Читаем без скачивания Новый Мир ( № 3 2006) - Новый Мир Новый Мир

Конечно, перед российским зодчеством возникла непростая дилемма. Открылся путь, который освещен звездами западной архитектуры. Как тут не вспомнить строки из письма Марка Антокольского, сто лет назад адресованного Владимиру Стасову: “Мы во многом стоим еще позади Европы. У нас есть способность догонять других, и дай Бог, чтобы все шло к этому без внутренних тормозов”. Но тормоза сработали. Оно и не могло быть иначе. Ведь другой путь, как казалось, вел к “России, которую мы потеряли”. Представьте себе былинных богатырей на таком распутье.

Где-то попалось мне утверждение, приписываемое Луначарскому: “Каждое великое время должно создавать великую архитектуру”. Я бы сказал иначе — архитектуру соответствующей “величины” (разумеется, речь не о размере). Здесь можно оглянуться на опыт 30-х годов, когда большевики — “новые русские” первого призыва, — осудив архитектуру предыдущего десятилетия, под лозунгом “освоения классического наследия” востребовали то, что в большей мере отвечало их вкусам. Так и теперь — вторая их генерация, опираясь на приобретенное богатство, щедро оплачивает любезный ей архитектурный китч. Современное российское зодчество в полной мере соответствует нынешнему времени перемен.

Здесь смешались все стили и жанры. И доморощенный вариант постмодерна, который острословы профессии зовут постмодерном “вприсядку”, и подражание модерну начала века, и все, что именуется “лужковским” стилем. В российской прессе содержится резкая критическая оценка этой архитектуры, и я не стану ее повторять. Скажу другое — я вижу и хорошие постройки, появившиеся в последнее время. В них, как бы на новом витке, возрождаются лучшие традиции советских авангардистов, и, как я думаю, работы шестидесятников были промежуточным звеном этой исторической цепочки. Но сколь мало таких построек. Новаторские проекты не востребованы. Им противостоит масса совсем другого продукта. И подобно флагману столичного китча, гордо вознесся в московское небо “Триумф-Палас” (Ленинградский проспект), передразнивающий силуэт башни МГУ, возведенной полсотни лет назад.

Вот уж поистине, “с чем боролись, на то и напоролись”. Утвердившееся новое поветрие напоминает архитектуру “излишеств”, но только исполненную без тени того глубокого знания классики, без того тонкого ее понимания, которым владели учившие нас мастера. То, что сделано в угоду вкусу клиента, никогда не сравнится с тем, что создано согласно личной убежденности зодчего. Тут кстати привести строки, подходящие к данному случаю и принадлежащие, как помнится, Якову Полонскому:

Есть форма, но она пуста,

красиво, но не красота.

Можно сказать, что российская архитектура вторично вошла в ту же самую воду. Но свежа ли она? Не протухла ли? И разве не смотрится все это диссонансом в панораме мирового зодчества третьего тысячелетия?

Конечно, я понимаю, что нынче другое время, что “излишества” сталинской архитектуры были вызваны к жизни совершенно иными причинами, нежели мода постсоветского постмодернизма, и тем не менее, глядя на преобладающую массу новых сооружений, демонстрирующих воинствующую безвкусицу, я не могу отказать себе в удовольствии привести здесь казенный партийный текст приснопамятного постановления полувековой давности, с тем чтобы процитировать его критическое положение, вновь наполнившееся живым содержанием.

“Ничем не оправданные башенные надстройки, многочисленные декоративные колоннады и портики и другие архитектурные излишества, заимствованные из прошлого, стали массовым явлением при строительстве жилых и общественных зданий…”

А спустя недолгое время, вторично собрав в Кремле строителей страны, Хрущев сказал: “Еще не все архитекторы отказались от применения ненужных, но дорогих украшений фасадов зданий. Это показывает, что перестройка в архитектуре еще не закончена”. И я хорошо помню транспарант в гостиной Центрального Дома архитектора, содержащий это утверждение вместе с завершающим его призывом генсека: “Это дело надо довести до конца!”

Не сумел. А потому я назвал эту главу “Round trip архитектуры”, что на английском означает “Поездка туда и обратно”.

Сносить иль не сносить — вот в чем вопрос…

Будь Гамлет российским архитектором, он бы с этой фразы начал свой знаменитый монолог. В ней содержится самая актуальная проблема дня. Кто-то оплакивает “Москву”, кто-то будет печалиться по поводу предстоящего разрушения гостиницы “Россия”, а я сожалею об утрате башни “Интуриста”.

Вскоре после 11 сентября 2001 года для нью-йоркского журнала “Слово/Word” я написал архитектурный некролог по случаю гибели башен-близнецов. А потом пришлось написать другой — по поводу сноса их вышеупомянутой ровесницы. Однако обстоятельства их гибели были различны. Американские башни погибли от рук террористов, а мы свою — собственноручно…

Каждое сооружение — плод своего времени, творческих усилий создавших его мастеров. Время совершает ошибки, и зодчие не всегда строят шедевры. Но у каждого времени своя классика. Все, что строится, — это архитектурная история, как, впрочем, и снос может стать историческим событием. Дома сносят, потому что они ветшают, потому что стоят на пути новых свершений. И не случайно Карел Чапек, ратуя за старую Прагу, вместе с тем писал: “Город должен служить современной жизни. То, что встает у нее на пути, нам не сохранить”. Но в данном случае мотивы совсем иные. Время решительно изменило вкусы и суждения. И не впервые. Разве не по той же причине сносились в Москве древние строения в сталинские годы? Архитекторы подчас и сами охотно участвуют в подобной работе. Я называю это явление синдромом Баженова.

Он разобрал часть Кремлевской стены, дабы воздвигнуть свой дворец. Хоть и велик был зодчий, но грешен. И наказан был за то. Не сбылась тщеславная мечта. И авторов довоенного проекта Дворца Советов тоже постигло крушение амбициозной затеи. А многое осуществилось. На месте Симонова монастыря встал клуб автозавода, будто не было тогда поблизости пустого места. Примеров тому на Руси множество.

Конечно, башня “Интуриста” не памятник. Больше того, я соглашусь и с тем, что здесь совершена ошибка — подобное не следовало сооружать по соседству с Кремлем. Но только те, кто разрушил “Интурист”, у его подножия совершили градостроительный грех куда большей тяжести. Стена того же Кремля “завалилась” за аркадой подземного молла, а при взгляде в противоположную сторону одна только снесенная башня и виделась.

Кончина “Москвы” — тоже трагическое событие. Некрологов по этому случаю было множество, и я присоединяюсь ко всем скорбящим. Вспоминаю, как в 1935-м меня, семилетнего, только что привезенного в столицу из Тифлиса, 14 мая, в канун открытия московского метро, мама привела на станцию “Охотный ряд”, о строительстве которой она написала очерк, опубликованный к этому событию. Новоиспеченный отель высился над входом в метро. Архитектурный символ новой Москвы ассоциировался не только с ярлыком “Столичной”, но и звучал подобно популярной в ту пору песне Дунаевского — “Утро красит нежным светом… Холодок бежит за ворот… С добрым утром, милый город…”. У того времени был свой пафос, и “Москва” его точно выражала.

Какие бы красоты ни открывала возникшая теперь пустота, в ней прежде всего видится беспощадное отношение к своему прошлому, что называется, к “отеческим гробам”. Я не верю, что в пределах тех прочнейших стен нельзя было создать пятизвездного комфорта.

А что сказать о “России”?

Я никогда не был поклонником творчества Дмирия Чечулина, и его Белый дом раздражает меня жесткостью симметрии, пропорциями, характером прорисовки деталей, нелепой башенкой. В пору строительства отеля в Зарядье в репертуаре того же “Кохинора” появилась песня на мотив “Дубинушки”:

У седого Кремля на откосе крутом

Ты увидишь такую картину:

Ставят рядом с Кремлем

Огромадный объем,

Рядом с сердцем России — дубину.

Есть у меня на этот счет еще одно интересное воспоминание. Как-то в 1965-м я зашел в Дом архитектора и, открыв дверь Малого зала, увидел в темноте на экране очертания здания архитектурного факультета Йельского университета, которое днем раньше созерцал в экспозиции выставки американской архитектуры. Автор этой постройки Пол Рудолф показывал свои работы. Демонстрация вскоре завершилась, и последовали вопросы. Советский коллега поинтересовался впечатлением зарубежного мастера о Москве. И прозвучал ответ: “Меня поразили пространства площадей и улиц. Я много раз изучал чертежи храма Василия Блаженного, но не мог себе его представить. Теперь я вижу, что это великая постройка”. А дальше он произнес буквально следующее: “Надеюсь, вы найдете в себе силы снести отель, который строите рядом”. Похоже, что спустя сорок лет силы найдутся.