Читаем без скачивания Крылья беркута - Владимир Пистоленко

— Да, конечно. Он умница. Но поверь, я охотно, с удовольствием отдам тебе.

— А я не верю, — упорствовала Надя. — И никто не поверит, чтоб казак, ну, словом, боец охотно отдал кому-то своего боевого коня. Да у нас такого человека уважать перестанут.

— Подожди, Надя! У казаков — вполне возможно, но я-то ведь не казак. Стало быть, ко мне казачья мерка не подходит.

— Она ко всем подходит. Боевой конь — друг, и отказываться от него — значит предать друга. Я, например, так понимаю. И все у нас не иначе думают.

— Подожди, не карай меня так строго. А если, скажем, человек хочет подарить самое дорогое и заветное тому, кто ему безмерно дорог, другу, который, быть может, дороже жизни?! Тогда как?

Надя немного растерялась. Да и как не растеряться после таких слов!

— Если так... не знаю, — неуверенно сказала она. — Но то другое дело. Совсем другое.

— Ты не причисляешь меня к своим друзьям? К хорошим друзьям?

— О дружбе, мне кажется, не договариваются, она сама приходит. Так что летай на своем Буяне, рубай белякам головы. Он тебе куда как нужнее! А я пока что обойдусь и без коня.

Она чуть толкнула Орлику стременами в бока, и он рванулся вперед. Обручев чуть поотстал и некоторое время ехал позади.

Поднялись на виадук.

Увидев, что Надя придержала коня, и решив, что она поджидает его, Обручев пришпорил Буяна.

А Надю поразил открывшийся с моста грустный вид: все огромное пространство, насколько хватал глаз, вправо и влево от моста, было забито железнодорожными составами. Тут стояли заиндевевшие паровозы, забураненные, с промерзшими стеклами и вообще без стекол пассажирские вагоны, платформы, теплушки — множество теплушек! Сколько их? Сотни? Или тысячи? Почему они стоят? Стали ненужными? Нечего в них грузить? И неужто так-таки все совершенно пустые? А что, если их осмотреть? Может, найдется что-нибудь полезное?! Знает ли о них Петр Алексеевич? Может и не знать. У него столько дел, все надо помнить, всюду поспеть.

— Надя! Ты на меня обиделась?

Надя толкнула коня.

— За что?

Нет, она не обиделась. Просто ее взволновали слова Обручева. Ничего особенного он не сказал, а все же ей от тех слов не по себе. Почему такое? Удивительное бывает: скажет человек самые простые и понятные слова, ему-то ясно, что хотел он выразить теми словами, а ты не понимаешь их смысла; смысл-то, возможно, и понимаешь, но сомневаешься, не знаешь, что он имел в виду, тот человек, когда обращался к тебе, и чего он ждет от тебя... Правду говорят: чужая душа — потемки.

— Если обидел — извини. Вы, казаки, народ особый.

Она в задумчивости искоса взглянула на него, чуть заметно качнула головой.

— Обижаться не за что.

Спустившись с виадука и выехав на пустырь, они дали коням волю и вскоре очутились у мрачноватого вида одноэтажного каменного здания школы.

Занятия в школе не проводились, и здесь была организована столовая для голодающих детей деповского поселка.

Надя издали увидела толпу. Как же рано приходят дети, ведь еще не начали варить, а их уже вон сколько собралось! Но почему они торчат на морозе? До раздачи затирухи еще добрый час, чего доброго, попростынут детишки. Голод гонит детей спозаранку. Может, пораньше открывать столовку? Не поможет, начнут приходить задолго до рассвета. Каждый хочет опередить других и скорее поесть. А еда — одно только название: и умереть с голода не умрешь, да и сыт не будешь. А скоро и этого не станет... Даже страшно подумать, что случится, если и вправду закроется столовая. Нет, она должна работать во что бы то ни стало! И всех этих детей надо спасти! Разве от добра просыпаются они спозаранку и, одеты во что придется, дрожа от холода, бредут сюда по леденящему морозу, чтоб съесть несколько ложек клейкой затирухи?

Надя спрыгнула с коня, не взглянув на Обручева, подала ему в руки повод Орлика и заспешила к зданию.

— До свидания, Надя! — вдогонку ей крикнул Обручев. — Не приехать ли за вами? — Он почему-то перешел на «вы». — Если никуда не пошлют — я смогу.

Надя остановилась и, вспомнив, что забыла поблагодарить студента, ответила:

— Нет, не надо! И спасибо вам. Большое спасибо.

Обручев подождал, пока Надя вошла в здание школы, круто повернул Буяна и, стеганув изо всей силы концом повода смирно стоявшего Орлика, поскакал назад.

Как все-таки жаль, что один человек не видит другого, не видит тогда, когда тот остается наедине с самим собой, со своими чувствами и думами... Жаль, что этого никому не дано!

Надя стаканом перемерила оставшуюся муку — запасов только на три дня. Что делать? Нужно повидать Кобзина, поговорить, как же быть со столовкой дальше... Она решила пойти в штаб сразу же, как начнут раздавать пищу.

Затируху выдавали из трех окошек. У каждого выстроилась своя очередь. Тут были дети разных возрастов — и подростки и самые маленькие, только недавно начавшие ходить. Таких обычно сопровождали дети постарше или же взрослые. Получив пищу, детишки большей частью проходили в классные комнаты и там, достав из кармана ложки, съедали свой жалкий дневной паек. Многие, получив на тех, кто не смог прийти, спешили домой, зная, что там их ждут не дождутся.

К Наде то и дело обращались матери, бабушки; одни просили дать добавок, чтобы ребенок хотя один раз в день наелся досыта, другие умоляли выдать и на больных, а больных с каждым днем становилось все больше. Просьбы, просьбы... Отказать — язык не поворачивается, а вместе с тем давать нечего.

К Наде подошла женщина. Лицо испитое, в усталых глазах такое страдание, что кажется, вот-вот хлынут слезы. Наде показалось, что женщина ей знакома.

— Можно к вам с просьбой? — обратилась она. — Мне сказали, что вы тут, в столовке, за старшую. Вот я и хотела попросить... — Губы ее мелко задрожали, и она крепко сжала их...

Когда женщина заговорила, Надя уверилась, что не только видела ее, но и слышала этот голос. Но где?

— Вы насчет детского питания?

Женщина молча кивнула головой.

— Муж мой в Красной гвардии у вас состоял, — пересилив себя, снова заговорила она. — Деповской. Кузнецом был в депе... Осколком поранило... когда наступали на город... Лежал дома, маялся... Третьего дни схоронили.

— Как ваша фамилия? — поддавшись тягостному настроению женщины, спросила Надя.

Она достала самодельную тетрадь из толстой серой бумаги, стала листать. Все листы были исписаны — фамилии, адреса. Только в конце последней страницы осталась узенькая полоска, как раз для того, чтобы сделать еще одну запись.

— Васильева я. По мужу. И не пришла бы, а нужда.

Женщина снова стиснула зубы, но сдержать слез не смогла, и они одна за другой покатились по щекам.