив лишь дикий страх, да холод. Савалан, не помня себя, повернул коня и помчался прочь. Глядя на предводителя, прочь понеслось и всё остальное войско налётчиков…
Добрыня спешил от степи к границе Руси, горел желанием самым первым из всей дружины князя донести весть о том, что степняки разбиты, что эти годы жители приграничных застав-деревень могут жить спокойно, в мире. Ни один шакал и стервятник не посмеют заступить границу.
Навстречу, в хаосе, в таком беспорядке, с каким только можно спешно отступать, неслись перепуганные наездники. Едва ли десяток. Добрыня сразу же узнал степняков, рука потянулась за перевязь с мечом. Помчался навстречу.
Через некоторое время, вытерев лезвие об одежду убитых, и закинув меч обратно в ножны, погнал резвого коника дальше к границе. Уже видел одинокую фигуру. Ведь там, прямо посреди поляны, подперев палицей землю, литым камнем стоял богатырь Илюша, провожая взглядом кучи облаков. Заинтересованный Добрыня подъехал ближе, спрыгнул с коня, пробираясь сквозь валы тел к одинокому пешему. Бодро вопросил, едва приблизившись:
— Что, Илюха, опять бездельничаешь? Эх ты… А мы там степняков разогнали.
Илья Муромец перевёл тяжёлый взгляд чёрных как ночное небо глаз с облаков на побратима и печально обронил:
— Устал я что-то. Коня одолжишь?
— Стареешь. Того и гляди снова на печь попросишься.
— С вами попросишься.
— Что есть, то есть…
Сёма просыпался от наведённого сна с улыбкой. Именно с такой, какой бились его предки тысячу, тысячи и десятки тысяч лет назад. Улыбка берсерка и помесь тех чувств, что в мире зовутся "загадочной русской душою". Явление не одного народа, но совокупности всех тех, кто вопреки здравому смыслу, проходит сквозь крещение системы.