Читаем без скачивания Красный сфинкс - Геннадий Прашкевич

«Закончив Демидовский лицей, – вспоминала дочь, – отец получил должность частного поверенного в городе Смоленске. Вскоре он стал известен как хороший юрист, у него появилась постоянная клиентура. Отец мог снять хорошую квартиру, обставить ее. Увлекаясь искусством, он приобрел хорошую коллекцию картин известных художников. Собрал большую библиотеку. Закончив какое-нибудь дело, отправлялся путешествовать за границу. Неоднократно бывал во Франции, ездил в Италию. Поднимался на Везувий и даже заглядывал в кратер вулкана. О Венеции рассказывал восторженно и в то же время с грустью. Говорил, что первое впечатление было прекрасным. Каналы с отражающимися в них зданиями, медленно плывущие гондолы. Окраины же города, где жила беднота, наводили уныние… Друзья любили собираться у отца. Они часто устраивали концерты. Отец играл на рояле и на скрипке, декламировал. Он всегда был душой общества, и люди тянулись к нему. Но была у него одна слабость, он любил менять квартиры. Стоило ему узнать, что где-то освободилась хорошая квартира, как он спешил занять ее. Случалось, что друзья, приходя к Александру Романовичу, не заставали его на старом месте и вынуждены были искать его по всему городу».

Впрочем, счастливая жизнь продолжалась недолго.

Тяжелый плеврит вызвал осложнения. Жена не захотела ухаживать за больным.

Парализовало ноги. Беляев месяцами лежал в гипсе. А ему уже стукнуло тридцать пять. Решив заняться литературой, Беляев при первом же улучшении перебрался в Москву. «В квартире был сделан ремонт, и Александр Романович занял одну из комнат под свой кабинет, – позже вспоминала дочь. – В это время он перешел работать в Наркомпочтель плановиком. Ему поставили телефон. В свободное от работы время отец занимался литературой. Издали его небольшую книжку „Спутник письмоносца“. В газете „Гудок“ стал печататься с продолжением его первый рассказ „Голова профессора Доуэля“ (1925).

Тема рассказа зародилась у Александра Романовича в тяжелое время, когда он еще лежал в гипсе. «Я расскажу вам случай, – читаем мы в повести (речь идет о голове, отделенной от тела, но все видящей, слышащей, чувствующей. – Г.П.). Как-то я был в лаборатории один. Вдруг в окно влетел большой черный жук. Откуда он мог появиться в центре громадного города? Не знаю. Может быть, его завезло авто, возвращающееся из загородной поездки. Жук покружился надо мной и сел на стеклянную доску моего столика, рядом со мной. Я скосил глаза и следил за этим отвратительным насекомым, не имея возможности сбросить его. Лапки жука скользили по стеклу, и он, шурша суставами, медленно приближался к моей голове. Не знаю, поймете ли вы меня… я чувствовал всегда какую-то особую брезгливость, чувство отвращения к таким насекомым. Я никогда не мог заставить себя дотронуться до них пальцем. И вот я был бессилен даже перед этим ничтожным врагом. А для него моя голова была только удобным трамплином для взлета. И он продолжал медленно приближаться, шурша ножками. После некоторых усилий ему удалось зацепиться за волосы бороды. Он долго барахтался, запутавшись в волосах, но упорно поднимался все выше. Так он прополз по сжатым губам, по левой половине носа, через прикрытый левый глаз, пока, наконец, добравшись до лба, не упал на стекло, а оттуда на пол. Пустой случай. Но он произвел на меня потрясающее впечатление».

Отдельной книгой повесть «Голова профессора Доуэля» вышла в 1926 году в издательстве «Земля и Фабрика». Затем появились журнальные варианты повестей «Остров погибших кораблей» (1926) и «Последний человек из Атлантиды» (1927). «Акса-Гуам остался один, – так заканчивался роман о последнем атланте, выброшенном на берег Европы. (Стоит вспомнить взгляды на происхождение европейской культуры, высказывавшиеся Валерием Брюсовым и Алексеем Толстым, – Г.П.) – Он познакомился с обитателями этих унылых мест и скоро завоевал своими знаниями их глубокое уважение. Когда настала весна, он научил их обрабатывать землю и засевать вспаханные мотыгами поля. Он научил их добывать огонь посредством трения сухих кусков дерева или высекая искру из кремня в сухие листья и мох. Многим ремеслам и знаниям научились они от него. Одни из них стали оседлыми земледельцами, другие продолжали заниматься охотой и войнами. А в долгие зимние вечера он рассказывал им чудесные истории о золотом веке, когда люди жили счастливые среди вечно цветущих садов и деревьев, которые дают плоды несколько раз в год, – жили, не зная забот и нужды. Говорил о богатстве и великолепии Островов Блаженных, о Золотых садах с золотыми яблоками, о героических битвах и об ужасной гибели целого народа и страны, о страшных ливнях, сопровождавших эту гибель, о спасении на кораблях немногих из них, о своем плавании, которое длилось сорок дней и сорок ночей, и о своем спасении. Люди слушали эти рассказы с захватывающим любопытством детей, передавали друг другу, прибавляли и украшали эти повествования от себя, берегли, как священное предание».

Отзывы в печати оказались противоречивыми. А критик И. Злобный, например, прямо указывал на то, что подобная беспочвенная фантастика никому нужна, что она вредна, уводит молодежь «из текущей действительности в новые, не похожие на окружающее миры». А кто же будет строить мир окружающий? – спрашивал критик. (Забавно, что через много лет, в годы холодной войны, романом Беляева «Борьба в эфире» (1928) заинтересуется ЦРУ, поскольку к тому времени это была единственная советская книга, в которой описывалась возможная война между СССР и США, – Г.П.).

В декабре 1928 года Беляевы переехали из Москвы в Ленинград.

В сыром климате Александр Беляев часто болел, начали сдавать легкие.

Пришлось перебраться в Киев, но прожить литературным трудом на Украине в то время было невозможно, книги на русском языке практически не печатались. Чтобы иметь возможность общаться с издательствами, в 1931 году писатель вернулся в Ленинград, в Детское Село. У него уже были читатели, но у критиков работы писателя вызывали в основном раздражение. А. Ивич писал о романе «Человек-амфибия» (1928): «…нет ни социального, ни философского содержания. Роман оказывается ничем не загруженным, кроме серии средней занимательности несколько статичных приключений. Беляев берет понравившийся ему физиологический опыт и доводит его либо до неоправданного целесообразностью чуда, либо до нелепости, противоречащей материалистическому пониманию природы». Виктор Шкловский ядовито иронизировал над тем, что Беляев согласился выпустить свою книгу с совершенно уничтожающим послесловием профессора А. Немилова: «Странная амфибия: чисто фантастический роман, к которому пришиты жабры научного опровержения». Вспоминали статью В. Брюсова («Пределы фантазии», 1912), в которой Брюсов писал: «В „Lе matin“ печатался фантастический роман, героем которого был юноша, которому искусственно одно легкое заменяло жабра апасу (акулы). Он мог жить под водой. Целая организация была образована, чтобы с его помощью поработить мир. Помощники „человека-акулы“ в разных частях земного шара сидели под водой в водолазных костюмах, соединенных телеграфом. Благодаря помощи японцев человек-акула был захвачен в плен; врачи удалили у него из тела жабры, он стал обыкновенным человеком и грозная организация распалась».

За «Человеком-амфибией» последовала сказка на новый лад – «Вечный хлеб» (1928).

Удивительное изобретение профессора Бойера должно было навсегда решить проблему голода, но по стечению обстоятельств контроль над изобретением утрачен и панацея от всех бед сама превратилась в беду. Вечный хлеб беспрестанно самовоспроизводится, он растет. «Рыбаки пытались истребить тесто, поедая его. Они ели его с отчаянием, с остервенением, наедались до спазм в желудке, до обморока. Во многих из них проснулся какой-то звериный, первобытный эгоизм. Желая спасти себя, старшие и более сильные принуждали есть слабейших и младших. Ничто не помогало. Скоро всем стало очевидно, что „поедом“ тесто не истребишь. Оно наполняло комнаты, разбивая окна, выползало на улицу и растекалось серым потоком. Сила роста была так велика, что тесто, заполнив камин, поднималось вверх по каминной трубе, выползало наружу и нарастало на крыше, как снежные сугробы. Многосемейные рыбаки еще как-то справлялись с тестом, – не без юмора добавляет писатель. – Они вовремя вынесли его из дому и выбросили на улицу. Ночами рыбаки подбрасывали куски теста своим соседям. Если их застигали на месте преступления, то жестоко избивали».

За повестью «Золотая гора» (1929) последовали «Продавец воздуха» и «Властелин мира» (обе – 1929). Некая «машина внушения» («Властелин мира») позволила изобретателю Штирнеру навязывать людям любые мысли. Тема не новая, но в романе Александра Беляева присутствует тот неуловимый оттенком печали, который отличает истинные литературные удачи. «Я сидел со своим приятелем, известным музыкальным критиком, в кафе. Критик, строгий ревнитель классической музыка, жаловался на падение музыкальных вкусов, на засорение музыкальных эстрад пошлыми джаз-бандами и фокстротами. С грустью говорил он о том, что все реже исполняют великих стариков: Бетховена, Моцарта, Баха. Я внимательно слушал его, кивая головой, – я сам поклонник классической музыки, – и вдруг с некоторым ужасом заметил, что мысленно напеваю мотив пошленькой песенки: „Мой милый Августин“. „Что, если бы об этом узнал мой собеседник? – думал я. – С каким бы презрением он отвернулся от меня!“ Он продолжал говорить, но будто какая-то навязчивая мысль преследовала и его… от времени до времени он даже встряхивал головой, точно отгонял надоедливую муху. Недоумение было написано на его лице. Наконец критик замолчал и стал ложечкой отбивать по стакану такт, и я был поражен, что удары ложечки в точности соответствовали такту песенки, проносившейся в моей голове. У меня вдруг мелькнула неожиданная догадка, но я еще не решился высказать ее, продолжая с удивлением следить за стуком ложечки.