Читаем без скачивания Манхэттенский ноктюрн - Колин Харрисон

– Ой, – громко выдохнула Кэролайн.

…который, через мгновение обернулся башмаком на окоченевшей ноге, и вдобавок кончики пальцев чьей-то руки. Двое моих приятелей, пронзительно закричав, отскочили назад. Я стоял в стороне и ничего этого не видел. Остальные с воплями побежали прочь через товарный двор, неуклюже проваливаясь в снег, не в силах скрыть охвативший их ужас и взывая к помощи кого-нибудь из взрослых служащих вокзала. Оставшись в одиночестве, я попытался убежать, но не смог, вернулся в безымянной ноге, встал между вагонами одного из поездов и, балансируя на перемычке, отодрал голую ветку с молодого клена. Этой веткой я смахнул снег с тела. Башмак и нога превратились в две ноги, а кисть руки – в целую руку и плечо. Я осторожно смахнул снег с одной стороны лица. Голова была низко опущена на грудь. Подбородок. Щека. Замерзший остекленевший глаз. Это был старик; снег скопился на его непокрытой лысой голове и на глазах. Второй глаз был почти закрыт, и в оба глаза набился снег. К воротнику примерз окурок сигареты. В этот момент я испытывал ужас, но к нему примешивалось какое-то странное нервное возбуждение. Я продолжил сметать веткой снег с тела, иногда даже чуть-чуть помогая себе руками. Мы, казалось, вступили в близкие отношения друг с другом. Я снял перчатку, оглянулся через плечо, а потом коснулся пальцем его щеки. Она была твердой как лед. Я разглядел, что он разложил рядом с собой небольшой бесполезный костерок. Маленькая бутылка в бумажном пакете, газета недельной давности, без сомнения выуженная из одной из урн на станции, шляпа, валяющаяся на земле. Это была яркая картина крайнего отчаяния, и я долго смотрел на нее, страстно желая выведать таящиеся в ней секреты и не надеясь понять, что происходит со мной самим, пока я смотрю на эту картину. Потом за моей спиной раздались возбужденные возгласы моих друзей, бежавших впереди начальника станции, тучного мужчины лет, наверно, пятидесяти, который пыхтел как паровоз и вопил на меня в пылу раздражения, требуя отойти от тела. Вскоре после этого городской шериф велел нам убираться и топать по домам, и я держался отдельно от своих друзей, чувствуя, что как-то изменился после всего случившегося.

Я замолчал и взглянул на Кэролайн.

– Это потрясающая история. – Она придвинулась в темноте вплотную ко мне, по улице внизу пронеслась сирена. – Расскажи мне что-нибудь еще.

– Это у нас такое развлечение? Валяться всю ночь и рассказывать истории про покойников?

– Да. – Она стряхнула пепел со своей груди. – Это забавно, и ты это знаешь. Во всяком случае, меня вполне устраивают твои извращения.

Сигаретный дым проникал в мои ноздри сладкой отравой.

– Ты знаешь меня не настолько хорошо, чтобы разбираться в моих извращениях.

– Нет, знаю, – рассмеялась она.

– Так расскажи мне о них.

– Ты же не хочешь знать.

– Рассказывай!

Молчание. Потом она проговорила:

– Ты ищешь смерти. Я думаю, это своего рода извращение.

– Ты была права, – сказал я, немного подумав.

– В чем?

– Я не желаю в этом копаться.

– Расскажи мне еще что-нибудь, – сказала она.

– Хочешь, я расскажу тебе о первом трупе, который я увидел, будучи репортером?

– Давай.

– Мне тогда было девятнадцать.

– Ну и многое ли ты к тому времени узнал?

– Нет, – ответил я, – а ты много успела узнать к девятнадцати годам?

– Я узнала, как нажить себе неприятностей. Но сначала давай свою историю.

– Я тогда работал в Джексонвилле, во Флориде, летним репортером в крупной региональной газете «Флорида таймс-юнион». Мы с моей девчонкой ехали на ее заржавленном «Эм-Джи» шестьдесят девятого года, с откинутым верхом, чтобы ничто не мешало наблюдать, как дорога убегает под колеса. Мы сняли небольшую квартиру с тараканами. Она нанялась официанткой в коктейль-бар, а я работал в газете. Вначале меня определили в отдел новостей, но потом перевели в отдел очерков и статей, потому что местных новостей было немного, и они все больше были связаны с махинациями с недвижимостью и летчиками морской авиации, гробящими свои самолеты; а до кого-то там в руководстве дошло, что я могу писать неплохие очерки. Так вот, какой-то из моих очерков был посвящен одному дню работы бригады «скорой помощи». Вполне банальная история, но я в этих делах был ребенком и ни в чем еще толком не разбирался. Мы катали по городу в машине «скорой помощи». Вызовов было невпроворот: сердечные приступы, всякого рода…

Я проследил за ее рукой:

– Ты что, занимаешься тем, чем, по-моему, ты занимаешься?

– Да, у тебя очень сексуальный голос.

– А ты не хотела бы?..

– Продолжай свою историю.

Я уставился в потолок.

– Ну, пожалуйста, милый, рассказывай дальше.

Я вздохнул:

– Поступил вызов, и мы поехали в парк трейлеров. Место, надо сказать, унылое до предела. Кругом песок и низенькие кривые сосны, а между ними старые машины и разбитые трейлеры. Мы остановились возле одного из них… Тебе и в самом деле так нравится?

– Да, я слушаю и занимаюсь этим самым… получается самое оно.

– Когда мы подошли ближе, я увидел, что сосед уводит от трейлера маленького мальчика. Этот высокий тощий парень щеголял в брюках клеш. Он был моряком. В том районе располагалась крупная военно-морская база. На высоком малом не было рубашки. Он помахал нам рукой, чтобы мы подошли поближе. Это был невозможно тощий блондин примерно одного со мной возраста. Я хочу сказать, что он точно был моим ровесником, но только жили мы совершенно по-разному. Так что мы быстро выгрузились, а он был очень встревожен и расстроен и бормотал: «Мой ребенок, моя доченька». Господи, я не могу рассказывать об этом, ты лежишь там и мастурбируешь.

– Рассказывай дальше.

– Это же гнусное святотатство.

– Да говори же!

– Мы по ступенькам взобрались в трейлер, а там внутри оказалась хорошенькая пуэрто-риканская девушка; она плакала, поднимала свои кулачки высоко над головой и била ими себя по ногам – со всей силы; она действительно причиняла себе боль. А моряк провел нас по всему этому тесному трейлеру в крошечную детскую без единой картинки на стенах, без Микки-Мауса или чего-нибудь в этом роде, где в детской кроватке лежала лицом вверх шестимесячная девочка. Бригада неотложной медицинской помощи немедленно занялась ребенком, они пытались спасти ее в течение некоторого времени, пока женщина стенала в другой комнатенке. А я просто стоял там как самое нелепое чучело на свете.

Рука Кэролайн коснулась моего пениса.

– Они давали ребенку кислород и старались заставить сердце биться, а потом сдались и позвонили по коду; один из них вышел поговорить с матерью и отцом. В детской остались только я и этот пожилой мужчина из бригады неотложной помощи, и он принялся очень внимательно разглядывать ребенка, даже развернул пеленку. Я спросил его, что он делает, понимаешь, я все еще был совершенно не в себе, но должен был расспросить его. Он ответил, что проверяет, нет ли на ребенке следов жестокого обращения, синяков – словом, чего-нибудь в этом роде. Тогда я поинтересовался, что он видит. Он объяснил, что белье в кроватке чистое, ребенок упитанный, на нем нет никаких кровоподтеков, порезов или шрамов; у девочки были чистые волосы, ногти подстрижены, пеленка чистая, малышка… Тебе обязательно нужно это делать?

Теперь она действовала ртом. Подняв голову, она сказала:

– Говори, я слушаю.

Я перевел дух.

– Младенец был чистым, никакой опрелости, ни малейшего пятнышка. Врач неотложной помощи посмотрел на меня и сказал, что ребенок получал отличный уход. Отличный. Затем он перевернул девочку на животик и указал на две багряных полоски по обе стороны от позвоночника. Это была синюшность, осаждение крови в трупе. Он перевернул девочку обратно, закрыл ее глаза, убрал маленькие кусочки оберток, трубки и лекарства из кроватки и велел другому члену бригады позвать родителей. Я был там, когда они вошли, и лицо женщины… она увидела свою дочь… ох… она увидела свою дочь, это выглядело… в общем, на ней лица не было… Я перевел взгляд на мужчину, отца; он был военным, его научили не показывать своих чувств; он так сильно кусал нижнюю губу, что у него на зубах была кровь. Я видел – ах… я видел это и никогда – никогда – не забывал.

Мои слова, казалось, отдавались эхом в темноте. Возможно, лучше было бы сказать, что мой рассказ в конце концов отравил наше вождение, но это было бы неправдой, а репортер обязан говорить правду. Кэролайн уселась на меня верхом и, ритмично двигаясь, по-видимому, задалась целью доказать, что никакие истории о женах, замерзших пьяницах и мертвых младенцах не могут притупить ее половых потребностей. И в этом отношении я воспринимал ее как свою учительницу. Я нисколько не сомневаюсь, что если бы на стенах спальни возникали картины Холокоста, полные грузовики изнуренных тел землистого цвета, как попало сброшенные в братские могилы трупы, я все равно без зазрения совести овладевал бы ею, а на моем лице выражалось бы при этом удовлетворенность и торжество. Быть может, это превращает меня в отвратительного безбожника. Но я так не думаю. Потому что я считаю, что, когда мы занимаемся сексом, пространство нашего воображения всегда наполняется телами, медленно и скорбно соскальзывающими в братскую могилу времени. Да, в этом я уверен. Эти тела всегда там; они – люди за стенами комнаты и ушедшие люди, грядущие люди, наши родители и наши дети; они – наши потерянные в юности «я», наши сиюминутные «я» и «я» завтрашнего дня, и все они обречены.