Читаем без скачивания Всё страньше и страньше. Как теория относительности, рок-н-ролл и научная фантастика определили XX век - Джон Хиггс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Главенство индивидуализма, на котором Тэтчер строила свое мировоззрение, отвечало молодежным идеалам того времени лучше некуда. Главное различие между Тэтчер и молодежными движениями состояло в том, что она, оправдывая свои взгляды, подчеркивала важность ответственности. Может показаться, что здесь пролегает явный рубеж между ней и безответственным индивидуализмом The Rolling Stones. Но Тэтчер говорила лишь об индивидуальной, личной ответственности, а не об ответственности за других. А упирать на важность личной ответственности – в некотором роде передергивание, поскольку этот тезис мало кто возьмется оспаривать.
Здесь становится очевидным шизоидное раздвоение, засевшее в самом сердце британской контркультуры. Ее носители считали себя ярыми антитэтчерианцами. В их глазах Тэтчер представала ненавидящей всех и вся психопаткой, которая без всякого сострадания утюжит людей катком государства. Контркультура выступала за более битловский мир, где уважается связь индивида с чем-то большим. И в то же время она служила прославлению индивидуализма в духе The Rolling Stones, что помогало вести Британию по тэтчерианскому пути развития. Эти взгляды настолько укоренились, что все последующие премьер-министры до наших дней – Мейджор, Блэр, Браун и Кэмерон – оставались последователями Тэтчер, пусть не в речах, но в делах.
Тем временем двойственность сказывалась по обеим сторонам рубежа. Многочисленные комментаторы из правого крыла пытались доказывать, что фраза «Общества не существует» вырвана из контекста. Они утверждали, что эти слова ни в коем случае не следует толковать так, будто Маргарет Тэтчер индивидуалистка или эгоистична, как подросток, или что она правда думает, будто общества не существует.
Дотэтчеровское государство считало, что общество существует. Правительства по обе стороны Атлантики пытались найти эффективную модель между политикой невмешательства капитализма XIX века и новым государственным коммунизмом российско-китайского образца. И добились в этом определенных успехов: от «нового курса» президента Рузвельта в 1930-х до социального государства в послевоенной Великобритании при правительстве Клемента Эттли. Получалось не идеально, но эти модели работали лучше, чем казарменный муравейник коммунистического Востока или викторианство с его бедностью и неравенством. Они обеспечили стабильное общество, где могла развиваться демократия, а крайние формы политического тоталитаризма не имели возможности укорениться. Строй, вызывавший протест послевоенной подростковой культуры, наверное, и в самом деле был скучным и некрутым. Он мог казаться бесконечно унылым. Но в политическом и историческом смысле это был далеко не худший вариант.
Контркультурная молодежь могла сколько угодно мнить себя бунтарями и революционерами, но на деле она никак не угрожала капиталистической системе. То, что она меняла туфли на кроссовки, костюмы на кожаные штаны и сорочки на футболки с символикой Iron Maiden, не меняло ничего. Капитализму нет никакой разницы, хочешь ли ты купить пластинку Барри Манилоу или Sex Pistols. И он с радостью продает экологические продукты, путешествия к духовным памятникам и постеры с Че Геварой даже самым ярым антикапиталистам.
Любые конфликты контркультуры с системой происходили только на эстетическом уровне и нисколько не мешали коммерции. Да и сама контркультура всегда оставалась предпринимательской. Стремление человека самоопределяться через новые и модные течения, его страх показаться неотесанным и отсталым весьма на руку безудержному консюмеризму. Контркультура может заявлять, что она – ответ на пороки потребительского общества, но распространение идей о том, как важно определять себя через принадлежность чему-то новому и классному, только способствует насаждению потребительства.
Именно с этой дилеммой в начале 1990-х столкнулся Курт Кобейн, лидер американской гранж-группы Nirvana. Бунт против господствующих в культуре консюмеристских ценностей очевиден во всем, что он делал: от музыки, которую он писал, до одежды, которую носил. Но музыкальную индустрию это нисколько не волновало. Его записи расходились миллионными тиражами, как будто они ничем не отличались от продукции «фабричных» бойз-бэндов вроде New Kids on the Block. Для индустрии взгляды Кобейна были продажным преимуществом и лишь укрепляли общество потребления, против которого он восставал. Недовольство музыканта его возросшей славой очевидно уже в эпохальном альбоме Nevermind, которого было продано более 30 миллионов экземпляров. В сингле «In Bloom» Кобейн недобро отзывается о слушателях, которые подпевают ему на концерте, не понимая, о чем он поет. К моменту выхода следующего – и последнего – альбома Nirvana In Utero Кобейна, похоже, окончательно подкосило это противоречие. В начале альбома музыкант жалуется, что, как бы хорошо ни продавалась подростковая тоска, теперь он стар и ему скучно, а в альбоме содержатся такие песни, как «Шлягер для радиоэфира» («Radio Friendly Unit Shifter»). Не прошло и года после выхода альбома, и Кобейн покончил с собой. В предсмертной записке он подытожил: «Все предупреждения из курса начинающего панка за эти годы после моего приобщения к этике, касающейся независимости и приятия вашим сообществом, подтвердились».
Кобейну не удалось примирить убеждения антипотребительского андеграунда с коммерческим успехом своего творчества. «Битловское» течение контркультурной мысли так и не смогло выстроить крепкой защиты от «стоуновского» индивидуализма. Но кто, в самом деле, предпочтет трудный путь к соединению с чем-то большим, чем его личность, прелестям индивидуализма, обещающего раскрепощение, исполнение желаний и увлекательные приключения? Есть ли способ понять самих себя, который признаёт и учитывает очарование индивидуализма, но не несет атомизации и обессмысливания? Увы, Кобейн умер в уверенности, что такого мировоззрения нет и быть не может.
В культуре второй половины XX века тон задавал индивидуализм взрослеющих подростков. Но сколько бы ни жаловались родители на неблагодарных и самовлюбленных детишек, это необходимая переходная стадия между детством и взрослой жизнью. В конце концов, взгляд на мир сквозь исключающий фильтр «А как же я?» – это не навсегда.
Подростковые годы яркие. Это удаль и веселье, падения и обиды, а зачастую всё вместе. Но эта пора не длится долго. «Заблуждение Тэтчер» в том, что она считала индивидуализм итогом, а не этапом развития. Подростки не остаются подростками навечно.
Глава 12. Хаос. Бабочка машет крыльями в Токио
Когда-то мы думали, что Вселенная предсказуема.
Мы думали, что она подобна заводному механизму. Бог собрал ее, завел пружину и включил – дело сделано. Дальше Творец мог отдохнуть или вести где-нибудь свое таинственное существование, потому что космос существовал на неисчерпаемом
