Читаем без скачивания Я вспоминаю... - Федерико Феллини

Мои куклы и я составляли вместе особый, законченный мир, который был исключительно нашим; его единственными границами были границы моего воображения.

Частично мое воображение питалось чтением. Я любил Популярные комиксы моего детства: «Воспитание отца» и старого доброго «Кота Феликса», но я читал и книги. Особенно часто перечитывал «Сатирикон» Петрония [34], вельможи времен Нерона. До нас дошли только фрагменты этого произведения. Некоторые сюжетные линии не имеют конца, некоторые — начала. Встречаются и такие, в которых есть только середина, но все это только разжигало любопытство. Отсутствующие страницы волновали воображение даже больше тех, что сохранились. Отталкиваясь от существующих фрагментов, воображение мое разыгрывалось не на шутку.

Мне представляется, как в далеком 4000 году наши потомки наткнутся на некий склеп, где будут храниться давно забытый фильм из двадцатого столетия и проектор для его просмотра. «Какая жалость! — вздохнет археолог, посмотрев нечто под названием «Сатирикон Феллини». — В фильме нет начала, середины и конца. Как странно! Что за человек был этот Феллини? Должно быть, сумасшедший».

Если вы выбираете для фильма сюжет, вроде «Сатирикона» Петрония, то это все равно что делать научно-фантастический фильм. Только проекция — не в будущее, а в прошлое. Далекое прошлое почти так же неясно нам, как и неведомое будущее.

Я находился в благоприятном положении, ставя исторические фильмы или притчи, относящиеся целиком к области фантазии. Поступая так, я не был ограничен рамками и законами настоящего времени. Если ты помещаешь действие в наши дни, это не дает возможности изменить атмосферу, художественное оформление, костюмы, манеры, даже лица актеров. Сюжет и реальность интересны мне в той мере, в какой затрагивают воображение. Но логика реальности или, точнее, иллюзии реальности должны обязательно присутствовать, иначе зритель не будет сопереживать героям.

В «Сатириконе» я показываю время, настолько отдаленное от нашего, что трудно вообразить, какова была тогда жизнь. Несмотря на то, что это наше прошлое, представить себе жизнь в Древнем Риме невозможно. В детстве я заполнял пропуски в «Сатириконе» собственными выдумками. Попав в больницу, вновь принялся читать Петрония, который отвлекал меня от однообразной унылой повседневности и провоцировал на размышления. Подобно археологу, я собирал осколки древних ваз, пытаясь угадать, какими были недостающие части. Сам Рим — разбитая древняя ваза, которую вечно склеивают, но в нем постоянно встречаешь намеки на забытые тайны. Меня завораживает мысль о разных пластах моего города и о том, что может находиться прямо под моими ногами.

Петроний пишет о людях своего времени понятным нам языком, и мне хотелось вернуть выпавшие и потерянные части его мозаики. Эти зияющие лакуны привлекали меня больше всего остального: ведь у меня появлялась возможность заполнить их с помощью воображения, и таким образом стать частью повестовования. Это позволяло мне отправиться в прошлое и там жить. Что-то вроде того, как если бы я стал описывать жизнь на Марсе, отталкиваясь от свидетельств марсианина — так что «Сатирикон» предоставил мне возможность в какой-то степени удовлетворить желание снять научно-фантастический фильм. Впрочем, от этого оно разгорелось еще сильнее.

Для себя я решил ту часть («Пир Тримальхион»), которая дошла до нас почти целиком, снимать как можно ближе к первоисточнику. Несомненно, что ученые всего мира станут сопоставлять текст Петрония и фильм Феллини. В глазах критиков избыток воображения будет большей виной, чем буквализм. Так как я могу работать только для себя и реализовывать свои фантазии, стоило хотя бы тут пойти навстречу критикам. Многие ситуации в «Сатириконе» аналогичны нынешним. Обрушившийся дом мало отличается от того многоквартирного дома, который показан в «Брачном агентстве», а сами герои — от персонажей «Маменькиных сынков»: такие же молодые люди, старающиеся как можно дольше растянуть период юности, в чем их поддерживают родные. Эти юнцы не хотят взрослеть и принимать на себя ответственность, лежащую на взрослых. А родители подчас не хотят терять детей и потому продолжают относиться к ним, как к малолеткам. Ведь взрослые дети — знак того, что родители состарились.

Из-за открытого и непредвзятого изображения гомосексуальных отношений в фильме некоторые журналисты не удержались от соблазна предположить, что я, должно быть, тоже гомосексуал или хотя бы бисексуал, подобно тому, как их собратья, посмотрев «Сладкую жизнь», решили, что и я веду такое же светское существование, как мои персонажи. Но каждый, кто был знаком со мною в то время, знает, что я не принадлежал к миру знаменитостей и богачей и не жил на виа Венето. В действительности я предпочел воссоздать улицу за большие деньги на «Чинечитта», чем снимать прямо на ней. Чашка кофе у «Дони», неподалеку от отеля «Эксельсиор», не свидетельствует об утрате цельности натуры, как полагают некоторые. Это необходимо для наблюдений. Даже фантазия должна питаться живыми впечатлениями. Чтобы придумать определенных людей, не надо быть таким же. Если я описываю слепого, не надо слепнуть самому. Достаточно всего лишь закрыть глаза и почувствовать себя потерянным и беспомощным. И не надо самому сходить с ума, если хочешь изобразить безумца, как сделал я в «Голосе Луны», хотя в моей профессии это может и помочь, и находились такие, которые предполагали, что я тоже свихнулся.

Невозможно вообразить жизнь во времена «Сатирикона». Операции без анестезии. Ни пенициллина, ни других антибиотиков. Продолжительность жизни — двадцать семь лет. В наше время это самое начало жизни. То, что сейчас — юность, считалось тогда средним возрастом, почти старостью. К суевериям относились так же серьезно, как к примитивной медицине. Отрыжку, замучившую Тримальхиона после пира, принимают за серьезное предзнаменование. Мы можем свысока взирать на то время, но, возможно, и у нас найдутся такие предсказатели.

По своей вульгарности репетиция похорон Тримальхиона не очень отличается от того, что можно видеть в наши дни. А как насчет секса? Говорят, что мы перегружаем эротикой фильмы о тех днях. Но обратите внимание на то, что было во времена Аристофана, в пятом веке до нашей эры. Актеры носили накладные члены, которые свисали до земли и волочились за ними при ходьбе как часть костюма; этот прием перешел и в римский театр. Мне лично это кажется очень забавным, хотя не сомневаюсь, что многие пришли бы в негодование, увидев это в моем фильме, а моя мать в очередной раз стыдилась бы смотреть в глаза своим друзьям в Римини.