Читаем без скачивания Соната незабудки - Монтефиоре Санта

Одри вспомнила те времена, когда она тайком выбиралась из родительского дома, чтобы с Луисом отправиться в Палермо. Тем, кто ее знал, и в голову не могло прийти, что она, Одри, скрывает в душе столько секретов…

И она медленно стала спускаться, ступая на самый край ступенек, чтобы как можно меньше шуметь. Днем мышиного писка досок пола никто и не слышал. Войдя в студию, Одри остановилась у фортепиано, взяла в руки фотографию Луиса и вгляделась в его лицо. Потом провела пальцем по стеклу. В тишине ночи Одри вспоминала их танцы, мечты, любовь, смех и то, как смерть Айлы все это перечеркнула. Они были счастливы и верили, что счастье будет длиться вечно. Так могло бы случиться, если бы только она была смелее, сильнее, храбрее. Однако она не выдержала испытания и сдалась. Она не заслужила счастья. Прожив более десяти лет с Сесилом, сдержанным, добрым и щедрым, она корила себя за то, что совершила ошибку и вышла за него замуж. Мысль о том, что остаток жизни придется провести с мужчиной, которого она не любит и никогда не любила, наполнила ее сердце ледяным ужасом. Неужели в душе навсегда поселилась зима и ничего нельзя изменить? Она будет жить, чтобы ежесекундно помнить о своем опрометчивом решении. Но ради чего жить, если даже детей у нее отняли? Мысленно преодолев океан, она увидела перед собой свой дом в Херлингеме. Однако без любви он показался ей холодным; по пустынным комнатам гулял ледяной ветер.

Одри вернула фотографию на место, села на стул и опустила пальцы на клавиши. Сначала тихонько, а затем все отчетливей зазвучала для нее знакомая мелодия Луиса, принесенная из тех неземной красоты мест, где они до сих пор встречались и наслаждались моментами необыкновенной нежности.

Вдруг яркий свет ударил ей в лицо. Одри вздрогнула и открыла глаза.

— А, это вы, — сказал Марсель, выключая фонарик. — Прошу прощения. Я подумал, что в дом проникли воры, — продолжал он растерянно. Его акцент был слышен сильнее обычного.

Молодая женщина положила руку на сердце, которое прыгало, как сердечко загнанной в угол мыши.

— Все в порядке, — прошептала она. — Я не могу уснуть.

— Темно, nʼest-ce pas?[18] — сказал он, облокачиваясь на пианино.

Когда глаза привыкли к свету, Одри увидела, что на Марселе длинный халат и тапочки. Она выскочила из комнаты в ночной сорочке, и теперь ей пришлось прикрываться руками.

— Да, — ответила она, потупив взгляд.

— Когда я сюда приехал, ночи были настолько темными, что мне казалось, будто пришел конец света.

— Я вас понимаю, — улыбнулась Одри.

— Когда мне не спится, я рисую.

— В темноте?

— Я зажигаю свечу. Свет свечи даже темноту делает романтичной.

— Что вы рисуете?

Марсель пожал плечами и воздел руки к небу.

— Все, что задевает струны моей души.

— Сисли?

Марсель какое-то время с любопытством смотрел на Одри. Легкая улыбка тронула уголки его рта.

— А для кого вы играете?

— Для себя, — осторожно ответила она.

— Вы играете очень эмоционально, — заявил Марсель.

— Но вы же не слышали, как я играю, — нервно рассмеялась она.

— Я слышал. Сегодня днем мелодия поднялась ко мне на чердак, и я замер. Я узнал ее, но не смог вспомнить, где раньше ее слышал.

Одри застыла в ужасе.

— Уже поздно, и я устала, — сказала она, вставая. — Думаю, пора ложиться спать.

— Вы совершенно правы. Я слишком устал, чтобы рисовать, — ответил он шепотом. — Я провожу вас, чтобы вы не заблудились.

— Спасибо, — сказала она, следуя за лучом фонарика.

— Вы привыкнете к темноте, Одри. Просто перестанете ее замечать. Как бы то ни было, но темнота помогает нам прятать свои секреты.

Одри вошла в свою спальню и закрыла за собой дверь. Неужели Марселю удалось прочитать ее мысли? Она закусила губу. Он слышал, как она играла сегодня днем, и, конечно, узнал мелодию Луиса, потому что, по словам Сисли, тот чуть не свел их с ума. Фортепиано давало возможность выплеснуть свои чувства, а Марсель не был глупцом. И сейчас он пришел, чтобы все для себя выяснить.

Она тяжело вздохнула и подошла к кровати. И вдруг под одеялом она заметила маленький комочек, который шевельнулся, потягиваясь, а потом снова свернулся клубочком.

Леонора открыла глаза.

— Где ты была? — мягко спросила она, не отрывая голову от подушки.

— Милая, ты боишься темноты? — спросила Одри, устраиваясь рядом с дочерью и крепко обнимая ее.

— Да, — ответила девочка. — И я боюсь идти в школу-пансион. Я хочу остаться здесь с тобой и тетей Сисли. Мне понравились тетя Сисли и Барли.

— Знаю, любовь моя, мне бы тоже хотелось, чтобы ты осталась. Но ты уже взрослая девочка. Тебе там понравится.

— Я знаю, просто я глупая.

— Нет, ты не глупая, и я прекрасно тебя понимаю. У тебя все будет хорошо. И я тоже буду по тебе скучать. А теперь спи, моя любовь, утром твои страхи исчезнут.

Леонора крепко обняла маму, прижимая к груди своего Потрепанного Кролика. Одри закрыла глаза, наслаждаясь теплотой тела дочери. Совсем недавно Леонора была маленькой, впереди у них было безоблачное будущее, и никто не думал о разлуке. Она, мать, не увидит, как она растет, и маленькие перемены, которые происходят в ребенке день ото дня, пройдут незамеченными. Она не сможет помочь Леоноре выполнить домашнее задание, не обнимет ее, если той станет страшно, не сможет подбодрить, если девочке понадобится поддержка. Она слушала дыхание дочери, вдыхала мягкий запах мыла, смешанный с запахом детства. Личико Леоноры было теплым и нежным, и каждый раз, когда она целовала его, Леонора теснее прижималась к ней во сне, чувствуя себя защищенной. Но Одри не могла уснуть. Она думала об Айле и о том, как они, бывало, спали, крепко обнявшись. Затем ее мыслями завладел Марсель. Она всматривалась в темноту, вспоминая его слова. Вряд ли он подумал, что в доме воры. Скорее всего, он пришел, чтобы поговорить с ней.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Коулхерст-Хаус производил не самое лучшее впечатление — огромный мрачный особняк из серого камня, окруженный парком. Тетя Сисли говорила, что когда-то эта усадьба принадлежала очень богатой семье. Портреты былых владельцев до сих пор висели на обшитых деревом стенах, собирая пыль. В конце девятнадцатого века последний представитель рода умер, и поместье стало школой для девочек. Одри вспомнила фотографию в рекламном проспекте. В жизни здание выглядело не менее впечатляющим: высокие узкие окна, огромные, утопленные в арку ворота. Слева стояла небольшая церквушка, а неподалеку от нее — гигантских размеров кедровое дерево, которое подчеркивало ее маленькие размеры. Плакучие ивы опустили свои ветви в причудливой формы пруд. К парадному входу вела широкая дорога, по мере приближения к дому переходя в полукруглую площадку. Сейчас на ней было полно машин. Папы в твидовых костюмах и в свитерах с треугольной горловиной вынимали из багажников тяжелые чемоданы, мамаши болтали друг с другом, лабрадоры, восторженно виляя хвостами, носились по лужайке, ошалев от обилия новых запахов.

Одри расправила плечи, глядя на этот чуждый ей мир, в котором, казалось, все чувствовали себя комфортно, кроме них с девочками. Она с тревогой посмотрела на близнецов, притихших на заднем сиденье. Девочки прилипли к окнам, с любопытством разглядывая незнакомое место. Леонора чувствовала себя неуверенно. Ее бледное личико вытянулось, а побелевшие пальчики крепко вцепились в Потрепанного Кролика. Алисия разглядывала новую территорию с уверенностью конкистадора, никогда не терпевшего поражений. Она не чувствовала себя здесь лишней, как ее мать и сестра. Наоборот, она чувствовала, что ее непокорный нрав станет козырной картой, которую ей скоро предстоит разыграть.

— Какие красивые собаки! — Одри попыталась привлечь внимание Леоноры к животным, зная, как сильно она их любит.

— Вот то дерево, о котором рассказывала Кэролайн, — воскликнула Алисия, указывая на кедр. — Я заберусь выше всех!