Читаем без скачивания Я не Поттер! - Марина Броницкая

Мне снился Даддли, ценность которого я, в конце концов, оценил как положено. За все время каникул он ни разу не высказал ни единого желания спасти мир от кого‑нибудь, не говоря уже о философском камне! Он ел, смотрел телевизор, орал, когда ему нечего было есть, но не таскал меня за собой каждый раз, когда ему нужно было уйти. Да мой кузен не человек — он золото! Рождественскую неделю я провел, как совсем не маг. Мы слонялись по игровым залам, посещали фирму мистера Дурсля, доставляя туда внушительного вида коробки с ланчем, привязывали консервные банки к кошачьим хвостам, получали от всей округи за это на орехи, и рассказывали тете что он, то есть кот, «таким и был!»

Чем бледнее становились мысли о Хогвартсе, тем румянее и толще становились мои щеки, постоянно подпитываемые пирогами, салатами и пудингами. Однако многочисленные письма, доставляемые Буклей, не давали мне покоя. Малфой жаловался на гостей, которых было столько, что приятель просто поставил стульчик у входа, чтобы не бегать туда–сюда, встречая вновь прибывших согласно правилам этикета. Рон жаловался на родственников, дразнивших его со страшной силой всякими «змеиными» эпитетами и не отпускающих его к Драко в гости. Гермиона писала про философский камень и только про него. Симус засыпал меня предостережениями о грозящей всем нам опасности, ведь тот, кто хочет украсть камень — «очень плохой человек». Они так и не признались мне, что подозревают отца — тоже пытаются хитрить, у меня видно учатся. Крэбб и Гойл писать категорически не любят. Зато мне написала миссис Гойл и пригласила на бал Посвящения Слизеринцев. Скрипя сердцем, но на это приглашение я ответил отказом. Не хотелось выглядеть лишним, не хотелось завидовать. Когда‑нибудь и я буду давать балы, отвечая отказами на слезные просьбы выслать такое приглашение!

Письма оттуда, откуда обычно они не приходят, я не получил. Посетить Азкабан придется Драко, после пасхальных канукул. Малфои попытаются достучаться до разума Лестрейндж — предъявят ей лучшего друга Гарольда и будут умалять поведать пророчество. Я сомневался и в том, что тетя Драко безумна, и в том, что она так глупа, чтобы открыть тайну тем, кому и так могла её открыть годами раньше. Бессмысленная затея, и дядя Люциус это понимает, но его попросил друг, а другу он никогда не отказывает.

Рассказывая мне о красивой женщине, полной планов и надежд, которые рухнули в адскую пропасть безумия, о женщине, полной жизни и силы, которых её лишили, папа говорил коротко, словно боялся сказать лишнее. Однако он никогда не говорит бесполезных слов, не совершает лишних движений, он всегда резок, силен и мрачен. Но вот когда речь заходит об этой Белле, отец чернеет на глазах и не находит себе места.

— Она там умерла. Я знаю. В Азкабане выживает тело, не дух… — папа двумя точными движениями закатил рукава до локтей, обнажив изящные руки. — Беллатрикс взяла на себя с дюжину и моих промахов, Гарри. Я прошу тебя об этом помнить. Произойти может многое, смерть прийти неожиданно, а года пройти незаметно, но… поклянись мне, что не забудешь её жертвы.

Папа не умолял меня, как это принято у обычных людей, но он делал это так, как позволяла ему его гордость.

— Не забуду… — я испуганно вжался в стул и незаметно прочистил горло. — Клянусь!

— Хорошо, — пустым голосом подытожил отец. — Очень хорошо…

Мои же слова напомнили мне клятву верности слизеринцев друг другу, нарушая которую маг стирался из Большой Книги Салазара, куда вписываются имена всех его последователей. Ну, может это и не совсем она, но раз нужно так, то обещание я сдержу.

— А какие промахи?..

Тут я не то что вжался в стул, я слился с ним воедино! Но отец, оторвавшись от нарезки хвостов чешуйчатых зубров, облокотился на стол ладонями, и с холодной иронией поинтересовался:

— А как думаешь? Мы воевали! Кто тайно, кто явно…

— Ты убил? — вопрос дался мне тяжело, хотя я верил, что отец может всё, если нужно преодолеть преграду.

Он не просто казался таким… темным, решительным, а его пренебрежительный взгляд смотрел на всё сверху вниз совсем не без причины. Папа всю жизнь учился и много знал, он имел право не любить людей. Дядя Люциус говорил как‑то, что папа слишком большой для Хогвартса, и уверен, он имел в виду не рост.

— Убил? — отец изумился. — Нет, Гарри… я убивал!

Мы немного помолчали, затем я вновь принялся ножом счищать чешуйки с длинных серых хвостов, похожих на крысиные, только больших в разы.

— Она согласилась взять на себя вину многих. Не хотела жить без… него. Дура! — отец в сердцах отшвырнул нож и тот вдребезги разбил стекло шкафа с реликтовыми экспонатами заспиртованных растений. Но ни звон стекла, ни звуки воды, струйками стекающей на пол, отца от размышлений не отвлекали. Что он видел в отражении стекляшек, о чем ему напоминал гулкий стук капель — не знаю…

— Все убивают, таков закон, сын. Ты думаешь, Дамблдор его не соблюдает? Соблюдает. Если не победишь — погибнешь. Совершенно не важно притом, как тебя зовут, и за что ты сражаешься. Но ты спас мне жизнь…

— Когда?! — я принялся судорожно обдумывать варианты. Уж не тогда ли, когда предупредил, что лиловая жидкость в кастрюльке на плите совсем не компот, а взрывоопасная смесь, которую я там забыл совсем случайно, когда подогревал её на газу…

Папа усмехнулся, прочитав мой разум, как открытую книгу, и выкрикнул:

— Когда родился! Мне не нужен был сын, мне не нужна была твоя мать! — в его словах сквозила неприкрытая горечь, и он замолк до тех пор, пока не смог вернуть её в себя. — Вокруг стояли стены. Я не мог поступить в университет, потому что у меня не было денег, меня не брали на работу в Министерство, потому что я не такой, как Поттер или Люпин! К тому же еще на седьмом курсе я написал труд на тему Запретных Заклятий. Альбусу он пришелся не по вкусу, он уже очень давно решает сам, что можно изучать, а какие знания лучше приберечь для своих… — лицо у папы побелело, и от ужаса его тихой ярости у меня мурашки по коже побежали. — И жил я в трущобах не потому, что они прекрасны. В них не живут, а существуют, загибаясь от сырости! — его голос сорвался на хрип. — Я им не нравился, просто не нравился…

Наконец, декан вспомнил о разгроме, в изнеможении махнул палочкой, и стекло засверкало вновь — чистое и блестящее, как новенькое. Словно и не было оно свидетелем чужой обиды, словно и не отражало собой бесстрастное лицо отца всего минуту назад. Декан Снейп еще в юности лишился права показывать свои настоящие чувства, ведь они могли выдать его и уничтожить. Он не смог даже скривиться — привык, что на него смотрят. Всегда начеку — ждет, что его подловят на обмане.

— Понимаю…