Читаем без скачивания Поле боя при лунном свете - Александр Казарновский

Повернувшись к нему спиной, я начал карабкаться по камням и подобию тропок, обходя многометровые в поперечнике острова колючек, периодически размахивая руками для равновесия, и всё время недоумевая: и чего это я так взбесился?

За восемь дней до. 10 таммуза. (20 июня). 16:00

Взбесилось лето. Прорвало. Жгло так, что, казалось, некто пытается вместе с потом и душу из нас вынуть. Мой вояж по Кфар-Сабам и Петах-Тиквам в поисках подарков для Михаила Романовича начался, разумеется, с посещения Игорька, а закончился, после сувенирной и вещевой суеты, пошлым и позорным скатыванием на путь наименьшего сопротивления по принципу «Книга – лучший подарок». Этих лучших подарков у меня были две большие бело-зеленые сумки с надписью «Стеймацки». Диапазон содержимого простирался от «Гарри Поттера» до книги рава Телушкина «Еврейский мир». Особые надежды возлагались на «Эксодус», а вот зачем я волок Стругацких «Трудно быть богом» это и для меня самого было загадкой. Мишка ее в жизни читать не примется. Ну ладно, купил и купил.

От жары жутко разболелась голова с сотрясенными мозгами, даже поташнивать начало, как в первый день после встречи с Игорьковым кулаком. Меня шатало, в памяти всплывал трехчасовой давности разговор с Игорем, когда я ничтоже сумняшеся объявил, что буду добиваться предоставления ему израильского гражданства, как борцу с террором и спасителю еврейских жизней, а он как-то странно замялся – то ли не шибко верил в мои возможности, то ли не шибко рвался получать это самое гражданство. Кислородную маску, понятно, у него давно забрали, но с кровати он еще не вставал – так, посидит немного и снова вытянется. Некоторое время у меня в мозгу маячил его светлый образ на голубой простыне, причем, я бы сказал, суперсветлый: не знаю уж, что стряслось с его загаром, но лицо стало каким-то пронзительно-белым, белее бумаги, и на этом фоне круги под глазами, казалось, были нарисованы углем. Понемногу лицо Игоря трансформировалось в лицо Авиноама. При этом оно было залито лунным светом куда сильнее, чем в нашу последнюю встречу. Я вспомнил, о чем он мне тогда говорил, лежа у себя в комнате, и у меня пошла какая-то дневная греза. Мне почудилось, будто всё, что с ним произошло, было лишь тонко спланированным самоубийством. Он заранее знал о готовящемся теракте, намеренно подослал ко мне Юрку Виноградова, чтоб тот спровоцировал меня на звонок, и сознательно отправился на Гива-Царфатит, как перевалочный пункт на пути к Цвике. У меня, впрочем, хватило здравого смысла заключить свои сны наяву фразой «Здравствуй, шизофрения». Это помогло, и я частично пришел в себя.

Перекресток Яркон, откуда шла дорога на Городок, напоминал хорошую парную. Переходя дорогу, я всерьез размышлял, что произойдет раньше – хлопнусь ли в обморок или доберусь до нашей гористой Самарии, где жара это всего лишь жара, а не духовка, в которой будешь томиться до образования хрустящей корочки.

Стоя на «островке безопасности» в ожидании зеленого света, я обнаружил, что со стороны Петах-Тиквы, мерзко визжа, чередой гепардов-альбиносов мчатся «амбулансы». Завернув на Ярконе, они уносились в глубины Самарии.

– Что случилось? – спросил я стоявшую рядом девушку. Судя по длинной юбке, она была религиозная, а судя по длинным рукавам блузки – очень религиозная. Судя по цвету кожи – йеменка.

– В Городке был теракт, – ответила девушка.

Приехали.

– Как, в самом Городке?!

Г-споди, что с Дворой? Ведь как раз сегодня она не работает. Но и дома вряд ли сидит. А значит – группа риска.

– Нет, на бензоколонке возле перекрестка.

– Есть убитые?

Спросил в надежде, что услышу – в ту секунду для меня это было бы прекраснее всех вивальдей – традиционное израильское цоканье языком, которое во всем мире означает «Жаль!», а в нашей стране просто «нет». Но смугляночка пожала плечами. У меня задрожали колени – то ли от страха за Двору, то ли от сотрясения, то ли и от того и от другого.

Зажегся зеленый свет, и я бросился бегом по «зебре», словно пытаясь перехватить тот единственный тремп , который меня сейчас помчит на перекресток Городок, где я, без сомнения, спасу истекающую кровью Двору. Но никакого тремпа не было. Вместо него справа, со стороны Кфар-Сабы, и слева, со стороны Петах-Тиквы продолжали прибывать «амбулансы». Завернув, они мчались на восток по шоссе Хаце-Шомрон.

Поднимаясь к остановке, которая по совместительству служила тремпиадой, я вытащил «пелефон» и нажал звездочку-двадцать два – радио. Но там говорили о каких-то очередных сварах, драчках, разборках и скандалах в правительстве Национального единства, а о теракте пока ни слова. Я набрал номер Двориного мобильника. Закрыт! Наверняка что-то случилось! Предчувствие проросло во мне бледной поганкой, затем распухло до размеров здоровенного мухомора и, наконец, раскрылось огромным атомным грибом. Двора! За что же это? Пусть лучше – меня!

Добежав до бетонного шатра остановки, исписанного сложением Тамары с Васей или Хаима с Орит с неизменным результатом LOVE (если они, конечно, не подогнали его под ответ), а также сообщениями о том, что «Кахане жив», «Кахане был прав» и вообще «Смерть арабам!», я развернулся на сто восемьдесят градусов и вытянул указательный палец правой руки. Точно в такой же позе передо мной стоял другой тремпист – молодой парень, явно ешиботник. Однако, приглядевшись, я обнаружил, что внешность парня, мягко говоря, неординарна. Вместо скромной черной ермолки или кокетливой вязаной кипушечки его голову покрывала, а точнее накрывала, причем до самых ушей, огромная вязаная кипища, расцвеченная перемежающимися черными и белыми квадратиками. Он был в джинсах и какой-то замызганной, хотя и гармонирующей с кипой, ковбойке, от которой видны были лишь короткие рукава, поскольку все остальное было прикрыто большим желтым то ли от рождения, то ли от пота талит - катаном из плотной материи, обрамленным черными полосами. Подчеркиваю, не то, чтобы он кутался в талит - гадоль , большое ритуальное покрывало, нет, это был обыкновенный маленький цицит , холст с дыркой для головы, только надет он был не под, а на рубашку. Пейзаж довершали длинные черные пейсы. Из рукавов ковбойки торчали бицепсы чересчур могучие для студента ешивы, если это, конечно, не эсдерник из военной ишивы Эшиват эсдер, но у тех вид всегда более подтянутый. В целом получилось нечто вроде еврейского хиппи.

Понятно, что респектабельные граждане не останавливались, чтобы подвезти его. Они вообще редко когда останавливаются с такой целью, а уж при виде такого чучела и подавно. Я же с моей тщедушностью полностью за его спиной потерялся, как и не было совсем, а с другой стороны даже не будь его – кому я нужен в ермолке, с кистями цицит , да еще на вопрос: «Куда тебе ехать?», отвечающий с русским акцентом? Вот когда восемь лет назад в Маарат-Махпела врач из Кирьят-Арбы Барух Гольдштейн расстрелял тридцать арабушек, и в ответ арабы стали бросать в машины бутылки с «коктейлем Молотова», когда по дорогам от перекрестка Яркон на восток стало опасно ездить, вот тогда двери любой машины гостеприимно распахивались перед поселенцами, которые в глазах жителей Тель-Авива или Городка выглядели кем-то вроде ковбоев в кипах. Какая-нибудь эффектная дамочка, которая в другое время ни под каким видом не согласилась бы выручить и подвезти брата по крови, спрашивала:

– Есть у тебя оружие?

– Конечно, – убежденно отвечал я.

Она облегченно улыбалась и широким жестом приглашала меня в лимузин. Однако через несколько минут начинала подозрительно косить, обнаружив, что на поясе у меня кобура не болтается, а в руках нет ничего, кроме какой-то книжки.

– А где же твое оружие? – бывало, не выдерживала она уже на подступах к Городку.

– Вот, – гордо отвечал я и демонстрировал ей молитвенник.

Я взмолился Вс-вышнему, чтобы он послал мне тремп, и тотчас же перед нами затормозила маршрутка. Водитель, а возможно, и хозяин ее – мужик в черной кипе и вот с такими пейсами, судя по эмоциональности, явный хасид, призвал – я даже не подберу другого слова – посетить салон его перевозочного средства.

– Сколько жертв? – спросил я у девушки в розовых брюках, примостившейся на заднем сидении слева от меня (справа, у окна, оказался тот самый юноша в желтом талите ).

– Тридцать, – отвечала она. – Из них трое убитых, включая террориста.

– Имах шмо! – Да будет он проклят! – с чувством заключил я. При этом парень в цицит , до того смотревший в окно, слегка повернул голову в мою сторону, и во взгляде его мне почудилось легкое презрение.

– Сволочи! – воскликнул милуимник , усевшийся впереди. – Какие же они сволочи!

– Действительно! – возмущенно поддержала его красотка лет тридцати, явно «русская» репатриантка. – Чего им не хватало? Работа благодаря нам у них появилась, торговля стала развиваться, Бидию – она ткнула пальцем в сторону пыльного окна, за которым проплывала деревня, ставшая в годы перемирия с арабами центром торговли с многомиллионным оборотом – называли прообразом «Нового Ближнего Востока»…