Читаем без скачивания Открытие медлительности - Стен Надольный

Царила полная неразбериха, и как с ней управиться, пока было неясно, оставалось только выжидать. Джон чувствовал, что стоит ему сейчас подняться, выказать тревогу или начать кричать, командовать — на экспедиции можно будет ставить крест. К тому же эскимосы прекрасно понимали, что такое пистолеты и ружья. Едва только кто-нибудь из белых приближался к своему оружию, они тут же вцеплялись в него и кричали хором «тейма, тейма», а некоторые принимались ритмично похлопывать невольного пленника по груди.

Худ отыскал веревку и привязал себе к ноге ящик с астрономическими инструментами, да так крепко, что, если бы кто-нибудь надумал посягнуть теперь на это сокровище, тому бы пришлось тащить с собою и Худа. Затем он достал альбом и начал рисовать, выбрав в качестве модели одну из женщин. Он потратил немало труда на то, чтобы воспроизвести татуировку на ее лице, лоб с выступающими надбровными дугами, глаза. Эскимосы заглядывали ему через плечо и громко сообщали модели, к какой части тела теперь приступил художник. Женщина охотно выставляла на обозрение то, что требовало, по ее разумению, особой точности: зубы, язык, правое ухо, левое ухо, руки, ноги. Портрет получился странный — отдельные детали не складывались в привычное целое. Но эскимосам он очень понравился, и они склоняли головы то вправо, то влево, чтобы разглядеть все как следует до последней мелочи. Теперь тут собралось почти все племя, им всем хотелось посмотреть. Когда Худ закончил работу, он преподнес ее своей добровольной натурщице и приложился к ручке. От радости она застыла на месте, а потом высоко подпрыгнула.

Но вот появился колдун. Наряженный в медвежью шкуру, он, рыча и пыхтя, на четвереньках, принялся ходить кругами вокруг белых пришельцев. Август сказал только, что это особый заговор, медвежий, чтобы отвести беду. Потому что колдун считает всякое рисование крайне опасным. Неожиданно все эскимосы подхватились и бросились бежать. Рассевшись по лодкам, они тут же спешным порядком отчалили от берега. На месте встречи осталось лежать немало добра, которое они только что добыли хитростью и ловкостью, а кое-что и выменяли честным образом. Женщина бросила свой портрет, решив вместо него прихватить протрактор, чертежный инструмент, которым Худ пользовался при составлении ландшафтных карт. Потом она все-таки передумала, вернулась и положила протрактор назад, а вместо этого опять взяла свой рисунок. Она едва успела запрыгнуть в последнюю лодку, из тех, что были открытыми, в них сидели одни только женщины. В считаные минуты бухта опустела и снова стала такой же безлюдной, как утром.

— Мы спасены, — сказал Ричардсон. — Вот только зря старались. От них нам все равно никаких продуктов было бы не получить.

Август подтвердил:

— Они не хотели иметь с нами никаких дел. Это инуиты с западного побережья. Летом они селятся в хижинах из топляка, а зимой в круглых шатрах из снега и льда, обитают в основном тут, на суше. Им уже не раз приходилось сталкиваться с белыми людьми, и ничем хорошим это не кончалось. Они собирались нас убить, но нас охраняют слишком сильные духи. Дух медведя хотел нас сожрать, но большая женщина, что живет под морем, не дает причинять нам вреда.

— Тогда давайте трогаться в путь, к морю, — сказал на это Джон. — Там ей нас легче будет охранять.

21-го августа они разбили лагерь на мысе Тернагейн. Положение становилось все более серьезным.

Надежды на то, что им удастся тут, в лагуне Бэтхерст-Инлет, врезавшейся длинным чулком в сушу, обнаружить заветный проток, по которому они могли бы выйти к Гудзонову заливу, не оправдались. Оказалось, что это обыкновенная глухая бухта: пять дней в одну сторону, вдоль правого берега, пять дней в другую, вдоль левого, и вот уже половина августа долой. Пережив эту неудачу, они отправились дальше, на восток, вдоль побережья, и наконец скрепя сердце вынуждены были отказаться от мысли добраться до начала зимы до судна Пэрри. Пешком они дошли до крайней оконечности полуострова Кент и назвали этот мыс «Тернагейн», мыс «Возвращение», обозначив таким образом место, где было принято окончательное и бесповоротное решение возвращаться назад.

Они голодали.

Даже рыбной ловлей тут прокормиться было почти невозможно, об охоте и вовсе следовало забыть.

Если бы они успели разузнать у эскимосов получше о том, где тут водится рыба и где искать лежбища моржей! Август и Июнь этих мест совсем не знали. Или если бы у них хотя бы были ружья получше — в этой голой пустыне негде было укрыться, чтобы хоть как-то подобраться к дичи, которую здесь с таким трудом удавалось находить.

Нет, не таким они представляли себе арктическое побережье. Они не ожидали встретить здесь такую мертвую тишину, им представлялось, что тут будут морские собаки, моржи на льдинах и прибрежных валунах, белые медведи, вразвалочку спускающиеся с холмов, высокие скалы, гагары и другие крупные птицы, море красных цветов, — симфония красок, ласкающая взор.

Джон думал сначала назвать этот мыс по имени борца против рабства Уилберфорса. Но теперь, когда стало ясно, что они возвращаются, нужно было придумать что-то другое. Достойный муж заслуживает все - таки лучшего, чем этот клочок земли, на котором к тому же столь бесславно закончилась их экспедиция.

Вояжеры впервые за долгое время заметно приободрились — впереди их ждала земля, путешествовать по материку им было привычнее. Зато помрачнели эскимосы-переводчики: там, в глубине страны, женщина, живущая под морем, их защищать уже не сможет.

— Капитан «Ириса» мог бы быть счастливейшим человеком на свете, а «Ирис» мог бы быть счастливейшим судном, если бы только его не сделали… Я уже рассказывал эту историю? Бог ты мой, от голода я совсем сдурел!

Ричардсон замолчал.

В памяти образовались провалы, и сил уже не хватало на наблюдения и серьезные разговоры. Единственное, что не иссякало, — безудержная фантазия. Воображение рисовало чудесные картины: в форте Энтерпрайз их ждет прекраснейший пеммикан, оленьи туши, развешанные аккуратно на крюках, ром и табак, чай и сухари. А Худ мечтал о Зеленом Чулке. Наверное, ребенок уже родился.

Только вперед, на юго-запад, идти, пока не дойдут до форта! Голод затмил все прочие неприятности: вояжеры глазом не моргнули, когда посреди, залива Коронейшен налетела буря и обрушилась всею мощью на лодки. Целый день они боролись со стихией, с трудом удерживая легкие каноэ на плаву, а вечером новый шквал сокрушительной силы погнал их флотилию с бешеной скоростью прямо на скалы. Бывалые моряки уже прощались с жизнью, вояжеры видели только одно — наконец-то суша, она сулила палатки и сытные обеды. Джон сидел, сохраняя стоическое спокойствие, и старательно отмечал на карте каждый остров, который проносился мимо них то слева, то справа, а Худ склонился над своим альбомом и зарисовывал, не обращая внимания на брызги и пену, прибрежные скалы, пытаясь воспроизвести с возможной тщательностью их очертания.

— Карты, наблюдения, отчеты, рисунки, — сказал как-то раз Джон. — Если мы начнем думать только о мясе и дровах, мы никуда не продвинемся.

О буре было тоже лучше не думать. Так им удалось каким-то непостижимым образом собраться и дотянуть до тихой бухты, найти которую уже никто не рассчитывал и увидеть которую в этом ужасе было просто нельзя. В кромешной тьме, в тумане, они причалили к берегу и тут же рухнули — кто где стоял.

Джону снились буря, спасение и новехонький листоверт, который превосходно работал и проецировал все это на стену. Он попытался удержать в памяти его конструкцию, но наутро не мог вспомнить уже ничего. Он снова почувствовал прилив сил: всякий раз, когда ему снились машины, он спал особенно хорошо.

Несколько дней спустя, дойдя до устья реки, которой Джон дал имя Худа, они выложили весь лишний груз, главным образом оставшиеся подарки для эскимосов, на небольшом возвышении, обложили камнями и установили английский флаг. Пусть хотя бы тех, кто придет сюда после них, эскимосы встретят получше. Затем они поплыли по Худовой реке, пока гигантский водопад не преградил им путь. Среди островерхих скал, по каменному желобу, неслись бурливые потоки, ударяясь о приступы и спадая каскадом вниз, вокруг все голо и пустынно — величественная красота. Самое подходящее место для борца за уничтожение рабства, надо же хоть что-то противопоставить Херну и тем кровавым событиям, подумал Джон и, довольный, вывел имя Уилберфорса на карте.

Стало холодно, а дичи так пока и не попадалось, даже следов не было видно. Пеммикан закончился. Июнь указал на скалы: каменная стена была вся покрыта неприглядного вида лишайником, который считался съедобным. Вкуса он был отвратительного, но это лучше, чем ничего. Ночью никто не спал. От лишайника одних тошнило, у других начался понос. Худ страдал больше всех, у него ничего не держалось.