Читаем без скачивания Поле боя при лунном свете - Александр Казарновский

– Как его зовут, этого хозяина? – спросил я шёпотом у Йошуа.

– Иоси, – также шепотом ответил мой друг.

– Иоси, – обратился я к нему. – А того, кто на картинке, вы до сегодняшнего дня встречали?

– Нет, – твердо сказал Иоси. – Точно не встречал. У меня память на лица хорошая.

– А русского как зовут?

– Откуда же я знаю… Погодите. – Он обернулся в сторону подсобки и закричал. – Василь! Василь, иди сюда!

Из глубин подсобки выплыл парень лет двадцать пяти с вытянутым лицом, белесый, с большими голубыми глазами и в голубой майке.

– Василий, – обратился к нему Иоси. – Как зовут этого русского парня, который сюда приходит раньше всех. Ну, по утрам.

Я обратил внимание на то, что Иоси называет парня то Василем то Василием.

– Понятия не имею, – отлетил Василь хозяину, – я с ним не общался.

– Ты говоришь по-русски? – спросил я по-русски.

– Слиха? – переспросил Василь-Василий, – извини?.

–  Ата медабер русит ? Ты по-русски говоришь?

– Нет, – ответил румын, ибо теперь уже ясно было, что он никакой не молдаванин.

– Тебе знаком этот человек? – Я показал ему портрет.

– Он пришел сегодня около трех, уже хорошо выпивши, с рюкзаком и чемоданом – подсел к одному молдаванину и стал ему жаловаться на евреев. Костерил какого-то Рувена…

– А все же, что он говорил? За что ругал Рувена?

– Не помню, я уже отправлялся в подсобку. Да молдаване часто ругают евреев.

«Зато вы, румыны, нас очень любите» – подумал я, а вслух спросил:

– А сколько они у вас просидели?

– Часа два.

– И за все это время ты к ним не разу не выходил?

– Почему не выходил? Конечно, выходил.

– Ну и о чем они все это время разговаривали?

– Понятия не имею.

(Даже румыны уже выучили традиционный для израильтян ответ на все вопросы – «Эин ли мусаг»)

– То есть как это?

– А очень просто. Когда я к ним вернулся, с ними был уже третий, русский. И разговаривали они уже по-русски. А в русском я… – он развел руками.

– Ты знаешь как зовут молдаванина, который был с ним сегодня?

– Он часто заходит и зовут его Павел. Но где он живет – не знаю.

– А где работает?

– Ищет работу. Пытается попасть в какой-нибудь кибуц.

– Иоси и Василь, – торжественно объявил Йошуа. – Мы все трое из Ишува. Мы ищем Игоря Мунтяну. Он молдаванин. Жил в нашем поселении. Несколько месяцев. За это время арабские террористы совершили у нас несколько попыток теракто. А две недели назад расстреляли четверых детей. Подозреваем, что по наводке Игоря. Он решил избежать слежки, взял расчет. Причем не дожидаясь дня получения зарплаты. Рувен, – при этих словах Йошуа, вдохновившись, широким жестом указал на меня – попытался задержать его, Игорь нанес ему удар по голове. У Рувена теперь сотрясение мозга. Завтра этот Игорь может получить новое задание – выяснить, когда в вашем кафе больше всего посетителей, откуда террористу-самоубийце удобнее всего подойти, под кого гримироваться. Полиция его искать не станет. У нас нет доказательств. Помогите нам вы. Его надо поймать! Вы, спасете сотни человеческих жизней! Сотни людей скажут вам спасибо!

За десять дней до. 8 таммуза. (17 июня). 21:00

Спасибо тебе, Йошуа! Ты не только убрал в моем доме все следы Гошкиного присутствия – ты превратил мое скромное логово в произведение искусства. Вчера, перед тем, как отвозить Гошку к Инне, я лишь попросил тебя смыть с пола Гошкину кровь, которая накапала, когда я во время неудачных попыток кормления через шприц случайно разодрал ему десну. А ты что сделал? Кто заставил тебя так вылизывать пол, что, прожив несколько лет в этом эшкубите, я с изумлением обнаружил, что линолеум в нем, оказывается, не темно-бурый, а светло-серый?

А пыль? Ты стер пыль с полок незастекленного шкафчика с розовыми ребрами, и самолетик секундной стрелки на часах, дотоле летавший в пасмурно-дымном городском небе, устремился в прозрачную, как глаза Дворы, весеннюю лазурь.

Это была новая комната, и в ней надо было начинать новую жизнь – без Гошки. Не успел я переступить порог, как у меня из головы выветрились все бурные события дня. Я забыл обо всем, кроме моего песика. Я сел на пол в угол, на то самое место, где он любил лежать, и заплакал.

Плакал я и во сне, хотя сон был… Как бы это сказать?.. Странный сон. Сон-воспоминание. Мне приснился сколькотолетней давности эпизод нашей совместной с Гошкой биографии.

Это было вскоре после того, как, отведав зубов бродячей собаки, Гошка стал панически бояться своих четвероногих собратьев. От любой моськи шарахался, как от слона. Особенно, почему-то, (предчувствие?) пугал его большой черный дворняг, принадлежащий Фиме Рубину, жителю Городка, владельцу колбасной фабрики, находящейся в промзоне нашего поселения. Этот пес жил при фабрике, с нее же и питался, ее же и охранял. В свободное от работы время, как правило, в дневное, он бегал по Ишуву, пугая непривычных к собакам религиозных израильтян своим баскервильским видом. Однажды в шабат мы с Гошкой прогуливались недалеко от дома и встретили Давида, того самого, у которого впоследствии сын погиб при взрыве автобуса. Тогда еще этот сын был жив, здоров, бегал в школу, помахивая пейсиками и глядя на мир сквозь бесконечно увеличивающие очки. Давид пребывал в благодушном настроении и с удовольствием присоединился к нам с Гошкой. Утро cтояло сентябрьское, жара еще не вступила в свои права, на небе были нарисованы облачка, в-общем, как говорится, ничто не предвещало. На пути нашем оказался невесть откуда взявшийся старенький автобус, давным-давно снятый с колес и используемый, уж не знаю кем, в качестве склада или мастерской. Мы обошли его и оказались на тротуаре в узком коридоре между этим автобусом и проволочной оградой. По этому коридору навстречу нам двигался вышеупомянутый черный пес. При виде Гошки он зарычал. Столкнувшись нос к носу с черным чудовищем и поняв, что назад пути нет, мой питомец на секунду остолбенел, а потом, в соответствии со старым добрым правилом «Бей первым, Фреди!», впился недоброжелателю в мохнатое ухо. Тот взвыл и начал дергаться, но Гошка лишь сильнее сжимал челюсти, неожиданно оказавшиеся грозным оружием. Обеими руками я, как Самсон, начал раздирать эти челюсти, одновременно запихнув локоть в пасть черному псу, чтобы, получив, наконец, долгожданную свободу, он не вознамерился использовать ее во вред моему любимцу. Соответственно, кровь у меня полилась и из-под зубов Гошки и из-под зубов черного пса. Впоследствии мне объяснили, что действовал я совершенно неправильно, по крайней мере в отношении Гошки, что, если хочешь заставить пса разжать челюсти, надо элементарно врезать ему по яйцам. Интересно, что сейчас, во сне, эта мысль пришла мне в голову, но я решил – пусть лучше из моих рук течет кровь из-под зубов обеих собак, но я не буду бить по яйцам моего ненаглядного. А крови и впрямь была Ниагара, особенно из большого пальца – впоследствии у меня с него два месяца ноготь слезал. Давид прыгал вокруг нашей троицы со здоровенным булыжником в руке и орал:

– В кого? В кого?!

Действительно, в кого из двух зверей залепить ему этим камнем? В несчастного черного пса, вся вина которого в том, что он на узенькой дорожке споткнулся с моим закомплексованным дитем? В само это дите, которое для меня и впрямь дите? А кто же позволит в свое дите – камнем?

– Ни в кого! – гаркнул я в ответ, но Давид словно не слышал меня.

Прыгал, подкидывал камень, будто тот жег ему руки, и продолжал орать:

– В кого?! В кого?!

– В меня! – крикнул я, наконец. Тогда Давид плюнул и бросил камень на землю.

Груда земли росла в фонарном свете. Тяпка Шалома мелькала, как спицы в колесе мчащегося велосипеда. Только во сне, который пришел на смену мемуарному сну про Гошку и черного пса, это было еще быстрее, чем в реальности в тот вечер, когда не стало Гошки.

– Неси! – крикнул Шалом, обернувшись, и я схватил мешок с Гошкой. Как и тогда, в жизни, мне показалось, что Гошка там шевелится, но…что это? – он действительно шевелится. Вот на глянцевом боку мешка бугорок, будто кто-то изнутри тычется лапой. А вот уже из мешка слышен… не похожий на собачье поскуливание настоящий человеческий стон.

Жив! Я ставлю мешок наземь и раскрываю его. Оттуда на меня смотрит знакомое лицо перевернутым треугольником, с большим ртом… Игорь!

Но нет, это уже не Игорь… вместо него – черные, жесткие, как у Гошки, завитки… черная дыра посреди лба… настежь раскрытые умоляющие глаза. Я проснулся в слезах.

За десять дней до. 8 таммуза. (18 июня). 8:00

– Алло, Штейнберг? – переспросил Дамари, который, раз записав мою фамилию в список на кредит, решительно забыл, что у меня когда-то было еще и имя. Я плачу ему тем же – тоже кличу его по фамилии.

– Привет, Дамари, – брякнул я. – Что-то случилось?

– Случилось. Вчера весь вечер пытался тебя поймать, а твой мобильный был отключен.

Ну да. Отключен. Я и сам был отключен. Башка карусель напоминала. До постели еле-еле дополз. Хотя мобильный, конечно, зря отключал – вдруг бы Петя, Йоси или Изя-Большой Бухарец позвонили. Сейчас-то я начал соображать. А вот вчера насчет соображать были большие проблемы. Но не рассказывать же обо всем этом Дамари! Может, еще поведать что Игорь, которого я не раз защищал от него и с которым носился, как с писаной торбой, работал на арабов и заодно сделал мне сотрясение мозга?