Читаем без скачивания Красный сфинкс - Геннадий Прашкевич

За повестью «Золотая гора» (1929) последовали «Продавец воздуха» и «Властелин мира» (обе – 1929). Некая «машина внушения» («Властелин мира») позволила изобретателю Штирнеру навязывать людям любые мысли. Тема не новая, но в романе Александра Беляева присутствует тот неуловимый оттенком печали, который отличает истинные литературные удачи. «Я сидел со своим приятелем, известным музыкальным критиком, в кафе. Критик, строгий ревнитель классической музыка, жаловался на падение музыкальных вкусов, на засорение музыкальных эстрад пошлыми джаз-бандами и фокстротами. С грустью говорил он о том, что все реже исполняют великих стариков: Бетховена, Моцарта, Баха. Я внимательно слушал его, кивая головой, – я сам поклонник классической музыки, – и вдруг с некоторым ужасом заметил, что мысленно напеваю мотив пошленькой песенки: „Мой милый Августин“. „Что, если бы об этом узнал мой собеседник? – думал я. – С каким бы презрением он отвернулся от меня!“ Он продолжал говорить, но будто какая-то навязчивая мысль преследовала и его… от времени до времени он даже встряхивал головой, точно отгонял надоедливую муху. Недоумение было написано на его лице. Наконец критик замолчал и стал ложечкой отбивать по стакану такт, и я был поражен, что удары ложечки в точности соответствовали такту песенки, проносившейся в моей голове. У меня вдруг мелькнула неожиданная догадка, но я еще не решился высказать ее, продолжая с удивлением следить за стуком ложечки.

Дальнейшие события ошеломили всех!

– Зуппе, «Поэт и крестьянин», – анонсировал дирижер, поднимая палочку.

Но оркестр вдруг заиграл «Мой милый Августин». Заиграл в том же темпе и в том же тоне. Я, критик и все сидевшие в ресторане поднялись как один человек и минуту стояли, будто пораженные столбняком. Потом вдруг все сразу заговорили, возбужденно замахали руками, глядя друг на друга в полном недоумении. Было очевидно, что эта навязчивая мелодия преследовала одновременно всех. Незнакомые люди спрашивали друг друга, и оказалось, что так оно и было…»

Началось, как видим, с невинных забав, а закончилось покушением на человечество.

Лишь сознательно внушив себе новую, лишенную агрессивности индивидуальность, одумавшийся изобретатель спасает себя и мир. «Штерн сидел на палубе яхты, под южным звездным небом, на низком плетеном стуле, облокотившись на голову спящего льва, – так заканчивался роман. – Луна уже зашла. От воды тянуло предутренним свежим ветерком, а он все еще не спал и думал о фрау Беккер, живущей в одиноком домике на берегу океана. Мерная волна укачивала. Штерн склонил голову на косматую гриву льва и незаметно уснул. Первый луч солнца осветил их – человека и льва. Они мирно спали, даже не подозревая о тайниках их подсознательной жизни, куда сила человеческой мысли загнала все, что было страшного и опасного для окружающих».

«Человек, потерявший лицо» (1929), «Подводные земледельцы» (1930), «Земля горит» (1931), «Прыжок в ничто» (1933), «Воздушный корабль» (1935), «Лаборатория Дубльвэ» (1938), «Под небом Арктики» (1939), «Замок ведьм» (1939). Книги выходили. Небольшими тиражами, но выходили. К сожалению, работы Беляева начали терять первоначальную безыскусность, свежесть. Атмосфера подозрительности и страха, охватившая страну в 30-е годы, не могла не сказаться на научной фантастике. Темы мельчали, крупные писатели отходили от «подозрительного жанра». Литература почти перестала кормить.

«В 30-х, – вспоминала Светлана Беляева, – отец заключил трудовой договор и уехал под Мурманск, в Апатиты, в качестве плановика-экономиста. Он немного поработал там, а когда вернулся, вновь занялся литературой. Сотрудничал в пушкинской газете, писал рассказы и очерки, одновременно издавался в Ленинграде».

Болезнь не позволяла Беляеву появляться в литературных кругах.

В феврале 1938 года в «Литературной газете» даже появилась заметка В. Кремнева «Писатель остался один». Правда, Беляев был назван в ней не писателем, а популяризатором науки, но на фоне почти полного замалчивания даже это можно было принять за внимание.

Еще в 1930 году Беляев написал большой очерк о К. Э. Циолковском – «Гражданин эфирного острова». Идеи ученого-самоучки чрезвычайно увлекли писателя. Роман «Прыжок в ничто» (1933) он кардинально переработал после критических замечаний ученого. Циолковскому Беляев посвятил и повесть «Звезда КЭЦ» (1936). Но работать было трудно. Писатель жаловался: «Невероятно, но факт, в моем романе „Прыжок в ничто“, в первоначальной редакции, характеристике героев и реалистическому элементу в фантастике было отведено довольно много места. Но как только в романе появлялась живая сцена, выходящая как будто за пределы „служебной“ роли героев – объяснять науку и технику, на полях рукописи уже красовалась надпись редактора: К чему это? Лучше бы описать атомный двигатель…»

Книги Александра Беляева посвящены разным наукам. От физики низких температур и высоких давлений писатель переходил к биотокам и нейроизлучениям, к эндокринологии, к передаче мыслей на расстояние. Но научная фантастика, эта «Золушка», по определению самого Беляева, в тридцатые годы была загнана в тупик. Писатель невольно становился проповедником некоей навязываемой извне догмы. «Самое легкое – создать занимательный, острофабульный научно-фантастический роман на тему классовой борьбы, – сдавался он под напором критики. – Тут и контрасты характеров, и напряженность борьбы, и всяческие тайны и неожиданности. И самое трудное – создать занимательный сюжет в произведении, описывающем будущее бесклассовое общество, предугадать конфликты положительных героев между собой, угадать хотя бы две-три черточки в характере человека будущего». В статье «Огни социализма или господин Уэллс во мгле» (1933) Беляев даже пытался указывать Герберту Уэллсу: «Вы слышите, знаменитый писатель, непревзойденный фантаст и провидец будущего, специалист по утопиям? Фантастический город построен! Это не ваш, уэллсовский город! Ваши утопические города останутся на страницах Ваших увлекательных романов. Ваши „спящие“ не „проснутся“ никогда. Этот город – „Кремлевского мечтателя“. Вы проиграли игру!»

Невозможность работать в полную силу заставляла Александра Беляева искать какой-то срединный путь. Ну да, научная фантастика – часть советской литературы, и никаких скидок при ее оценке быть не может. Зато, считал Беляев, у фантастических произведений есть специфические особенности. «Здесь все держится на быстром развитии действия, на динамике, на стремительной смене эпизодов. Здесь герои познаются главным образом не по их описательной характеристике, не по их переживаниям, а по внешним поступкам». Без некоторых допущений, иногда даже противоречащих научным фактам, обойтись невозможно. «Тогда чем же отличается подлинная научная фантастика от беспочвенного фантазирования, оторванного от научных знаний? Тем, что в голом фантазировании ничего и нет, кроме пустой игры воображения, в научной же фантастике „допущения“ и научные „ошибки“ лишь порог, который необходимо переступить, чтобы войти в область вполне доброкачественного материала, основанного на строгих научных данных». И далее: «Писатель, работающий в области научной фантастики, должен быть сам так научно образован, чтобы он смог не только понять, над чем работает ученый, но и на этой основе суметь предвосхитить такие последствия и возможности, которые подчас не ясны еще и самому ученому».

«В тридцатые годы папа приобрел первый четырехламповый приемник, – вспоминала Светлана Беляева. – Для него это было большой радостью, так как отец полностью был отрезан от мира. Правда, он получал много газет и журналов, но разве это может сравниться с живым человеческим голосом, с возможностью при повороте тумблера перенестись в „неведомые“ страны. Это доставляло отцу огромное удовольствие, а маму – (вторую жену писателя) – частенько выводило из себя, так как его блуждание в эфире наполняло всю квартиру свистом, треском и грохотом. Иногда раздавались обрывки музыки, незнакомая речь, после чего снова свист… Уже тогда отец мечтал о телевизоре, но не о таком, какие сейчас стоят в каждой квартире, а об аппарате, который можно было бы настроить на любое расстояние и увидеть любой уголок земли. Именно это желание он воплотил в романе „Чудесный глаз“. К сожалению, рукопись на русском языке бесследно исчезла. Осталась только книга, переведенная на украинский язык, изданная в Киеве, которую я впоследствии снова перевела на русский».

«Мне трудно сейчас вспомнить его черты, – писала Людмила Подосиновская, почитательница писателя, не раз бывавшая перед войной в Пушкино. – У меня остались в памяти лишь густые черные брови и серебряные волосы, остался приветливый мягкий голос и крепкое рукопожатие в первую минуту встречи. Он пригласил нас – (Л. Подосиновская, в те годы школьница, приехала к Александру Беляеву вместе с матерью, – Г.П.) – в кабинет, извинившись, сказал, что ему недавно делали операцию, поэтому он должен лежать, и прилег на койку, а мы сели рядом… И сама обстановка этого разговора, кабинет писателя тоже остались в памяти как что-то необычное и чудесное. Везде книги, книги, куча журналов на столике, пишущая машинка, а на стенах семь больших рисунков, прежде всего привлекших мое внимание. Я сразу узнала два из них – на одном была изображена ракета в космическом пространстве, а на другом – схватка с шестирукими обезьянами, обитателями Венеры. Они были из «Прыжка в ничто». Заметив мой интерес, Александр Романович объяснил, что остальные иллюстрации к его книгам: «Звезда КЭЦ», «Под небом Арктики», «Подводные земледельцы», «Воздушный корабль» и еще одна не помню откуда. Кажется. он назвал автором художника Фитингофа. Несмотря на всю мою робость и волнение, я все-таки осмелилась спросить Александра Романовича, над чем он работает сейчас, и он охотно на этот вопрос ответил. Сказал, что пишет сценарий «Когда погаснет свет» – (для Одесской киностудии, – Г.П.), – уже кончает его, а потом «заберется на долгое время на Марс». Готовится к выходу его последний роман «Ариэль». «Вы прочитаете его первая», – сказал Александр Романович».