Читаем без скачивания Очерки агентурной борьбы: Кёнигсберг, Данциг, Берлин, Варшава, Париж. 1920–1930-е годы - Олег Черенин

Незбжицкий тоже готовился к возможному уходу из разведки в строй: «Погром свалился и на мою голову, и скоро я могу отправиться в полк».

В начале ноября 1932 года наступило «затишье после бури». По команде Пилсудского кадровая чехарда в разведке была приостановлена. В военном руководстве отказались от чрезмерных организационных мероприятий во 2-м отделе. Сам Незбжицкий и его коллега из реферата «Запад» Станислав Шалиньский удержались на своих местах. И действительно, их уход надолго бы парализовал деятельность польской разведки на двух ключевых направлениях — германском и советском.

После 1932 года, когда советско-польские отношения несколько улучшились, Незбжицкий с нескрываемым раздражением воспринимал такой поворот внешней политики Польши. Так, в письме к Каролю Дубич-Пентеру — шефу плацувки «Anitra» в Стамбуле он писал: «Дружба (советско-польская. — Авт.) расцветает мило. Двое эндеков Станислав Забелло и Ян Каршо-Седлевский инспирируют вовсю. Карла Радека сделали уже доверенным лицом Сталина и почти инициатором всей советской политики… Факт что “Газета Польска” и “Курьер Поранны” уже в ближайшее время станут стенными газетами Кремля. Это пресмыкательство вызывает чувство гадливости. Дошло до того, что конфискации подвергаются любые упоминания о голоде в СССР… Если так дальше пойдет, то скоро в одной камере будут сидеть и те, которые получили по три года за коммунизм, и те, которые сидят за антисоветскую политику»[256].

При этом Незбжицкий продолжал рваться в Румынию, и его надежды были связаны с возможным назначением на его должность капитана Юзефа Квециньского. Этот офицер действительно имел большой практический опыт разведывательной деятельности против Советского Союза. С 1928 года он в должности начальника плацувки «Р.2», действовавшей в составе военного атташата в Таллине, проводил многочисленные операции польской разведки с территории союзной Эстонии.

Давая служебную характеристику этому офицеру, начальник 3-го (разведывательного) отделения подполковник Адам Студенцкий в 1929 году отмечал его «выдающиеся успехи» и считал, что тот в перспективе может быть назначен на должность либо начальника территориальной экспозитуры, либо начальника отдельного реферата в Центре.

Незбжицкий, очевидно, со своей стороны предпринимал активные усилия, чтобы Квециньского назначили на его место, и нужно сказать, что это ему почти удалось. В частности, он писал своему возможному преемнику в ноябре 1931 года: «Согласно обещанию, я спешу сообщить, что Ваша кандидатура на пост руководителя реферата “В” (“Восток”. — Авт.) в феврале, марте будущего года (1932-го) будет решена положительно, и я буду иметь честь приветствовать действительно достойного преемника, который освободит этот Amt (реферат “Восток”) от беспорядка, в который я его вверг. Я утешаю себя мыслью, что к тому времени я сделаю что-нибудь в хозяйстве и что здесь не будет такой отчаянной пустоты, какую когда-то я застал».

В соответствии с практикой 2-го отдела Главного штаба, все офицеры разведки, планировавшиеся к назначению в долговременные заграничные командировки, в кадровом аппарате числились за так называемой «внешней службой». Надежда Незбжицкого уехать в Румынию подогревалась тем обстоятельством, что, исполняя обязанности в Центре, он продолжал числиться за этой службой. Уже в марте 1932 года он писал Квециньскому: «Прошу простить меня за долгий перерыв в переписке. К сожалению, я был сильно занят монтажом. Готовил все к Вашему приезду так, чтобы было что принимать. Работаю в связи с этим отчаянно, так как в ближайшие дни собираюсь выехать в долгую “инспекцию” на Восток. Снова меня будет замещать Уряш»[257].

О серьезной подготовке Незбжицкого к уходу на оперативную работу свидетельствует тот факт, что даже на очень важную встречу в июле 1932 года с полномочным представителем английской разведки (МИ-6) он направил своего заместителя Уряша. Последний в своем отчете писал: «К сожалению, Незбжицкий не смог лично прибыть на встречу из-за большого объема работы в реферате, в связи с планируемой на август передачей Квециньскому своих обязанностей».

Очередное послание Богдану Яловецкому, направленное в декабре 1932 года, свидетельствует, что надежды Незбжицкого на уход из центрального аппарата были «похоронены» окончательно: «Я спешу тебе сообщить, без всякого сомнения, плохую для всех новость, что в соответствии с волей моих высокопоставленных шефов я остаюсь еще на один год на том же табурете и никуда не еду. Видно, моя доля находиться на глазах у начальства… Все жалобы с Вашей стороны прошу адресовать непосредственным моим начальникам».

Примерно в это же время приказом по Главному штабу Незбжицкий был переведен в его штат, выйдя из состава Департамента пехоты министерства обороны, где он состоял ранее.

Оставление Незбжицкого в должности начальника реферата «Восток» было обусловлено как объективными, так и субъективными причинами. Рост эффективности работы польской разведки на советском направлении пришелся на конец 1920-х — начало 1930-х годов. Именно в тот период ее позиции в советских военных, политических, специальных структурах были как никогда сильны.

Для сохранения преемственности процесса добывания актуальной разведывательной информации и ее аналитического осмысления требовалось, чтобы ведущие сотрудники в добывающих и аналитических аппаратах продолжали свою работу. Кроме того, польская разведка, всегда испытывавшая кадровый «голод», нуждалась как минимум в сохранении имеющегося организационного и кадрового потенциала.

Отсутствие в требующемся количестве так называемых «дипломированных» офицеров, которые по своей общевоинской и профессиональной подготовке могли бы занимать руководящие должности в Центре и на местах, приводило к тому, что на них назначались сотрудники в звании до капитана включительно. Чему, собственно, и является пример самого Незбжицкого, только после смерти Пилсудского произведенного в капитаны и руководившего одним из важнейших разведывательных аппаратов 2-го отдела Главного штаба.

«Мания» Пилсудского к увеличению числа воинских частей приводила к сокращениям в функциональных подразделениях в Центре и на уровне штабов военных округов (ДОК).

В аппарате польской разведки дело дошло до того, что, в связи с отсутствием подходящей кандидатуры на должность начальника III (аналитического) отделения, в ноябре 1933 года было принято решение о формировании отдельных рефератов, ранее входивших в состав этого отделения.

К субъективным факторам можно отнести и действительно незаурядные профессиональные качества Незбжицкого, и покровительство со стороны его непосредственных начальников. Как писал позже Юзеф Энглихт: «Пельчиньский был одним из высших офицеров, которые воодушевляли в нем (Незбжицком. — Авт.) гипертрофированную инициативу и честолюбие». В других своих оценках начальника реферата «Восток» Энглихт отмечал его большой ум и незаурядные таланты, большое умение в завязывании и продолжении контактов, их использовании в информационной работе. Из важных психологических свойств Незбжицкого он отмечал «умение навязывать другим свое мнение».

Сочетание высоких профессиональных и личных качеств последнего и покровительственное отношение к нему со стороны руководства 2-го отдела создали Незбжицкому особое положение в аппарате разведки. Это был единственный в своем роде случай, когда офицер разведки среднего должностного положения превысил пределы своей служебной компетенции до таких пределов, что ему, всего лишь капитану, подчинялись офицеры в звании дипломированных майоров и подполковников[258].

Число резидентур (плацувок) польской разведки, замыкавшихся в своей деятельности, полностью или частично, на реферат «Восток», в разное время доходило до сорока пяти. Как правило, они действовали под прикрытием дипломатических представительств своей страны в самом СССР (посольство и консульства) или в соседних с ним государствах[259]. Количество сотрудников таких плацувок колебалось от одного до четырех человек.

И «чистые» польские дипломаты, и офицеры разведки крайне неохотно принимали предложения своего руководства о работе в Советском Союзе. Такое отношение было вызвано условиями жизни и работы польских дипломатических представительств в стране. Крайне плохие бытовые условия существования в советских городах, замкнутость небольших коллективов, обусловленная разного рода внешними и внутренними ограничениями, деятельность советской контрразведки — все «отравляло» жизнь польским дипломатам.

Сотрудник польского МИД Вацлав Збышевский писал: «Каждодневное проживание в условиях, близких к тюремным, для персонала было очень трудным, и я сочувствовал тем несчастным товарищам, которые работали в московском консульстве. Мужчины еще более или менее переносили трудности, связанные, как говорили русские, с “общежитием”, но их женам было намного хуже. Многие были озлоблены до того, что неприязнь к подругам “по несчастью” буквально висела в воздухе»[260].