Читаем без скачивания Крылья беркута - Владимир Пистоленко

— Сама...

— Так, так... А все ж, похоже, ты с теми, краснюками? — Рухлин неотрывно смотрел ей в лицо, и в его взгляде было столько ненависти, что Наде стало страшно.

— С ними, — негромко, но твердо сказала она.

— Кому чего. Кто любит попову дочку, кто попову сучку. Ты вот чего скажи нам, шабренка, как там у вас с бабами и девками обходятся? Вот с тобой, к примеру, в очередь стают или же навалом?..

Оглушительный стук в висках... Надо повернуться и уходить, уходить немедленно!

— Такой грязи там никто о женщине не скажет! — сдавленно прошептала Надя.

Больше ей не дали сказать ни слова.

Словно по команде, все сорвались с мест и бросились к ней; все что-то кричали, размахивали перед ее лицом руками, готовые схватить за горло.

За столом остался сидеть только Минька.

Тут прогремел голос хозяина:

— А ну, цыц! Расшумелись, черти! Дай вам волю — совсем заклюете человека.

Надя не ожидала такого оборота и не могла понять, почему Иван Рухлин ни с того ни с сего вступился за нее. Да, да, вступился и спас, ведь жена его уже норовила вцепиться в волосы Нади, а Симон будто клещами сжал ее руки...

После окрика Ивана все отхлынули от нее и, недобро поглядывая, кажется, ждали, когда снова можно будет накинуться...

— Видала, Андреевна? — спросил Иван Рухлин, стараясь говорить как можно мягче и убедительнее. — Вот так в каждой казачьей семье, куда ни взойди: везде тебе будет такая любовь да ласка. И не моги лучшего ждать!

— Казачка — и куды подалась?! К мужичью в подстилку! Ни стыда ни совести! — не сдержалась хозяйка. В этой раскрасневшейся ведьме с побелевшими губами сейчас нельзя было узнать ту вальяжную и добродушную женщину, которую увидела Надя, войдя в комнату.

Иван Рухлин недовольно махнул рукой, и жена, с трудом сдерживаясь, замолчала и, еще раз кинув на Надю гневный и вместе с тем презрительный взгляд, отвернулась.

— Ну чего тебя понесло к ним? Скажи ты мне, Андреевна, — снова заговорил Рухлин. — Мы же с твоим батьком кровь свою вместях проливали за веру, за царя и отечество, за нашу волюшку казачью. А ты плюнула на все и растоптала. Я уже слыхал про тебя — пошла дура-овца под ножик. Сам собирался повидать и покалякать маленько. Ты только о том подумай, что с тобой сделал бы твой батя покойный, случись такое при его честной и примерной жизни? Ведь кавалер егорьевский! А ты все небось позабыла. Заголил бы он тебе зад, взял бы плетку...

Надя все больше осознавала, что здесь не место говорить о том, что ей пришлось испытать в своей жизни и почему пошла к красным, — все равно ее никто не поймет, потому что они совсем иные люди и не могут понять тех, у кого иное отношение к себе подобным. Спорить с рыжим ей ни к чему. Но и нельзя уйти молчком, как побитая дворняга.

— Хватит о моем отце, — прервала она Ивана Рухлина. — Я знаю, какой был у меня отец! И знаю то, что будь он сейчас живой, за эти ваши поганые слова он напрочь выдрал бы всю твою рыжую бороду. Помнишь, как он тебя дразнил: «Рыжий красного спросил, чем ты бороду красил»?

Надя бросилась к двери, во двор, к калитке. Она слышала, что за ней бежит, изрыгая брань, Иван Рухлин и еще кто-то. Она уже распахнула калитку и выскочила на улицу, когда ее настиг удар. Надя вскрикнула, стукнулась правой щекой о столб и опустилась на снег. Калитка захлопнулась.

Семен Маликов сидел в прихожей на стуле, ближе к входной двери, и чуть слышно играл на гармонике. Рядом стояла прислоненная к подоконнику винтовка, чуть поодаль, ближе к кабинету, пулемет. В углу комнаты лежали несколько седел, шашка, скатка шинели и разные другие принадлежности солдатской жизни.

Несмело приоткрыв дверь, в прихожую бочком втиснулся Василий. На нем была все та же заношенная, покрытая заплатами одежда, только на ногах красовались почти новые опойковые сапоги, щедро смазанные свежим дегтем. Едва Василий вошел, как всю комнату заполнил такой едучий дегтярный запах, что Семену не составляло никакого труда отыскать, откуда он исходит.

— Здорово, — несмело сказал Василий.

Семен молча кивнул головой и, не прекращая игры, указал на стул рядом. Василий сел, не спеша оглядел комнату, еле слышно вздохнул: то ли не понравился увиденный беспорядок, то ли еще что...

— Играешь? — шепотом спросил он.

— Нет. Дрова рублю, — не сразу ответил Семен Маликов.

Василий добродушно ухмыльнулся.

— Веселый ты человек, Сень.

— Ужасно, — отозвался Семен и, ощерив зубы, изобразил на своем лице улыбку, какой можно было пугать детей.

— А я, брат, ухожу. Прощай, друг, — погрустневшим голосом сказал Василий.

— Куда уходишь? — удивился Семен.

— Так что в Соляной городок.

Ответ Василия совсем озадачил Семена.

— В Соляной? Там же белые! Контрразведка ихняя! Может, к ним потянуло?

— А на кой они мне нужны? — недовольно сморщившись, сказал Василий. — Урождением я оттудова.

— А-а, ну тогда все понятно-о! — насмешливо протянул Семен. — Контрики будут там расстреливать нашего брата, а ты станешь им на руки воду сливать.

— Да ты, Сень, чего несешь?! — опешил Василий. — И скажет же человек!.. Слушать неудобно.

— А что? Очень даже просто! Заставить могут? Свободно! Глядишь, и тебе зуботычину отвалят.

Посерьезнев, Семен с упреком сказал:

— Не сидится здесь? Да?

— И без меня тут голод, — Василий помрачнел. — Мрут люди, да и только. А мне обитаться тут совсем никакого резону нет. Там, может, еще и в работники наймусь... А тут чего? Задарма и то никому не набьешься.

— Тянет батрачить? — с издевкой спросил Семен.

— Тянет или же не тянет, исть-пить надо. — Василий вместе со стулом пододвинулся к Семену и таинственно сообщил: — Иван Никитич Стрюков письмишко мне написал, хорошее. Хочешь почитать? На, читай, — не дав Семену ответить, Василий торопливо вытащил из кармана неопределенного цвета тряпицу, когда-то служившую носовым платком, достал из нее вчетверо сложенный лист бумаги. — Во, почитай-ко! Только давай в голос.

Семен нехотя, главным образом из-за того, чтоб не обидеть Василия, взял лист, не спеша развернул и стал читать. То, что было написано там, называлось аттестацией. Стрюков усиленно расхваливал Василия за его тихий и скромный нрав, за трудолюбие, честность и уважительность. Он заверял будущего хозяина, что, если тот возьмет Василия к себе в работники, раскаиваться не станет. Семен пробежал глазами бумажку еще раз.

— Ну, чего скажешь? — с гордостью спросил Василий.

— Ничего бумажка. Хвалит Стрюков. По его мнению выходит, будто весь ты из чистого золота или даже вообще драгоценный.

— А я тебе о чем? — довольно улыбаясь, сказал Василий.