Читаем без скачивания Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I - Борис Штерн

ГЛАВА ЧИСТАЯ СТРАНИЦА

В Офирне 12-ричная система исчисления.

Я обожал читать романы до тех пор, пока не начал их рецензировать.

Реальности «Дела» таковы, что каждый меняющийся, как струйка дыма, пространственно-временной завиток наползал и смешивался с другими витками других реальностей, и начавшееся событие одной продолжалось в другой, или разрывалось и ничем не заканчивалось, или заканчивалось в третьей, десятой, двадцать пятой реальности. Спрашивать, откуда и как в известной нам реальности начала 20-го века (а что нам вообще достоверно известно о «нашей» реальности 20-го века?) — спрашивать, откуда взялся «Суперсекстиум» с каббалистическим числом «666» — значит спрашивать, куда ушла и где сейчас находится девятая волна от проведения вилами по воде, — хотя понятно, что эта волна, точнее, ее энергия, не исчезла бесследно, а смешалась с энергиями, начиная от всех мировых цунами и кончая всеми бурями в стакане воды.

Маргаритка была завезена в Южно-Российск скрывавшимся от чекистов в реальности БК(ВОД)Р З(ХРОНО) ОТ Шкфорцопфом в сентябре, а удравший в Севастополе Черчилль из реальности БКР Й(ОСЕФ) А(ЗАКЕН), чуя призыв самки, перекочевал в эту же реальность в октябре, перед самым наступлением большевиков на Крым, и был отловлен Гайдамакой и Куприным на одном из одиссеевых островков. Влюбленная парочка купидонов наконец-то встретилась в веселом заведении мадам Кустодиевой. Тогда-то на фасаде заведения вместо намалеванной в стиле (но не в духе) Пиросманишвили зеленой русалки устанавливается красивое медноклепаное изображение двух пузатеньких амурчиков-купидончиков с ангельскими крылышками, луками, колчанами и с волнистой электрической вывеской «АМУРСКИЕ ВОЛНЫ». С тех пор население Южно-Российска стало ходить на де'Рюжную не «до» вульгарной «Рыбы», а «до Щуры-Амуры» или просто «до Шуры»; и ходило «до Шуры» даже при военном коммунизме (комиссар Гробшильд-Гробштейн), а потом еще долго при НЭПе (следователь ГПУ Деревяга). С приходом же индустриализации и коллективизации все шуры-муры для рядовых южиороссов завершились, но веселое заведение с мадам Кустодиевой (она стала зваться «сестра-хозяйка») оставалось таким же веселым, но превратилось в заповедник для сановных особ.

По старинным литографиям и почтовым открыткам можно проследить эволюцию вывесок на фасаде заведения: полуворовской притон «Красный петушок», матросская пивнуха-бордель «Восьминогус», потом «Ночлежный дом купца Кустодиева», наконец средней руки, зато чистенькая свиданка-забегаловка «Русалка» (в просторечии «Рыба»), Но для историографии купидонов Шкфорцопфа интересна эволюция другого рода: превращение грязной южнороссийской ночлежки-клоповника в передовое Веселое Заведение всей Российской империи, а потом и Советского Союза — хоть присуждай Переходящее Красное Знамя.

Откуда такая метаморфоза? До октября уже известного года купчиха Кустодиева была женщиной строгого, даже ханжеского поведения с уравновешенным темпераментом. Если и грешила, то только в мыслях, как и положено любой воспитанной и культурной купчихе, по даже в мыслях не было у нее никаких Веселых Заведений. Правда, через дорогу от дома купца Кустодиева располагался художественно-фотографический салон «Шкфорцопф и О'Павло», куда купчиха Кустодиева ходила, как в галерею, рассматривать фотографии, и если и было у нее что-то с этим Шкфорцопфом (или О'Павлом), от ревности к которому крепко бивал ее покойный муж, купец 1-й гильдии Кустодиев Купидон Купидоныч, — если и был адюльтер, то скромный, тихий, незаметный, и не в самом салоне, а где-нибудь на стороне, на пленэре, па фоне отдаленного ландшафта за городом с Луной над морем. Никто не видел интеллигентного фотографа Шкфорцопфа (фамилия вроде немецко-еврейская, лицо несколько лошадиное, но славянское, — возможно, какой-то Скворцов, для пущей важности, заделался Шкфорцопфом) в объятьях необъятной Элеоноры Кустодиевой (позицию «наоборот» невозможно представить, потому что умным человеком сказано: «Нельзя объять необъятное»). Но висели, как сопли на вороте, клевета и пересуды соседей. Говорили, что кто-то видел в задней комнате салопа большущую фотографию на всю стену, где эта бесстыдница, раскорячившись, позировала Шкфорцопфу в обнаженном виде — и не с чашкой чая, а с бутылкой «Абрау-Дюрсо».

После скоропостижной смерти купца Купидон Купидоныча все его достояние осталось вдове: одни долги, векселя и благотворительное заведение «НОЧЛЕЖНЫЙ ДОМ КУПЦА КУСТОДИЕВА». А в доме том — сплошные бомжи и нищие. Подкрались к вдове бедность, разруха, бессонница, смятение чувств. Но вдова проявила свой крепкий женский характер и, если можно так выразиться, на полном скаку остановила коня надвигающейся нищеты. То ли по советам Шкфордопфа, то ли соседей, которых разжалобил траурный кружевной воротничок, который вдова надела в память о своем Купидон Купидоиыче, то ли сама надумала — влезла еще в долги, выгнала из ночлежки всех бомжей и нищих, вымыла ее, вычистила, зарегистрировала в полиции под названием «Русалка», наняла соответствующий персонал и превратила благотворительное заведение в веселое.

Но что— то мало было веселья. Вдова думала привлечь в «Русалку» порядочных людей, но до «Рыбы» стали ходить все больше уволенные студенты, жиды, матросня, циркачи да подпольщики. Приходил даже чемпион французской борьбы Сашко Гайдамака и пел свой репертуар:

Кудри вьются, кудри вьются,Кудри вьются у блядей.Почему ж они не вьютсяУ порядочных людей?А потому что у блядейДеньги есть для бигудей,А порядочные людиВсе спускают на блядей.

Мат, разврат, поножовщина, полиция. Да и сама вдова была женщиной сложной, нервной, закомплексованной, «от сих до сих», и Сашка Гайдамаку посылала она не с безнадежной просьбой «пойди туда, не знаю куда», как доложил в охранку дворник Родригес, а туда, куда даже дворнику повторить неудобно. Если же совсем откровенно: жадна была вдова до денег, хлестала своих русалок по щекам, стучала на своих клиентов в охранку (кличка ее в охранке была «Лошадь»), а в политическом движении раз и навсегда застряла в глубокой вонючей черносотенной канаве. Еще неизвестно, где нашли упокой белые косточки ее благоверного — не в фундаменте ли собственного дома? Откуда такое лютое подозрение? Из свидетельства в «Деле»: однажды купец Кустодиев так разбушевался, что сначала избил жену, потом кулаком повыбивал все окна в доме, собрал толпу, песни пел, потом тихо стало, ночь прошла, утром якобы купец уехал по делам в Кишинев и не вернулся, исчез, сгинул. Уехал ли?… Никто не видел. Хорошее слово «якобы». Допросили соседей, потом вдову — но она сразу стала в позу презумпции девичьей невинности. Так и не нашли покойного купца. Догадки, догадки… Но всем участникам этих событий за давностью лет — амнистия. Оставим это.

Как вдруг происходят с купчихой Кустодиевой разительные перемены. В октябре девятьсот четвертого года вдова стремительно помолодела, спорола черный воротничок, до основанья опустила декольте и сменила свое пуританское поведение на вызывающе демократическое. Откуда что взялось? Вглядимся в ее фотографии в «Деле». Бот съемка в августе, купчиха позирует «Шкфорцопфу и О'Павлу» (хотя этого О'Павла никто никогда не видел). Вид у вдовы такой, будто явилась не в заурядную фотографченку, но крайней мере в Гранд-Опера. Корчит из себя высший свет, будто она графиня, — шляпа с павлиньими перьями, фальшивые шеншеля, черный воротничок, китайский веерок в мясистой левой ручище, раскрытый зонтик в такой же правой. Август. Южно-Российск. Жара за сорок. Но под тяжелыми, спадающими на пол складками панбархатпого платья так и чувствуется присутствие толстых байковых панталон до колеи. А вот фотография ноября того же года. Она… И не она! Рядом с ней Сашко Гайдамака. Прижался к ее левой груди и жрет арбуз. Листья. Осень. Веранда. Как видно, достаточно холодно. Графиня (т. е. купчиха, — уже не разберешь, кто есть кто в этом дыме реальностей), отставив мизинчик и подмигивая в объектив фотографу (Шкфорцопфу? Да, несомненно), пьет чай с вареньем (не видно каким — крыжовник?), с халвой и с медом, а сибирский котик Лапчик, сидя на правом оголенном плече купчихи, соперничая с Гайдамакой, облизывает ее обнаженное декольте. Бутылки с водкой нигде не видно — хороший признак; но, может быть, под столом? Не с этой ли фотографии срисовал — точнее, не эта ли фотография вдохновила великого Бориса Кустодиева на великую картину «Купчиха за чаем»? Одно к одному, вернее, одна к одной! Медовый месяц ноябрь у купчихи Кустодиевой с Сашком Гайдамакой, свободная любовь, о которой так пылко переписывались ночами Ленин с Арманд, — без венчания в церкви и без регистрации брака. Сошлись, перезимуют и разбегутся.