Читаем без скачивания Большая и маленькая Екатерины - Алио Константинович Адамиа

…Когда отец с сыном, перейдя поле, вышли к дому Гуласпира Чапичадзе, в глаза им неожиданно ударил яркий свет от висевшей на столбе веранды лампы.

Никогда еще не видел Александре во дворе Гуласпира такой иллюминации. Он догадался, что это было сделано в честь его сына… Потому что Александре… Нет, для Александре никогда еще сосед не зажигал во дворе лампы. Странный человек этот Гуласпир! И где только он нашел такую огромную?

Радостный Гуласпир встретил гостей у калитки и дружески похлопал Александре по плечу:

— Ну, как дела, старина? А говорил, что не приедет? Вот видишь, приехал же! Что теперь-то скажешь?

Потом он шутливо обратился к Ревазу:

— Ты не скучаешь здесь? Что-то ты неважно выглядишь.

Он усадил Александре и Реваза на веранде, а сам поспешил в кухню.

На веранде был накрыт стол человек на десять. Видно, Гуласпир ждал еще гостей.

— Что вы сидите молча? — Гуласпир, громко топая, поднялся на веранду и поставил на стол кувшин с вином. — Не скучайте. Моя дражайшая половина сейчас пожалует.

Он взял в руки кувшин и украдкой взглянул на Александре.

— Ты не обижайся на меня, но я вскрыл твой квеври.

— Да он только называется моим… — нехотя, словно через силу, сказал Александре.

— Неужто ты обиделся? На самом деле обиделся? — с возмущенным видом спросил Гуласпир. — Если не нас, то кого ты собираешься угощать этим вином? Сейчас мы его попробуем…

Гуласпир наполнил стаканы. Вино было очень светлое и прозрачное, как слеза.

Александре залпом осушил свой стакан и, передав его Гуласпиру, сказал, что пойдет в кухню помочь Кесарии.

Гуласпир опешил. Ему показалось, что Александре что-то скрывает от него, но он сделал вид, что ничего не замечает, и принес из комнаты нарды.

— Ну, молодой человек, не забыл в городе, как играть в нарды?

Он раскрыл доску и расставил на своей стороне черные шашки.

— Белыми играет гость. Первый ход твой. Одну партию успеем.

Реваз бросил фишки, и у него выпало шесть и один. Он закрыл ход шашке Гуласпира, но тот, в свою очередь, не остался в долгу и другой шашкой перепрыгнул через две шашки Реваза.

— Что, молодой человек, хотел поймать меня? Извиняюсь! Говорят, в Тбилиси теперь больше играют в карты. Я слыхал, будто и женщины, и даже дети ими увлекаются… Хорошенькое дело, ничего не скажешь!

Реваз промолчал. Был его ход, и, удачно бросив фишки, он смог вернуть одну шашку.

— Хочешь убежать?

Гуласпир подбросил на ладони фишки, потом поднес их к губам, пошептал что-то и только после этого бросил.

— Бывает же такое невезение! Вот уж правда собачьи кости!

Мысли Гуласпира: «Александре нарочно ушел в кухню. А этот сидит здесь и молчит. Что-то подозрительно!»

Гуласпир сделал ход.

— Ну, убивай, что же ты! Убивай и радуйся!

Мысли Реваза: «Я хотел ему дать прикурить, а он не захотел и даже оттолкнул рукой совок с углем».

— У тебя все идет как по заказу. Я знал, что так получится, но у меня другого выхода не было. Убивай мою шашку, чего задумался?

Мысли Реваза: «Даже не спросил ни о своем любимом Сандро, ни о Татии! Так швырнул кошку об стену… Сердится, но не говорит, в чем дело…»

Гуласпир вернул свою шашку.

Мысли Гуласпира: «Если отец и сын обидели друг друга, то при чем здесь Гуласпир Чапичадзе? Господи, ну при чем тут я? Ты приехал в гости к отцу, у вас дома нет женщины, вот Гуласпир и пригласил вас к себе поужинать. За это на меня надо сердиться?»

— Теперь и ты можешь убить мою шашку.

— Убить-то убью, но на кой черт мне это нужно? Что я потом буду делать?

Реваз бросил фишки. У него выпали две шестерки.

— Вот это называется везение! — расшумелся Гуласпир. — Да-а, дела. Ну, а теперь смотри и учись!

Мысли Реваза: «Спрашивает, много ли зелени в Цихиджвари. Будто сам не знает, где это. Прекрасно знает. Нарочно меня дразнит».

— Теперь у тебя опять как по заказу, молодой человек. Лучше и не придумаешь! А мои дела плохи!

Мысли Гуласпира: «Я сказал, что в городе слишком любят асфальт. А что, разве не так? На площади — асфальт. На улицах — асфальт. Во дворах — асфальт. Даже на крышах домов — асфальт! Конечно, это слишком. Как должна дышать земля, если она вся закована в асфальт? Она и не дышит. Ну, а коли земле нечем дышать, каково там человеку? Только и всего-то, что я ему сказал, а он рассердился. Да чего ж сердиться-то? Разве Реваз распоряжается в городе, где делать асфальт, а где нет?»

Мысли Реваза: «Хорошая, видно, деревня Цихиджвари, сказал Гуласпир. Думал, я не догадываюсь, куда он клонит. Мол, возишь летом семью в Цихиджвари, а Хемагали чем хуже? Ну, чем оно уступает твоему Цихиджвари? Наплевал на свое село? Отказался от него? Ты так ехидно говорил со мной, дядя Гуласпир, и думал, что я ничего не понимаю! Ты ошибся!»

Гуласпир встал и поднял руки:

— Мое дело труба. Сдаюсь. Только не говори, что по игре выиграл у дяди Гуласпира. Меня фишки подвели.

Скрипнула калитка, и во двор вошел Абесалом Кикнавелидзе. Реваз сбежал по лестнице, чтобы встретить его.

— Оказывается, иногда и Гуласпиру можно верить, — улыбаясь сказал Абесалом.

— Ты лучше оставь Гуласпира в покое, а то ведь ты меня знаешь! — отозвался с балкона Гуласпир и, увидев, что Абесалом пришел один, возмутился: — А где твоя невестка?

— Она уложит детей спать и придет.

— Детей? — удивился Гуласпир. — Да какие они уже дети. Что, если мамочка не споет им колыбельную, сами не заснут? А Эка? А большая Екатерина?

— Моя невестка зайдет за ними.

Абесалом медленно поднялся по лестнице, прислонил к столбу веранды свою палку и, сняв наброшенный на плечи белый башлык, отдал его Гуласпиру. Заслонившись рукой от света лампы, он посмотрел на Реваза.

— Ты немного изменился, парень!

Абесалом взял Реваза за плечи и, притянув к себе, обнял. Потом он сел за стол, а Реваза усадил рядом.

…У Абесалома на глаза навернулись слезы. Вдруг одна крупная слезинка скатилась по его щеке и повисла на белой бороде. У Реваза защемило сердце, и его захлестнула волна жалости к старику. Он наклонился к Абесалому и, слегка коснувшись рукой его груди, заглянул ему в глаза:

— А ты держишься молодцом, дядя Абесалом.

Абесалом Кикнавелидзе совсем иной человек, не чета Гуласпиру. Он не называл его, как Гуласпир, Александровичем, а просто сказал: «Ты немного