Читаем без скачивания Великий понедельник. Роман-искушение - Юрий Вяземский

– А тут еще одна форма красоты явилась! Я имею в виду Магдалину. Она, в общем-то, не так уж и красива от природы. И некоторые, может быть, скажут: а что в ней красивого? Рот – слишком крупный и чувственный. Глаза – темные и круглые. Волосы чересчур черные. И на их фоне слишком белая кожа – матовая, как слоновая кость…

– Магдалина – красивая женщина. И ты сейчас красивую женщину описываешь.

– Я не о том, Андрей! – нетерпеливо воскликнул Филипп. – Я говорю, что все три женщины, когда они приближаются к Иисусу, словно преображаются и как бы освещаются изнутри соверщенно особой и поразительной Красотой, которой их наделяет, которую им дарит Учитель. И Марфа исполняется красотой деятельной и кипучей, так что уши закладывает от энергии, которую она излучает. Мария, наоборот, словно уходит в себя и там, в глубине ее рождается тихий и трепетный свет, ласковый и печальный… Будто лампаду зажгли в горнице. И горница эта чистая, белая, прибранная, но в ней вот-вот должно произойти несчастье или уже произошло… И эту грядущую скорбь лампадка освещает и как бы заранее оплакивает, о ней теплится и дрожит…

– Красиво говоришь, – вздохнул Андрей. – А Магдалина?

– Что Магдалина? – как будто не понял Филипп.

– Ты только двух женщин описал. А про третью забыл. Что с Магдалиной происходит?

Филипп помолчал и вдруг всполошился:

– Ты сбил меня своими вопросами! Я не про женщин. Я хотел спросить… То есть я начал тебе рассказывать, что когда мы остановились на вершине, на той площадке, на которой мы всегда останавливаемся и смотрим вниз на Город, потому что такая красота открывается взгляду, что невозможно не остановиться и не насладиться… А потом подошли женщины, и я стал любоваться ими… И вдруг услышал, как кто-то из учеников воскликнул: «Учитель! Учитель плачет!..» А я и не видел – я в другую сторону смотрел. А когда обернулся, Он уже со всех сторон был облеплен учениками. И я не мог к Нему протолкнуться… Ты случайно не видел? Он действительно плакал?! – спросил Филипп.

Андрей сперва посмотрел в небо, прищурился и наморщил лоб, затем тряхнул головой, разгладил лоб, глянул на Филиппа и, похоже, собирался ему ответить. Но Филипп уже сам говорил:

– Понимаешь, все говорили по-разному. Фома утверждал, что видел только несколько слез. Они, дескать, набухли у Него в глазах и выкатились на щеку одна за другой. При этом Учитель ничего не сказал… Я расспросил Иуду, и тот сказал, что Учитель плакал навзрыд, что слезы ручьями текли по его лицу. И тоже молчал… А Матфей утверждал, что Он произнес какие-то скорбные слова, но слов этих Матфей не расслышал, и очень жалеет, что стоял далеко и не смог записать, что Он говорил… На развилке я догнал Малого, обратился к нему с тем же вопросом. А он как набросился на меня: «Кто тебе скачал, что Он плакал?! Пророк никогда не плачет! Враги Его будут плакать – это точно! Кровавыми слезами будут рыдать! Когда придут рати, окружат их со всех сторон, разграбят и разорят, жен и детей перебьют и камня на камне не оставят!..» При этом он так страшно глянул на меня, словно я и есть главный враг Иисуса Учителя.

– Прости его. Он добрый человек. Но часто бывает несдержанным… Он очень любит Иисуса, – сказал Андрей.

– Бог с тобой, я ни на кого не обижаюсь. Я просто пытаюсь узнать, как было на самом деле… Ты-то что видел?

Андрей снова наморщил лоб и вновь посмотрел на небо. А затем обернулся и крикнул:

– Лукан! Подойди к нам, пожалуйста!

И тотчас от шеренги учеников отделился и стал догонять апостолов молодой человек, одетый по-иудейски, но лицом похожий на грека.

– Ты звал меня, брат Андрей? – учтиво спросил он.

– Лукан, расскажи брату Филиппу, что сказал Господин наш, когда заплакал на горе.

И юноша стал рассказывать с тем легким, но всегда заметным акцентом, с которым обычно говорят люди греческого происхождения, даже если они родились в иудействе и греками себя не считают:

– Господин обратился к Городу и сказал: «Если бы и ты, Иерусалим, хотя бы сегодня узнал о том, что служит миру твоему! Но и сейчас это скрыто от глаз твоих. Посему настанут дни, когда враги окружат тебя, обложат окопами, разорят тебя, убьют детей твоих и камня на камне в тебе не оставят. За то, что ты не узнал времени посещения твоего…» Я хорошо слышал и точно передаю вам слова Господина, – добавил юноша.

– Да, память у Лукана отменная, – подтвердил Андрей.

– И Он плакал?

– Плакал, брат Филипп, – сказал Лукан.

– Значит, Малый тоже слышал, – задумчиво произнес Филипп. – И поэтому вдруг заговорил про какие-то рати, осаду и гибель города. Он цитировал мне Учителя… Но Малый утверждает, что Он не плакал! – вдруг с досадой воскликнул Филипп.

– Плакал, брат Филипп. Я видел, – повторил молодой человек.

– На Лукана можно положиться. Он памятливый и внимательный, – сказал Андрей и бережно погладил юношу по плечу огромной своей ручищей.

Филипп чуть приподнял плечи, втянул в них голову и тоскливо прошептал:

– Не понимаю.

– Я тоже сперва не понял, – признался Андрей и участливо посмотрел на Филиппа. – Но, пока мы шли, стал расспрашивать, собирать мнения.

– Не понимаю, почему сегодня? – сказал Филипп.

– Матфей говорит, что в древних пророчествах эти осады и разрушения предсказаны. И некоторые уже сбылись. А некоторые вроде бы только еще ожидают…

– Я только один раз видел Его плачущим, – не слушая, проговорил Филипп. – Когда умер Лазарь. Но тогда все плакали. Тогда было о чем скорбеть!

– Иуда, – продолжал Андрей, – Иуда, который шел рядом, обратил внимание на то, что Господин наш сказал «и ты»… «И ты» – значит, не только Иерусалим, не только город, но и кто-то другой. Может быть, это о нас речь. Мы тоже ничего не знаем. «Сокрыто от глаз наших». И заплакал Он, потому что жалко нас стало. А может быть, и Себя самого жалко… Так Иуда считает…

– Плакать сейчас, когда вокруг такая Красота, такой Свет!.. Когда приблизилось Царство Божие! – воскликнул Филипп. А Андрей сказал:

– Фома, знаешь, как понял? Когда Лукан пересказал ему слова Господина нашего, потому что Фома их не слышал, Фома обратил внимание на выражение «…что служит миру твоему». Только вера служит миру. Вера приносит плод. Без веры всё бесплодно. Бесплодна была смоковница. И вот, взглянул Господин наш на Город и увидел, что он тоже бесплоден, потому что нет в нем веры… Так Фома понимает.

Чем дальше Андрей говорил, тем больше как бы приосанивался и исполнялся достоинством, из деревенского увальня превращался в эдакого степенного толковника и проповедника.

Филипп перестал бормотать и вскрикивать и с тоской посмотрел на Андрея.

– А сам ты как думаешь, Андрей? – спросил он.

– Ты знаешь, я не люблю высказывать мнений, пока не посоветуюсь с братьями, пока не узнаю, что они думают и как понимают, – чинно отвечал Андрей. – Прав справедливый Фома: без истинной веры всё рано или поздно засохнет, или разрушится, или погибнет. Прав мудрый Иуда, который зрит слепоту каждого из нас по сравнению с Господином нашим Иисусом Христом… Но вместе – мы сила, Филипп! Тяжелый невод ни один силач не вытянет. Но три человека оторвут его ото дна. Десять человек подтащат к лодке. А сто человек… гору могут свернуть сто человек, если с верой и усердием примутся за дело! И время посещения узнают, если с молитвой и сообща будут ждать его и думать о нем… «За то, что ты не узнал времени посещения твоего». По убогости моей, эти слова Господина нашего показались мне самими таинственными и самыми главными… И ты так прекрасно, так мудро сейчас сказал, Филипп: Красота и Свет… Стало быть, приблизилось Царство Божие!

Так, беседуя, подошли они к Овечьим воротам.

У ворот их встречали человек пятьдесят, не более.

Среди них сразу же выделялся черной гривой и бородой и бросался в глаза пестрым талифом с желтыми шарами выступивший вперед Иуда, сын Иакова, прозванный Фаддеем, один из первых учеников Иисуса. А три других ученика Христа, с которыми Фаддей ночевал в Городе, – Биннуй, Хамон и еще один, в доме которого они ночевали и которого, судя по рассказам, звали Игеал или Ингал, – были скромно одеты и стояли позади Фаддея, но тоже несколько отделившись от общей массы встречающих.

Кто были эти остальные люди? Сторонники, поклонники, некогда исцеленные Иисусом, наслышанные о Нем любопытствующие и специально пришедшие к Овечьим воротам? Или случайно проходившие мимо паломники, остановленные неожиданным скоплением и чужим ожиданием? Трудно было сказать. Но большинство из них были в чистых праздничных одеждах, а некоторые держали в руках пальмовые и оливковые ветви. Судя по внешнему виду, фарисеев и саддукеев среди них не было. И женщины стояли вперемежку с мужчинами.

Когда процессия, предваряемая Симоном Зилотом, Гиладом и Узаем и возглавляемая Иисусом, достаточно приблизилась встречавшие расступились, освобождая проход в Овечьи ворота. Кто-то из окружения Фаддея – Биннуй или Хамон, а может быть, оба – громко возгласил: «Сей день сотворил Господь: возрадуемся и возвеселимся в оный!» И тотчас некоторые из встречавших запели: «О, Господи, спаси же! О, Господи, содействуй! Благословен грядущий во имя Господне! Благословляем вас из дома Господня…» И два или три человека бросили перед входом в ворота пальмовые и оливковые ветви, а другие с ветвями выступили вперед, чтобы тоже сперва бросить их, а затем подхватить осанну. Но пение, едва начавшись, тут же оборвалось: то ли потому что никто из апостолов не поддержал, то ли Петр какой-то быстрый знак подал запевшим, то ли в облике Иисуса было теперь нечто, что сразу пресекло пение. Так что прочие выдвинувшиеся бросить ветви не бросили их и поспешно отступили назад. А процессия молча подошла к воротам и вступила в них. И, когда проходили ворота, Фаддей поспешно нырнул в среду «первых учеников», заняв место рядом с Иаковом Малым во втором апостольском ряду. Биннуй, Хамон и Ингал присоединились к «просто ученикам», а встречавшие женщины – к женщинам, шествующим за учениками.