Читаем без скачивания Венера и воин - Сьюзен Гастингс

– Стой, стой! – испуганно крикнул Клаудиус и отскочил назад. – Ты что, хочешь сделать из меня евнуха?

– Клаудиус, – укоризненно и с облегчением воскликнула Пила. – Как ты сумел так незаметно подобраться ко мне? Для тебя это могло закончиться совсем плохо.

– Да, я вижу, что в моей защите тебе нет надобности, ты и сама можешь очень хорошо обороняться.

– Конечно, любой, кто нападет, горько об этом пожалеет. Никому нельзя тронуть меня безнаказанно.

Пила гордо откинула голову.

– Никому?

Она рассмеялась:

– Никому. А тебе можно только потому, что я это разрешаю.

– Посмотри-ка, у моего прекрасного лебедя острые зубы. Однако меня чрезвычайно успокаивает то, что никакая чужая рука не дотронется до тела, которое посвящено одному мне.

– Посвящено? Таинство брака для меня заказано навсегда, даже если бы я и мечтала об этом. Однако, в конце концов, я отдалась только одному тебе. Для меня это равносильно браку. Никогда я не буду тебе неверна.

Он обвил ее своими руками и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Я тронут тем, что ты чувствуешь себя моей женой. Ну, мужчины не клянутся своим супругам в верности, это против мужской природы, но, клянусь, я многое отдал бы, если бы я мог это сделать, потому что меня не тянет ни к одной другой женщине, будь она богатая патрицианка или гетера. Все телесные радости я могу переживать только с тобой, и я понял, что радости любви невероятно увеличиваются, если в них присутствует сердце.

– Почему же ты тогда не верен мне?

– Сердцем я верен тебе, охотно я был бы верен тебе и телом, однако, если я уйду от Ромелии, я должен буду покинуть также и тебя. Потом моей дальнейшей судьбой будет распоряжаться Лентулус.

Он подтащил Пилу к стопке белья, сложенного в углу на полу, бросился на спину и попросил ее сесть на него как всаднице. Она наклонилась к нему и поцеловала его.

– Богам было угодно, чтобы нашу судьбу определяли другие люди, мне ненавистно то, что я сам себе не господин, – продолжил Клаудиус. – Хотя я и не раб, как большинство других гладиаторов в школе, все же у меня нет свободного выбора, я ничто, игрушка могущественных людей. – Его руки нежно гладили бедра Пилы.

– Раньше я полагала, что Норны, богини судьбы, определяют мою жизнь, теперь я должна признать, что есть другие люди, распоряжающиеся моей судьбой.

– Видишь, мы с тобой отчасти похожи друг на друга. Что будет, если мы на один момент возьмем нашу судьбу в свои руки и насладимся радостью этого мгновения?

Он обнял бедра Пилы и нежно прижал их к своим возбужденным чреслам.

– Сделай меня счастливым на одно это мгновение, – пробормотал Клаудиус. – Без тебя моя жизнь пуста, как старая амфора, наполни ее медом и нектаром, вином и миртом, и смотри мне при этом в глаза.

Пила засмеялась:

– При этом я должна признать, что мужчины-римляне охотнее смотрят на спины своих партнерш.

– Смотри-ка, ты очень образованна, так часто делают с гетерами. Зачем мне смотреть в их бессмысленные глаза? Ты – моя любимая, моя жена, ты говоришь со мной глазами, через твои глаза я могу заглядывать в твое сердце.

Пила не ответила. Ее дыхание убыстрилось. На этот раз она взяла инициативу на себя, и ее руки гладили стонавшего от страсти Клаудиуса. Они не отрывали глаз друг от друга. Клаудиус чуть приподнялся, и Пила прижала свой лоб к его лбу.

– Я люблю тебя, – прошептала она и нашла его губы.

Клаудиус не разжимал рук. На высшей точке их объятий Пила опустила свою голову на его плечо. Она закрыла глаза, будто не хотела пробуждаться от чудесного сна.

– Мы крутимся здесь на грязном белье, как две собаки в течке, – заметила она тихо, – но мне бы так хотелось всю ночь делить постель с тобой!

– Мне тоже, – ответил Клаудиус. – Почему бы нам этого не сделать?

– Не получится. Я делю комнату с Друзиллой, она заметит, если я уйду.

– Ты можешь ей доверять?

– Я не знаю. До этого она действительно была моей единственной поверенной. Однако в последнее время я поняла, что не могу доверять никому. Это слишком опасно.

– И все же я хотел бы целую ночь держать тебя в своих объятиях. Приходи в мою комнату, там нам никто не помешает.

– А если придет Ромелия?

– О нет, Ромелия велит мне приходить к ней. В мою комнату она не заходит. Она не опускается до этого.

– Тогда хорошо. Я попытаюсь выскользнуть тихо, тайком.

– Обещаешь?

– Я не могу обещать, но постараюсь сделать что смогу. – Она обвила своими руками его шею.

– Ради такой ночи я готов умереть, – прошептал Клаудиус ей на ухо.

– Момент кажется благоприятным. Ромелии нездоровится. Она испортила себе желудок. Я думаю, что у нее вряд ли появится аппетит, даже на тебя.

– Замечательно! Да помогут нам боги!

Диодорос был очень образованным, но также и очень суеверным человеком. В важных вопросах он доверял оракулу, который выражал себя в шуме листвы или в предсказаниях пифии. Он верил в гадание по дубам и камням.

На этот раз он решил спросить оракула в храме Аполлона на форуме в Помпеях, потому что на кону стояло слишком многое.

Диодоросу понадобилось время, чтобы прийти в себя от шока, случившегося с ним после диагноза, поставленного ему египетским врачом Нерем-Пта. В том, что у него не было наследников, виновата была не Атенаис, а он сам. Это было самое жестокое унижение, какое мог пережить мужчина. Несколько дней он уединялся, не хотел видеть ни супругу, ни Никандроса.

Он не выходил из дома, не посещал спортивную площадку, только тупо смотрел перед собой. Наконец он взял себя в руки и отправился за ответом в храм.

Оракула можно было спрашивать раз в месяц, и Диодорос пришел с жертвенными дарами и хорошо набитым кошельком. Жрец протянул ему свинцовую дощечку, на которую он должен был нанести свои вопросы. Свинцовую дощечку забрали, и на ее задней стороне нацарапали инициалы Диодороса. Затем он бросил дощечку в бронзовый котел, где уже лежало много других дощечек. Он терпеливо ждал. Жрецы отнесли котел в маленькую комнату, где сидела жрица. К комнате никому не дозволялось приближаться. Только по зову жреца спрашивающих поодиночке приглашали войти. Они должны были встать на колени перед каменным занавесом, затем пифия отвечала.

Диодорос был гордым человеком, и церемония казалась ему слишком унизительной. Однако он должен был пройти через нее, все его будущее зависело от этого.

Жрец выкрикнул его имя, и Диодорос поднялся. Он встал на колени перед гротом с тремя отверстиями и склонил голову. Сначала он слышал лишь странный вой, как будто ветер проносился через очаг. Шум оформился в слова, и раздался голос, не похожий на человеческий.

– Облака приходят, облака уходят. Я вижу ветер, дующий над лугом, пестрые цветы медленно двигаются, на них опускается мотылек. Не чужой, не друг, его призвал глава Аттики. Мотылек улетает. Я вижу луг.