Читаем без скачивания Великий понедельник. Роман-искушение - Юрий Вяземский

Левий молчал и смотрел в вечность, как смотрят египетские истуканы.

Заговорил Матфания, который всё время, пока Иоиль рассказывал о заседании малого синедриона, что-то озабоченно искал и в пергаменте, и в восковых дощечках.

– У нас остались еще обвинения в богохульстве, – объявил он с тихой надеждой в голосе.

Иоиль ему не ответил – лишь улыбнулся и грустно вздохнул. Но Матфания эту улыбку и этот вздох принял за разрешение говорить:

– Назарей утверждал, что носит на себе печать Бога, что Бог послал его судить людей, что все Писания о нем свидетельствуют, что все мы должны его чтить, так как он якобы великий пророк и сын Божий, что тот, кто поверит в него, получит жизнь вечную.

– Достаточно, чтобы нам обвинить, – тихо сказал Левий Мегатавел.

Иоиль покачал головой и спросил зачем-то у Ариэля:

– А ты что думаешь?

– Товарищ Ариэль никак не комментировал обвинения в богохульстве, – доложил Матфания, так как Ариэль молчал.

– У вас что, нет собственного мнения? – обиженно и капризно спросил Левий, судя по всему, обращаясь теперь к обоим представителям школы Гиллеля.

– Мнение у меня есть, – тихо и печально отвечал Ариэль. – Если обвинять Иисуса в богохульстве, то, на мой взгляд, следует опереться на одно его заявление, которое он сделал на празднике обновления Храма.

– Какое заявление? – почти хором спросили Левий и Иоиль.

– «Я и Отец – одно», заявил Иисус.

– И где ж тут богохульство? – удивился Иоиль.

– В последнее время Иисус называл Бога своим отцом! А тут он сказал: «Я и Отец – одно!» И еще сказал: «Я – от начала Сущий!» Он себя провозгласил Богом! К чему нам другие обвинения, после того как сын плотника из Назарета вдруг объявил себя Богом? На празднике. В Храме, – печально пояснил Ариэль.

– А кто слышал это заявление? – быстро спросил Левий.

Матфания и Руввим молчали. И снова заговорил Ариэль:

– Я слышал. И трех свидетелей имею. В любой момент готовы подтвердить.

– Что ж ты молчал на рабочей группе?! – с досадой воскликнул Руввим.

На сморщенном лице Левия Мегатавела появилась растерянная и виноватая улыбка – так улыбается ребенок, только что сломавший любимую игрушку.

– Молодец, Ариэль. Лучшего моего ученика за пояс заткнул, – сказал Левий.

Иоиль же нахмурил брови, взял со стола несколько баккуротов, отправил себе в рот и вдруг так весело расхохотался, что один из баккуротов выпал у него изо рта, и он поймал его над столом мгновенным движением ладони.

– Объявил себя Богом – прекрасно! – восклицал и смеялся главный гиллельянец. – Богохульство – то, что нам нужно! Тут обе школы согласятся и поддержат. Тут даже Никодиму с его ренегатами не найдется, что возразить. Потому что Богом себя объявлять – извините, дорогие товарищи!.. Даже Мессия, сын Давидов, обещанный и посланный Господом, никогда себя с Богом не сравнит. Ибо он сын Божий лишь в том смысле, в котором все мы, преданные Закону и правоверные иудеи, можем считать себя сынами Божьими и избранным народом Его… «Я и Отец – одно» – еще не самое яркое выражение. Хотя нам с вами совершенно ясно, что Отцом он называет Бога, но какой-нибудь Никодим всегда может сказать: «Простите, в вашей цитате не видно, что он о Боге говорит, а не о своем человеческом отце». Но выражение «Я – от начала Сущий» всех убедит, потому что это стопроцентное богохульство и криминал. А потому заслуживает самого сурового наказания.

– Какого наказания? – тихо спросил Ариэль и посмотрел почему-то на Левия.

– Интересный вопрос, – сказал Иоиль и тоже повернулся к Левию. – По Закону, если будет доказано богохульство, его следует побить камнями. Но времена изменились, и, честно говоря, я уже не помню, когда в последний раз официально использовалась эта казнь… Я не беру случаи народного самосуда…

Левий молчал и внимательно разглядывал Ариэля. А главный гиллельянец вдохновенно продолжал:

– Я убежден, что окончательную формулировку обвинениям должен придать товарищ Левий Мегатавел – крупнейший в Иерусалиме знаток законодательных правил и процедур. И он же должен предложить наказание… Или, впрочем, стоит отдать этот вопрос на усмотрение синедриона и тем самым стимулировать его активность… Об этом надо хорошенько подумать, ибо тут имеются свои подводные камни… У нас есть время.

– У нас нет времени, – тяжко вздохнул Ариэль.

Иоиль на него покосился и тут же продолжил рассуждения:

– До Пасхи синедрион наверняка не станет заниматься делом Иисуса. Зачем накануне праздника вызывать в народе ненужное напряжение? Да и не надо его сейчас арестовывать. Пусть себе проповедует. Вдруг еще что-нибудь намелет на нашу мельницу… Из Города мы его теперь ни за что не выпустим, а после праздника арестуем. И, если всё мы сделаем правильно, полагаю, тюрьма ему будет обеспечена.

– Да нет же, как вы не понимаете?! – вдруг воскликнул Ариэль. С тоской и ужасом взглянув на Иоиля, а потом на Левия Мегатавела, он шепотом произнес:

– Назарей должен исчезнуть. Лучше сегодня же вечером… Его ни в коем случае нельзя оставлять в живых до Пасхи!

Иоиль растерялся и, судя по всему, вполне искренне опешил от неожиданности.

А Левий, уже ласково глядя на Ариэля, осторожно спросил:

– Ну и как ты предлагаешь его… обезвредить?

– Как угодно… Не знаю… Убить… Отравить…

– Ты спятил, Ариэль! – вскричал Иоиль. А Левий Мегатавел задумчиво произнес:

– Отменное рвение. Странно такое обнаружить в человеке, который, как мне известно, долгое время защищал Назарея и, как мы только что слышали, считает его великим целителем, вдохновенным пророком, едва ли не…

Левий Мегатавел не успел договорить, потому что ужасный грохот сотряс горницу. Где-то в вышине будто треснула скала и, падая, разлетелась на множество камней, которые градом обрушились на крышу дома.

Матфания вздрогнул, дернул левой рукой, задел одну из восковых дощечек, и она слетела со стола на пол.

Руввим втянул голову в плечи и вдруг насмешливо улыбнулся.

Ариэль с опаской покосился на потолок.

Туда же посмотрел Иоиль и выхватил из блюда сушеный финик.

Ни малейшего движения не произошло ни в лице, ни в фигуре Левия Мегатавела.

– Это гром, – безразлично произнес он. – Где-то рядом ударила молния… Наверно, пришла гроза…

Глава четырнадцатая

Очищение Храма

Четвертый час дня

Три перистых облака, пришедшие с запада, ушли уже на восток и скрылись за Иерихонскими горами. А те облака, которые им пришлось пересечь, тоже либо ушли на север, либо растеклись и рассеялись. И небо над долиной Кедрона теперь было мутным, но безоблачным. И с этого неба вдруг грянул гром и рассыпался камнепадом между склоном Масличной горы и стеной Города.

Миновав мост, процессия двигалась по правому берегу потока в сторону Овечьих ворот. Шли теперь так.

По-прежнему впереди выступали Зилот и двое как бы охранников. Но Малого теперь оттеснили от Иисуса, и он шел во втором ряду. А слева от Иисуса с суровым и озабоченным видом шагал Петр, то и дело тревожно взглядывая на Учителя и как бы пытаясь заслонить его от опасности, подхватить и поддержать, если Он вдруг случайно оступится.

Справа шел Иоанн, почти касаясь Его плечом и неотрывно глядя в лицо Иисусу лучистыми детскими глазами. Дальше, как сказано, шел Малый.

За ним, страдая взглядом, в одиночестве шел Иаков Зеведеев. Затем – группа из четырех человек: Матфей, Фома, Толмид и Иуда.

За ними – Андрей и Филипп.

Филипп объяснял Андрею:

– Тут, понимаешь, пришли Магдалина и Марфа, и я стал на них смотреть. Сперва на Марфу и Марию Клеопову. Никак не могу привыкнуть! Они ведь, кажется, близнецы.

– Нет, погодки, – сказал Андрей. – Но кто из них старше, Марфа или Мария, к сожалению, не помню.

– Не важно! – воскликнул Филипп. – У них одинаковые фигуры. Одинаковые черты лица, если не считать разреза глаз и формы рта.

– Если разный разрез глаз – это уже разные лица, – улыбнулся и возразил Андрей. – А у них и цвет глаз разный. И рты у них разные. И одна темная, а другая светлая…

– Вот я и говорю! – перебил его Филипп. – Какие различные формы способна принимать одна и та же женская красота! Всякий раз этому удивляюсь и глаз не могу оторвать!

Весело и добродушно с высоты своего роста глянул Андрей на толстого и приземистого Филиппа и заметил:

– По-моему, это разная красота, если женщины разные.

– Красота всегда одна и едина! Лишь проявления ее многообразны!

– Тебе виднее, ты философ. А я в красоте не шибко разбираюсь. В женской тем более, – улыбнулся Андрей.

– А тут еще одна форма красоты явилась! Я имею в виду Магдалину. Она, в общем-то, не так уж и красива от природы. И некоторые, может быть, скажут: а что в ней красивого? Рот – слишком крупный и чувственный. Глаза – темные и круглые. Волосы чересчур черные. И на их фоне слишком белая кожа – матовая, как слоновая кость…