Читаем без скачивания Самая страшная книга 2017 (сборник) - Майк Гелприн

Тем временем тетя Маша ухватилась за колеса кресла, напряглась так, что задрожали складки на руках и под подбородком, и с силой толкнула кресло вперед. Колеса заскрипели, зацепились за край половика и замерли. Тетя Маша напряглась снова – Настя разглядела взбухшие синие жилки на висках, – но коляска больше не двигалась.

– Ничего сделать не могу, проклятая инвалидность! – Голос тети Маши задрожал. – Ну кто же знал, что так все обернется, а? Ступай, доченька. Нечего на калек разных смотреть. Я тут как-нибудь сама разберусь. Дядя Эдик поможет. Он хоть и слепой, но кое-что видит. Не все у него трагедия забрала. Скажи только, где масло взять и спички. А дальше мы уж сами, привыкшие. Я ему, значит, говорю, а он делает. Так и живем. Одна без ног, второй без глаз. Ребенка еще растим хорошим человеком, стараемся.

– Давайте помогу… – пробормотала Настя.

Эти люди, казавшиеся минуту назад некрасивыми и неуместными на кухне, сделались вдруг совсем другими – несчастными, потрепанными жизнью, как халат на тете Маше. Даже стыдно стало. Вот так, не разобравшись, причесала всех под одну гребенку.

– Я сама, заинька, спасибо… – В голосе тети Маши чувствовались нотки робкого самоуважения, словно она хотела доказать, что справится, что не такая уж развалюха, как может показаться.

Она переложила кастрюльку с колен на стол, впилась пальцами в колеса, напряглась, толкнула и медленно подкатила к плите. Лицо ее раскраснелось и вспотело. Настя представила, как эта несчастная женщина будет сейчас возиться с готовкой.

– Все же давайте я, – она взяла банку. – Знаете, мне еще сорок минут до школы, быстро управлюсь.

Она действительно управилась быстро, приготовила гречку, заварила чай, намазала несколько бутербродов. Тетя Маша откатилась к дивану (вместе с ней исчез и запах, который тревожно лез в нос и постоянно возвращал Настины мысли к умершей бабушке), и они с дядей Эдиком смотрели на нее с благоговейным трепетом (вернее, непонятно было, куда смотрит дядя Эдик, потому что глаз его словно ощупывал потолок).

– Прелестница! – время от времени восклицала тетя Маша.

– Завидую, – говорил дядя Эдик безо всяких интонаций. – Когда-то и мы были молодыми, кровь с молоком.

По кухне разнесся аромат свежего чая, напомнивший, что уже все-таки утро, пусть и темное, зимнее, а за окном мороз, а в школе первые два урока – физкультура, которую Настя недолюбливала, потому что надо было прыгать через «козла» перед всем классом. Мысли о школе словно выдернули Настю из полудремы, она посмотрела на настенные часы и обнаружила, что выходить уже через десять минут.

– Мне надо бежать, – сказала она извиняющимся тоном. – Вроде завтрак готов.

– Спасибо, золотце. Радость мамина и папина! Совсем уже большая выросла, самостоятельная! – запричитала тетя Маша, елозя в скрипучем кресле. От каждого ее движения с кресла сыпалась на линолеум мелкая рыжая крошка ржавчины. – Я вот тоже так хотела, чтобы помощница в доме была. Как там говорят? «Сначала нянька, потом лялька». Да вот не дал Бог второго ребеночка. Да и первый… что я тебе рассказываю, солнышко. Беги в школу скорее, а то опоздаешь…

Ее причитания внезапно прервал дядя Эдик. Он будто бы что-то вспомнил и, поглядывая чуть вбок, на темное окно, где блестел размытый желток отражения лампы, сказал:

– А не принесешь ли дяде вторую тапку, а? В комнате забыл, теперь же не найду совсем. У вас не квартира, а лабиринт.

– Принесу, – кивнула Настя, подумав.

В бывшую бабушкину комнату она заходила нечасто. Вот уж где неприятному запаху было раздолье, и его оттуда никак не выветрить. Еще год назад все знали, что бабушка скоро умрет, и просто ждали, когда же это случится. Большую часть времени бабушка лежала на кровати, сложив руки на груди, смотрела в потолок обесцветившимися до бледно-розового цвета зрачками. Настя боялась подходить, потому что где-то в глубине души подозревала, что бабушка превратилась в вампира и набросится на нее, как только сможет дотянуться. Иногда, правда, приходилось помогать маме, и это были самые длинные минуты в Настиной жизни. Она старалась задерживать дыхание и не разглядывать умирающую бабушку, но все равно видела больше, чем хотела. Ей потом иногда снилось бабушкино лицо – худое, с выпирающими скулами и блестящим морщинистым лбом, с кожей цвета лимона, в синих пятнах. После бабушкиной смерти Настя долго боялась заходить в комнату, но постепенно страх сошел на нет, а вместо него осталось неприятное ощущение чужеродности, будто эту комнату отделили от остальной квартиры, изолировали, опечатали, оставив внутри запах смерти и старости, холодный ветер, сохнущие в вазе цветы и старые книги с обтрепавшимися корешками. Кажется, даже мама нечасто туда заглядывала, быстро смахивала пыль и плотно закрывала за собой дверь.

Сейчас комнату освещал слабый свет настольной лампы. Он очерчивал круг возле кровати, выхватывал краешек старого стола и обои в синюю полоску, а остальную комнату погружал в еще более густую темноту. На краю кровати сидела девочка примерно одного с Настей возраста. Одета она была в какую-то растянутую застиранную майку непонятного цвета и в трико с пузырями на коленках. Длинные волосы небрежно заплетены в две косы. Девочка, не замечая Настю, разглядывала деревянные квадратики многочисленных иконок, которыми была обклеена стена над столом.

Бабушка, будто заядлый коллекционер, покупала иконки каждую воскресную службу и приклеивала их одну к другой, в несколько рядов. Может быть, надеялась собрать из них общую картинку, как мозаику, или вкладывала в этот процесс какой-то только ей ведомый смысл. В любом случае, процесс был не закончен. Когда бабушка слегла, иконки больше никто не покупал и не клеил. На стене висело четыре ряда по десять иконок и еще один ряд с тремя. Настя часто смотрела на них, пока мама меняла бабушке «утку».

– Привет, – поздоровалась Настя.

Девочка повернулась, настороженно сверкнула взглядом. У нее было красивое лицо: тонкий подбородок, аккуратный носик и щеки в веснушках.

– Меня Настя зовут. Я так понимаю, мы родственники. Ты ведь Соня? Меня твой папа попросил тапку ему принести. Потерял где-то…

Соня спрыгнула с кровати, выудила из-под стола тапку и ловко бросила ее в сторону Насти. После этого вернулась к разглядываю иконок, не проявляя больше интереса.

Настя потопталась на пороге, испытывая неловкость, потом вернулась на кухню, отдала тапку и пошла собираться в школу.

Ее не оставляло ощущение странности и нелогичности происходящего. Словно что-то с утра пошло не так, как должно. Что-то изменилось.