Читаем без скачивания Мертвые из Верхнего Лога - Марьяна Романова

Даша с трудом сфокусировала взгляд и — обомлела. Люди, собравшиеся на площади, были голыми. И женщины, и мужчины. Никто не смущался чужой наготы, никто друг друга не рассматривал. Они воспринимались естественно, как будто и правда были детьми леса, первобытными существами, лишенными пороков и комплексов. Женщины прогибали спины, устремив улыбающиеся лица к небу. Мужчины воздевали руки. Все вместе люди образовали подобие хоровода, плотно сомкнувшегося вокруг алтаря.

Чудесная музыка, источник которой оставался для Даши невидимым, набирала темп, как и прекрасное безумие лесных людей, с которыми девочка неожиданно для себя ощутила некую свою общность.

Но вскоре морок развеялся — Даша заметила, как к алтарю ведут упирающегося человека, и сердце ее, готовое обнимать весь мир, вдруг глухо ухнуло в бесконечную внутреннюю пропасть.

Это был мужчина. Очень молодой, худенький, растрепанный, в очках, с розовым взволнованным лицом. Казалось, ему не верилось, что все, что происходит с ним, — реальность, а не ночной кошмар. Вели его двое, которые на вид выглядели не полнее его самого, но сразу было видно, что в их прямых твердых спинах таится воспитывавшаяся годами сила. Они поддерживали его под руки с двух сторон. Обтянутые грязными джинсами ноги молодого человека волочились по земле, он что-то кричал, обращаясь в никуда. Музыка стала такой громкой, что Даше почти не было слышно его голоса.

Хоровод расступился, жертву втащили внутрь круга и одним движением опрокинули на алтарь. Мужчина попытался привстать, и в какой-то момент Даше показалось, что он смотрит прямо на ее окно, и видит ее, и кричит, обращаясь к ней лично. Этого никак не могло быть, но Даша видела его исполненные мольбы глаза, в которых, кажется, стояла мутноватая влага.

Тот, кого называли Хунсагом, подошел к алтарю, в его руках был черный блестящий нож, грубо выточенный из камня. Одним движением он разрезал рубашку на груди несчастного. Потом протянул ему деревянную чашу, от которой поднимался слабый дымок. Даша не слышала, что говорит Хунсаг, но предположила, что пытается уговорить жертву выпить находившийся в чаше отвар, однако обезумевший от ужаса молодой человек не понимал, чего от него хотят. В конце концов Хунсаг, криво усмехнувшись, вылил отвар на землю.

«Возможно, их опаивали галлюциногенными травами…» — снова вспомнила слова учителя истории Даша.

У нее закружилась голова. Колени превратились в вату, ноги не держали, как будто бы она была грубо сшитой тряпичной куклой, а не живым человеком. Девочке пришлось крепко ухватиться побелевшими пальцами за край подоконника, чтобы не упасть.

Точным коротким движением Хунсаг, лицо которого оставалось бесстрастным, как у хирурга, вспорол грудь несчастного. Темным фонтаном брызнула кровь. Мужчины и женщины словно превратились в безумцев — они кричали, пели, выли, царапали свои обнаженные бока ногтями, мелко тряслись. Даша на секунду закрыла глаза — это был интуитивный способ не потерять сознание. А когда открыла их вновь, на каменной алтарной тарелке уже лежало горячее темное сердце несчастной жертвы.

Больше Даша ничего не помнила — сознание словно само решило, что у ее психической выносливости есть предел, переступив который она больше не сможет быть собою.

В Дашиных глазах словно взорвалась густая темнота, поглотившая все вокруг, включая ее саму.

За 25 лет до описываемых событий.

Где-то в Центральной Африке

Колдун был высок, телом сух, чёрен — чернее таблетки активированного угля, который Хунсаг взял с собой в поездку на всякий случай. Хотя лучшая защита от паразитов, яйцами которых кишели местные водоемы, от инфекций, губивших целые деревни, не прививки, не профилактический курс швейцарских антибиотиков, не абсорбенты, а сухой голод, с которым Хунсаг давно был на «ты». Он мог обходиться без пищи долго — гораздо дольше двадцати дней, задержавших его в Центральной Африке.

…Считается, что максимальный срок голодовки — пост Христа, сорок дней. После этого в человеческом организме происходят необратимые изменения. Хунсаг же мог обходиться без еды и жидкости пятьдесят два дня! Это был его ежегодный пост, весенний, его торжество над законами природы. Очередное торжество, которым он особенно гордился. Правда, Хунсаг и без того давно не чувствовал себя человеческой особью. Последние недели абсолютного поста рождали в нем самоощущение сгустка чистой энергии. У него не было сил ни передвигаться, ни даже поднять отяжелевшие веки. День и ночь сидел он, прислонившись спиной к стене и скрестив ноги. Это не было ни сном, ни бодрствованием, йоги называют такое состояние самадхи. Собственный пупок казался центром, вокруг которого спирально закручивалась Вселенная. Хунсаг медленно раскачивался из стороны в сторону и еле слышно мычал на каждом выдохе.

Вечером пятьдесят второго дня его помощница и самая верная из его жен, Лада, приносила отвар из лесных трав, сильными крестьянскими пальцами разжимала ему зубы и вливала в пересохший рот темно-бурую жидкость, глоток за глотком. Однажды Хунсаг укусил ее за палец — это был неосознанный звериный выпад, концентрированный инстинкт. Еще до того, как женщина с коротким вскриком успела отдернуть руку, сероватый сухой язык с жадностью впитал выступившую кровь. С тех пор она подходила только в грубых огородных перчатках и пользовалась старинной медной ложкой.

Выпив отвар, Хунсаг открывал глаза и обводил взглядом знакомую комнату, погруженную в полумрак, и знакомую женщину, почтительно притихшую, — его сознание словно нащупывало реальность. А потом Лада на руках переносила его в кровать, и он спал целые сутки — это было уже не самадхи, а здоровый крепкий сон уставшего мужчины. Утром Лада подавала сладкий чай с сухарями и салатом из крапивы. На еду Хунсаг не набрасывался, ел медленно и даже как будто бы нехотя. Лада сидела напротив, подперев круглое лицо кулаком, и любовалась мужчиной, которого любила и боялась много лет…

Так что Хунсаг мог легко не есть в Африке, но проблема была не в выживании, а в вежливости. Ему нужна была информация — закрытая, тщательно оберегаемая и от тихих практиков, и от таких честолюбивых сталкеров, каким являлся он сам, и от ненормальных охотников за сенсациями. Чтобы получить информацию, Хунсаг был вынужден проявлять вежливость, поэтому не мог отказаться от совместной трапезы. Его угощали, и он пробовал кускус с хариссой, острой приправой из чеснока, кориандра, мяты и всех существующих сортов перца; тушенное с овощами мясо в керамических горшочках (танжин) или завернутое в листья тыквы, хлебные лепешки инжерра. Не отказывался ни от пресной ячменной каши, ни от мяса гориллы, которое ему предложили из самых лучших побуждений. В какой-то из деревень вместо супа подали расплавленный жир — Хунсаг выпил залпом, хотя к тому моменту уже больше сорока лет не вкушал плоти, и ни один мускул не дрогнул на его лице. К вечеру ему становилось плохо — его корежило, рвало. Но Хунсаг умел быть холодным к собственной боли и терпел. Он знал, что дело того стоит. Если, конечно, все получится, если ему удастся познакомиться с колдуном (на местном наречии — бобогото).