Читаем без скачивания Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бум, бум – грохочет да грохочет копер, все забью, все забью, ну-ка еще одну сваечку. Жужжание несется по площади со стороны полицейпрезидиума, там что-то клепают, в другом месте бетоньерка вываливает загрузку. Господин Адольф Краун, портье, давно уже любуется ее работой. Его необычайно захватывает перекидка тележек. Ишь ты, поди ж ты! Он напряженно следит, как ползет с одной стороны вверх тележка с песком, добирается до верхней точки и трах – опрокидывается, не угодно ли, а что, если бы человека так же вываливали из постели, ногами вверх и головой вниз, лежи себе как миленький, не поздоровилось бы, пожалуй, ну а тут все идет как по маслу.
У Франца Биберкопфа снова рюкзак за плечами, и он снова торгует газетами. Квартиру он переменил. Розентальские ворота он покинул и стоит теперь на Александрплац. Он совершенно поправился, ростом в 1,80, правда, убавил в весе, но зато чувствует себя бодрее. На голове у него фуражка газетчика.
Кризис в рейхстаге[399], поговаривают о перевыборах в марте, в апреле перевыборы неизбежны, куда, куда ты идешь, Иосиф Вирт?[400] Борьба в Центральной Германии продолжается[401], предстоит образование примирительного совета, нападение грабителей на Темпельхерренштрассе[402]. Место Франца – у выхода подземки на Александрштрассе напротив кинотеатра Уфа[403], на этой стороне оптик Фромм открыл новый магазин[404]. Франц Биберкопф глядит вниз по Мюнцштрассе, когда в первый раз стоит в этой сутолоке, и думает: а далеко ль отсюда до обоих евреев, ведь они живут где-то тут поблизости, это было после моей первой неудачи, пожалуй, зайду как-нибудь к ним на минутку, могут разок купить у меня экземпляр «Фёлькишер беобахтер»[405]. Почему бы и нет, а по душе ли он им – мне безразлично, только бы купили. При этой мысли он ухмыляется – уж больно смешон был этот старый еврей в шлепанцах. Он оглядывается кругом, пальцы у него заскорузли от холода, рядом с ним стоит какой-то маленький горбун с совершенно кривым носом, нос, должно быть, сломан. Тревожные дни в рейхстаге, кризис правительства, дом № 17 по Геббельштрассе вот-вот обрушится[406], жильцы выселены, кошмарное убийство на рыболовном судне[407], бунтовщик или сумасшедший?
И Франц Биберкопф и горбун дуют себе в кулаки. Торговля до обеда идет вяло. Какой-то тощий пожилой человек, потертый и засаленный, в зеленой войлочной шляпе, пускается с Францем в разговоры, спрашивает, выгодно ли торговать газетами. Это самое и Франц когда-то спрашивал. «Подходящее ли это для тебя дело, коллега?» – «М-да, мне уж пятьдесят два стукнуло». – «Вот то-то и оно. Ведь после пятидесяти лет начинается мокрец. В полку у нас был старый капитан запаса, лет сорока, из Саарбрюкена[408], бывший агент по лотерейным билетам, – то есть это он говорил, а может быть, он на самом деле папиросами торговал, – так у него мокрец образовался уже в сорок лет, на пояснице. Но только он от этого мокреца сделал себе такую выправку, что о-го-го! Ходил словно метла на роликах. Он постоянно натирался коровьим маслом. А когда коровьего-то масла больше не стало, году этак в 1917-м, а выдавали только пальмин[409], растительное масло первый сорт, да еще прогорклое, капитана взяли да убили».
«А что ж мне делать? На завод меня уж тоже не принимают. А в прошлом году мне делали операцию, в Лихтенберге, в больнице Святого Губертуса. Вырезали яичко, говорят, было заражено туберкулезом, у меня, знаешь, еще и посейчас боли». – «Ну, тогда будь осторожен, а то еще и другое вырежут. Тогда уж лучше тебе сидеть на месте, стать извозчиком, что ли». Борьба в Центральной Германии продолжается, переговоры не дали результатов, посягательство на закон о правах квартиронанимателей[410], проснись, квартиронаниматель, у тебя над головой крышу ломают. «Да, да, приятель, – продолжает Франц, – газетами торговать – дело хорошее, но газетчика ноги кормят, а затем надо иметь голос, как у тебя насчет голоса – петь умеешь? То-то же, у нас это – первое дело: уметь петь и уметь бегать. Нам нужны крикуны. Кто громче кричит, тот больше и зарабатывает. Такая уж, я тебе скажу, оголтелая компания. Вот, погляди-ка, сколько здесь грошенов[411]?» – «По-моему – четыре». – «Верно. По-твоему – четыре. В том-то и штука. По-твоему. А если кто торопится и шарит в карманах, а у него только полгрошена, а потом марка или десять марок, то спроси кого хочешь из нашего брата – они все умеют менять деньги. И до чего они ловко это делают, что твои банкиры! Умеют менять, что и говорить, сразу и процент свой учтут и что угодно, глазом не моргнешь, так это у них все живо».
Старик вздыхает. «М-да, – не унимается Франц, – в твои-то годы, да еще с мокрецом. Но если ты, брат, возьмешься за это дело, то не бегай один, а найми себе двух помощников помоложе, конечно, придется им платить, пожалуй, даже половину всего, но ты будешь вести все расчеты и можешь не утруждать ноги и голос. А затем надо иметь хорошие связи
