Читаем без скачивания Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

Старший лейтенант Вегнер взглянул на часы.

– Господин майор, если не возражаете, я отправлюсь в роту. Уже поздно, завтра много работы. Мне еще нужно проверить посты.

За пропавшим во тьме лейтенантом потянулись и прочие офицеры, воспринявшие его уход как сигнал к прекращению трапезы. Берг и врач еще некоторое время поговорили с зондерфюрером о Гейдрихе (мне всё время хотелось сказать «покойном», но это было не так, обергруппенфюрер всего лишь ранен и жизнь его находится вне опасности).

Потом немногословный и жердеобразный старший ефрейтор в очках отвел нас в стоявший неподалеку сборный домик, где стояли железные койки для гостей батальона. Не самые удобные, но, вымотавшись за день, я сразу же уснул. По-прежнему не думая о Гейдрихе.

О Валентине, впрочем, тоже. Нельзя же все время мечтать.

Воспитание чувств

Красноармеец Аверин

30 мая, суббота, двести тринадцатый день обороны Севастополя

Жара не спадала, наоборот… С каждым днем всё яростнее палило солнце, и порою казалось – до вечера не дожить. Чем бы мы ни занимались, с нас градом катился пот. И когда доводилось забраться в прохладный блиндаж, хотелось остаться там навсегда. Облегчение приносила лишь ночь – недолгое, но облегчение. А с утра начиналось опять. «Дураки вы, ребята, – говорил, видя наши мучения, Зильбер. – Чего не хватает? Тепло, сухо. Вот пойдут дожди, начнутся холода, а высушиться будет негде. Не были вы тут зимой, не были».

Иногда краснофлотцы пели песню, мы вместе с ними тоже. На мотив старой песни о кочегаре, но переделанную на новый, севастопольский лад. Были в ней и такие слова:

Мы холод и стужу видали в боях,Мы свыклись с дождем и ветрами,Мы будем фашистов в боях истреблятьИ знаем: победа за нами.

– Так вот, – сказал однажды Зильбер, – с дождем и ветрами я, конечно, тут свыкся, но шоб я так жил, как мине то было нужно. Так что радуйтесь, хлопчики, пока на вас солнце греет.

Мы и радовались, насколько было возможно. Тем более что имелись вещи похуже жары. Тот же обстрел из пушек и минометов. Рябчиков, Сафронов, Семашко, Зализняк… И вечный вопрос: кто еще?

Короче, досталось и мне. Как водится, по-дурацки. Немцы, вероятно перекусив и решив поставить галочку в отчет о боевой активности, затеяли минометную стрельбу, медленно переводя огонь из глубины наших позиций к переднему краю. Разрывы мин, спускаясь с каменистого склона, постепенно приближались к нашему окопу, и умные люди поспешили укрыться от разлетавшихся осколков и камней. Но со стороны обстрел казался вялым, разрывы редкими, а сам себе я виделся опытным и неустрашимым бойцом. Решил, что опасаться нечего, – будет надо, спрятаться успею. И продолжал, выполняя полученный приказ, свирепо махать лопатой. Хотелось скорее закончить и хоть немного передохнуть – начальства в лице Зильбера или Старовольского поблизости не было, и имелась надежда, что никто не задастся вопросом: чего это красноармеец Аверин сидит тут без дела?

Вот так же, вероятно, бывает на заводах – рабочий знает о технике безопасности, о том, чего делать нельзя и что делать нужно, чтобы с ним ничего не случилось, – но спешит и надеется, что проскочит. Проскакивает раз, проскакивает другой, проскакивает третий, а на четвертый машина отрывает ему кисть. Кто виноват? Никто, поскольку сам дурак.

Как бабахнуло, я даже не расслышал. Только ощутил, что кто-то бешено вдруг дернул меня за руку. Я скосил глаза налево и увидел, как из разрезанной повыше локтя гимнастерки фонтанчиком выбивается кровь. Поначалу боли не ощутил, только ойкнул от изумления и присел, чтоб не накрыло снова. Когда же боль пришла, сжал зубы, чтобы не орать – орать захотелось сильно, – и сполз на самое дно окопа.

Закатав рукав, попытался разглядеть, что с рукой. Дрожащими пальцами порвал индивидуальный пакет. По счастью, рядом оказался Молдован, помог перевязать. Закончив, сказал:

– Ничего опасного, поболит и перестанет. Царапина.

Слово «царапина» прозвучало утешительно. Острая боль после перевязки отступила, превратилась в ноющую. Немного, правда, лихорадило, но и это быстро прошло. Самым приятным было то, что рука двигалась почти как обычно и пальцы на ней шевелились. В этом я убедился, когда мы обедали.

– Это хорошо, – рассудил многоопытный Шевченко. – Можно обойтись без медицины. А то некоторые товарищи на ранения в левую руку смотрят довольно косо.

Я знал про бдительных товарищей. И про самострелов знал. И про то, как с ними поступают, слышал. Но у меня всё было чисто – осколочная царапина. С одной стороны, никаких следов от близкого выстрела, с другой – ничего серьезного.

– Это ты так думаешь, – буркнул Шевченко. – А они по-своему понимают.

– А что тут понимать? Что, я сам на себя миномет навел?

– Кто тебя знает, – хихикнул Михаил. – Ты у нас парень ученый. Дал немцу семафор с координатами.

– Та видчепысь ты вид нёго, – оборвал его Ковзун и участливо на меня поглядел. Повезло мне все-таки с сослуживцами, положительно повезло.

Даже суровый Зильбер меня в этот раз пожалел. Обратил внимание, что я имею бледный вид, поинтересовался: «Болит?» – и сделал полезный подарок.

– Ты, политбоец, часы имеешь?

Часы у меня были еще в запасном, у одного из немногих. Однако появления Мухина не пережили, хоть берег я их пуще глаза. Но ведь в баню часы не наденешь… Хотя, возможно, то был и не Мухин. Он ведь к нам не один такой прибыл, блатной доброволец.

Зильбер вынул из кармана бриджей блестящий кругляш с ремешком.

– Носи, трофейные. Со вчерашнего немца снял. Крепко хорошая вещь.

Я протянул руку, но на беду для старшины рядом с нами оказался Старовольский. Услышав разговор, он сразу же нахмурился.

– Покажите-ка, будьте любезны, – недобрым голосом попросил он Зильбера. Осмотрев циферблат, заметил: – Швейцарские, фирма «Гельвеция». Только знаете, старшина, чем такое попахивает?

Помкомвзвода насупился. Я понял, что внутренне он с командиром не согласен. Повисло неловкое молчание, в котором был задействован десяток человек – Зильбер, Молдован, Ковзун, Мухин… Молчал и Старовольский, задумчиво подбрасывая мои новые часы на ладони и глядя куда-то в сторону. Первым не выдержал Шевченко.

– Разрешите дать объяснение, товарищ младший лейтенант?

Старовольский печально вздохнул.

– Ну валяйте, Цицерон Демосфенович.

– Все по совести было, товарищ младший лейтенант. Эти фрицы не какие-то добровольно сдавшиеся, а захваченные с оружием в руках и с риском для жизни. Как нашей, так и ихней. Мы их запросто придушить могли, а привели живых и почти не покоцанных. Это, во-первых.

– Есть во-вторых?

Мишка пожал плечами.

– Есть, конечно. Их же в тылу обдерут как липку – вот где будет настоящее мародерство. Так что же – тыловым ходики оставлять?

– Бронебойная логика, – грустно согласился Старовольский и, ничего не говоря, протянул часы Зильберу.

– И третье тоже есть, – поспешно добавил Шевченко. – Если разрешите.

Лейтенант кивнул.

– Вы, я слышал, фрицев сегодня в штаб поведете. Так будьте там с ними по дороге повнимательнее. Народ в тылах горячий. Немцев видит нечасто. Иной как увидит – рвет гимнастерку до пупа и кидается мстить. Им ведь тоже хочется из личного оружия пострелять. Чтоб детишкам было что рассказать потом. Ну, это я так.

Лейтенант покачал головой, развернулся и, пригибаясь, ушел по ходу сообщения в сторону землянки ротного. Шевченко с Зильбером переглянулись.

– Жалко парня, – посочувствовал ему Мухин. – Вроде не дурак, а жизню ни хера не знает.

– Ша! – оборвал его Зильбер и передал мне швейцарское изделие. Теперь насупился Мухин.

Шевченко оказался прав. Младшего лейтенанта действительно отправили по важному делу в штаб полка и поручили захватить с собою пленных немцев. В качестве конвойных он выбрал меня – с моей рукой я был сегодня не работник – и попавшегося на глаза Мухина.

Немцы были как с картинки. Пат и Паташон, живые персонажи Кукрыниксов. Один длинный и тощий, с выпирающим кадыком, другой короткий, румяный и толстый. Первые пленные, которых я видел собственными глазами, а не в кинохронике или газете. Мне, верно, следовало подумать: «Вот они какие», – но ни о чем таком не подумалось. Даже злости не появилось. А ведь мог бы разозлиться, хотя бы из-за руки.

– Принимайте красавцев, – сказал Зильбер Старовольскому. Старшине было неловко, что лейтенанту приходится заниматься такой ерундой, но в штаб было нужно лейтенанту, а гонять туда-сюда других людей большого смысла не было.

Немцы выглядели вполне спокойными. Без наглости, но и без страха в глазах. Переминались с ноги на ногу, тихо переговаривались. Ничего удивительного, бояться им у нас было нечего, простые солдаты, не зачинщики и поджигатели, «люди подневольные», как сказал князь Александр Невский в одноименном фильме Эйзенштейна. Они, разумеется, фильма не видели, но знали ведь, гады, что мы не фашисты.