Читаем без скачивания Преподобный Феодор Студит. Книга 3. Письма. Творения гимнографические. Эпиграммы. Слова - Феодор Студит

Бог да простит тебе все. Христос со всеми вами.

110. К нему же <39>[596]

(228) <p. 32> По милости Божией я, чадо мое возлюбленное, видел брата Силуана с Дорофеем. Я сказал «по милости», потому что они пришли не с дурной целью и не несвоевременно, явившись – и именно в такое время – к своему отцу, хотя я и дурной [человек]. Я видел их с предосторожностями, с какими и они пришли, встретившись со мною как-то незаметно. Я им советовал нигде [даже и] случайно не упоминать о свидании. Так я отпустил их с миром, нашедши Силуана таким, каким желал. И ты по-братски прими его, когда он придет к тебе с добрым Дорофеем из личного побуждения и расположения, из сильной к тебе любви и уважения. Ведь он не притворялся, как это сообщили тебе, когда в первый раз хотел к тебе прийти. Впрочем, он устно объяснится. Я наставил (ετνπωσα) его относительно его сидения (κατά το κάθισμα αύτοΰ) и [теперь] совершенно спокоен ввиду его полного смирения. Я почувствовал облегчение, узнав от него о том, как архиепископ отправился в путь, а также и о заключенных братьях наших. Теперь я желал бы узнать и о брате Протерии, отправился ли и он, опасаясь [за него] ввиду зимы.

Поэтому когда кто-нибудь согласно [нашему] условию придет сюда, сообщи мне обо всем. Господь да будет со духом твоим.

111. К Иосифу, брату и архиепископу <40>[597]

Благодарю Бога моего, что ты пребываешь в здравии; об этом я узнал из честного твоего письма. Далее, кто такой я, несчастный, чтобы выслушивать от твоего боголюбивого преподобия такие [слова], какие скорее я должен воздавать твоей дивной добродетели, ибо ты, [как немногие] из епископов, (229) прославил Господа. И не только теперь, когда и некоторые из наших братьев вместе с тобою воспрянули к превыспренной истине, но и в прошлом, можно сказать, с самого начала [своего] епископства: когда многие пастыри, обезумевши (хотя это выражение и резко), перестали искать Господа, – [ты прославил] Его в темницах, <p. 33> уединении, нуждах, тесноте, болезнях, слезах, удушениях и во всякого рода несчастьях[598]. Твоя слава апостольская, твои победы равны отеческим! Хотя и я терплю нечто подобное, но незначительность моей степени и сила моих грехов покрывает [всё это] и не дает обнаружиться. Впрочем, твои доблести – моя гордость, многожеланный брат, вершина отцов; поэтому, прекратив похвалу, лучше молись [обо мне], чтобы моя смиренная душа укрепилась в страхе Божием против видимых и невидимых врагов с помощью молитвы и блаженного отца[599] нашего. Я очень боюсь за себя, брат, доколе пребываю в этом теле, и если на что-нибудь дерзаю, то лишь в надежде на Бога, просвещающего по Своей великой милости отчаявшегося.

Я очень рад, что добрый Афанасий разделяет с тобою утешительное уединение в изгнании. О том же, каковы обстоятельства здесь, сообщит прилежный Силуан, знающий [это] по опыту; и не только об этом, но и обо всем, о чем я не мог сообщить в письме. Если Господь уготовал нам еще во плоти увидеться друг с другом, это дело Его воли. Так ли это или нет, но ты, отец, молись о том, чтобы мы с отцом или, правильнее, с отцами и братиями – все вместе увиделись в блаженном явлении и чтобы благосклонно воззрел на нас Бог, ради Которого [терпим] нынешнее разлучение и брани.

Кланяется тебе раболепно брат Николай, который один оставлен при мне. Благоволи приветствовать окружающую тебя братию, особенно доброго Афанасия.

112. К Евфимию, [епископу] Сардийскому <41>[600]

(230) Вот уж второй раз пишу письмо твоему блаженству, но горе мне, грешному, – я говорю это со слезами, – так как двое прежних письмоносцев по дороге к месту твоего изгнания потерпели крушение и [этим] немало огорчили смиренную [мою] душу[601]. Но так как мы сыновья послушания и предназначены к такому служению и, в-третьих, так как только одна смерть достойна слез – смерть от грехов, хотя бы и на постели, <p. 34> то я с благодарностью перенес [это], отложив печаль.

Итак, и в первом письме я принес подобающее твоему боголюбию прославление; ты достоин быть назван блаженным, подвизавшись и обнаружив дерзновение превыше всех иерархов, и это в то время, когда ввиду вдовства кафедры дерзновение было бы неуместно. Но, занимая престол в царстве истины, ты победил почти всех подчиненных тебе [епископов], получив венец исповедничества. Это же я и теперь повторяю твоей священной главе, возлагая на нее не золотом украшенный венец, ибо и победа не по плоти, а венчая божественно сплетенным словом, ибо торжество – небесное. Итак, радуйся, дивный, и веселись, еще совершая и проходя поприще изгнания, чтобы изо рва ссылки тебе увенчанным взойти на небеса. Но, о, если бы до этого я имел возможность увидеть тебя в мирное время сияющим на престоле!

О том, как ныне взволнована и охвачена пламенем наша Церковь, долго рассказывать вследствие многообразия нечестия. Божественные алтари уничтожаются; священные храмы, лишенные икон, теряют свое благолепие; почти всякая душа преклонилась, дав расписку нечестивым; только немногие борются, и они, словно в огне, пытаемы бедствиями; из епископов поскользнулись Смирнский (231) и Херсонесский, из игуменов – Хрисопольский, монастыря Диева, Хоры и почти все столичные; держатся, по милости Христовой, вифинские. Молись, отец, о том, чтобы они с нами, смиренными, держались до конца. Из мирского чина никто не устоял, кроме Пиксиминита, который по бичевании сослан; из клириков – дивный Григорий, по прозвищу Кентрокукур[602]; а игумений – около шести, которые и заключены по монастырям.

<p. 35> Я обращаюсь к безусловности твоей заповеди. То, что ты, отец, заповедал обо мне, какое имеет отношение к моей степени и текущей нужде? Я могу обращаться тайно, и то лишь к близким друзьям. Всем страшно, а особенно мне, грешному, как бы всё не стало известно правителю. Хотя я и сослан в Анатоликон, гнев на меня, жалкого, у кесаря немалый, особенно раздраженный доносами. Он повелевает мне молчать и запрещает учить, а я без стеснений отвергаю это и всё резче возражаю. За это [мне присуждено] бичевание, хотя я и избег его благодаря стыду и благочестию палача[603] (πλήκτορος); за это мои служители ограблены вплоть до книжек, какие они имели. Я недоумеваю, как при таких обстоятельствах я мог бы исполнить что-нибудь из твоих приказаний. Прости моему смирению, хотя это дело и блаженное. Не буду прибавлять, что бедствие голода здесь таково же, как и там. Впрочем, положившись на одно лицо, я послал письмо; если что-нибудь случится с письмом, сообщит посланный.

Итак, молись о чаде своем, чтобы оно шествовало по стопам твоей святости.

113. К патрицию <42>[604]

(232) Считая себя обязанным твоему преславному великородию, я решил теперь обратиться к тебе, желанному, не только с устным, но и письменным приветствием. Хотя обстоятельства и не позволяют выдавать чужим тайну, но не мешает [сообщить это] вам, моим родным, ибо вы – мои господа и близкие по крови. Отсюда и наша любовь, не столько в силу родства, сколько [ввиду] добродетельного духа. Ведь [у меня] есть и другие родственники, но они не так мне любезны, чтобы обмениваться с ними письмами. Хотя я и грешен, однако сильно желаю вам спасения и здравия, телесного и душевного. Это я говорю ввиду наставшей ереси и душетленного заблуждения, чтобы даже без пастыря ты соблюл, богобоязненный мой господин, себя со всем своим домом. Гнев Господень начался со строптивой Византиды, <p. 36> поскольку она издревле привыкла отвергать всё, что о Господе, и уже огонь занялся повсюду. Блажен разумевающий и не задетый пламенем!

Ведь если Христос стал ради нас нищ и беден, как же могут быть не приложимы к Нему признаки бедности, то есть цвет, осязаемость, тело, вследствие которых и в которых [заключается] описуемость? Итак, человече Божий, не исповедующие описуемости разрушают спасительное таинство Слова, и настоящие события оказываются преддверием пришествия антихриста[605]. Но горе тебе, Византида, ибо как с тебя начался грех, так на тебе и окончится зло, когда исполнятся твои прегрешения.

Из любви и страдания [сказано это] мной твоему высокоумию, знающему более.

114. К чаду Афанасию <43>[606]

(233) На этот раз, чадо мое, я пишу тебе против воли, и причина тебе известна. Горе мне, несчастному! Увы мне, бедному! Что случилось с двумя нашими братьями?[607] Хотя они дороги мне и оба, как истинные чада, однако свой[608] более любезен. Почему же? Потому что он – человек Божий, полон веры и истины, сын послушания, чадо света, муж желаний (Дан. 9:3), неложный послушник, укротитель страстей, ревнитель, готовый шествовать по пути заповедей, сильно любящий своего духовного отца и в равной мере им любимый, отрекся от плоти и прилепился Богу, полезен для всех и всем желателен. Ты полагаешь, что этот муж мне по душе: в действительности – более того. Скорбь по нем меня сильно поразила, потрясла мой ум, сокрушила мое сердце; я горько заплакал, в рыданиях взволновался как никогда, не потому, что они скончались, а потому, что скончались в таком месте; боюсь, не мое ли приказание было тому причиной. Ведь он с радостью соглашался идти хоть в огонь с верою, что не потерпит никакого вреда; однако я не решался отпустить их в зимнюю пору и согласился [лишь] потому, что эконом[609] приготовил [все] к их отъезду.