Читаем без скачивания Прими красную таблетку: Наука, философия и религия в «Матрице» - Гленн Йеффет
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Знакомая последовательность событий может разворачиваться во многих мирах: новая планета безмятежно вращается вокруг своей звезды; на ней начинает медленно формироваться жизнь; раскручивается калейдоскопическая процессия, состоящая из многообразных живых существ; возникает интеллект, который, по крайней мере, до самого последнего времени обладал огромной ценностью для выживания; а потом на планете изобретают технологию. Их осеняет, что есть такая вещь, как законы Природы, что эти законы можно открыть при помощи эксперимента и что знание этих законов может как спасать, так и отнимать жизни, причем в беспрецедентных масштабах. Они осознают, что наука дает огромные возможности. В мгновение ока они создают приспособления, способные изменить мир. Некоторые существующие на планете цивилизации видят, что это движение напролом, накладывают ограничения на то, что можно делать и что категорически нельзя, и благополучно переживают это опасное время. Другие, не настолько удачливые или не настолько осторожные, погибают.
Это написал Карл Саган в книге «Бледная голубая точка» (1994). В книге представлен его взгляд на будущее человечества. Я лишь сейчас начинаю понимать, насколько глубоки оказались его прозрения и насколько меня мучает то, что я больше никогда не услышу этот голос. При всем его красноречии голос Сагана всего лишь голос обычного здравого смысла — этого качества, как и умеренности, похоже, недостает ведущим апологетам технологий XXI века.
Я помню, когда был маленьким, моя бабушка была настроена резко против злоупотребления антибиотиками. Еще до Первой мировой войны бабушка начала работать медсестрой, и здравый смысл подсказывал ей, что прием антибиотиков, пока он не стал абсолютной необходимостью, может повредить.
Не то что бы она была врагом прогресса. За свою почти семидесятилетнюю карьеру медсестры она повидала немало достижений прогресса; мой страдавший диабетом дед много выиграл от усовершенствованных методов лечения этой болезни, которое стало возможным уже на его веку. Но бабушка, как многие рассудительные люди, наверное, подумала бы, что сейчас мы поступаем очень самоуверенно, разрабатывая роботизированные «виды-заменители», когда очевидно, что мы не вполне справляемся и с относительно более простыми вещами. И не меньше усилий у нас уходит на то, чтобы справляться с самими собой, — или даже на понимание самих себя.
Теперь я знаю, что она чувствовала суть жизненного порядка и ощущала необходимость жить с уважением к этому порядку. С этим уважением приходит и необходимая умеренность, которой нам с нашей наглостью начала XXI века, не хватает — нам на беду. Основанный на этом уважении здравомыслящий взгляд на вещи нередко оказывается верным и обгоняет научные доказательства. Очевидная хрупкость и различная неэффективность созданных человеком систем должны заставить нас сделать паузу; хрупкость систем, над которыми я работаю, несомненно сдерживает меня.
Нам следовало бы выучить урок, полученный в результате создания первой атомной бомбы и последовавшей за этим гонки вооружений. Мы не очень-то хорошо усвоили его, и его сходство с нашей теперешней ситуацией вызывает беспокойство.
Разработкой первой атомной бомбой руководил выдающийся физик Дж. Роберт Оппенгеймер. Естественно, Оппенгеймера не интересовала политика, однако он начал болезненно осознавать, по его мнению, серьезную угрозу западной цивилизации со стороны Третьего рейха, угрозу действительно нешуточную из-за возможности попадания ядерного оружия в руки Гитлера. Побуждаемый этим опасением, Оппенгеймер приехал в Лос-Аламос, отдав в распоряжение союзников весь свой мощный интеллект, страсть к физике и харизматические качества руководителя. Он возглавил осуществленную в кратчайший срок программу исследований, в которой приняли участие величайшие умы современности, и добился быстрого создания бомбы.
Поражает то, насколько естественно продолжились эти исследования после того, как первоначальный их стимул исчез. Вскоре после победы в Европе у Оппенгеимера состоялась встреча с несколькими физиками, полагавшими, что, возможно, эти исследования следует прекратить, но Оппенгеймер доказал необходимость их продолжения. Его доводы могут показаться несколько странными: разработки по созданию ядерной бомбы нужно продолжать не из-за опасности крупных военных потерь при высадке в Японии, а потому, что Организации Объединенных Наций, которая в то время создавалась, следует учитывать возможности атомного оружия. Более вероятный аргумент в пользу продолжения проекта представлял накопленный к тому моменту движущий импульс исследований: первое атомное испытание, «Тринити», вот-вот должно было состояться.
Известно, что первое атомное испытание физики продолжали готовить, несмотря на существование множества потенциальных опасностей. Изначально их беспокоило то, что результатом атомного взрыва могло стать воспламенение атмосферы. Это показывали расчеты Эдварда Теллера. Новые, исправленные, вычисления свели риск уничтожения мира к вероятности три из миллиона. (По словам Теллера, позже он смог вообще отбросить вероятность поджога атмосферы.) Оппенгеймер очень волновался за результаты «Тринити» и поэтому договорился насчет возможной эвакуации населения юго-западной части штата Нью-Мексико. И, разумеется, существовала несомненная опасность развязывания гонки ядерных вооружений.
Не прошло и месяца после первого успешно завершившегося испытания, как две атомные бомбы камня на камне не оставили от Хиросимы и Нагасаки. Некоторые ученые предполагали, что бомба предназначалась просто для демонстрации силы, а не для бомбардировки японских городов, указывая на то, что этот шаг мог бы существенно повысить шансы установления контроля над вооружениями после войны. Однако это ни к чему не привело. Трагедия Пёрл-Харбора была все еще свежа в памяти американцев, и поэтому президенту Трумэну было бы чрезвычайно трудно приказать провести всего лишь демонстрацию нового оружия, а не использовать его так, как это было сделано: желание быстро покончить с войной и спасти жизни людей, которые могли бы погибнуть при любом варианте войны с Японией, оказалось сильнее. Однако не исключено, что на самом деле все было гораздо проще. Как впоследствии признался физик Фримен Дайсон: «Причина того, что она была сброшена, заключалась на самом деле в том, что ни у кого недостало ни мужества, ни дальновидности для того, чтобы сказать "нет"».
Важна понять, насколько были шокированы физики последствиями бомбардировки Хиросимы 6 августа 1945 года. По их собственным словам, они переживали самые разные эмоции: сначала они ощутили удовлетворение от того, что бомба сработала; потом их охватил ужас при мысли о том, что все люди на месте взрыва погибли; затем у них появилась уверенность в том, что ни в коем случае нельзя сбрасывать вторую бомбу. Но вторая бомба все же была сброшена — на Нагасаки, всего лишь спустя три дня после бомбардировки Хиросимы.
В ноябре 1945 года, когда прошло три месяца после ядерной бомбардировки двух японских городов, Оппенгеймер по-прежнему занимал твердую научную позицию, утверждая следующее: «Невозможно быть ученым, если вы не будете считать, что знание о Вселенной и могущество, которое это знание дает, — это нечто, обладающее существенной ценностью для человечества, и что вы будете всячески распространять это знание и готовы нести ответственность за последствия».
Вместе с другими учеными Оппенгеймер продолжил работать над докладом Ачесона-Лилиенталя, в котором, как пишет в своей последней книге «Видение технологии» Ричард Роде, «был найден способ предотвратить секретную гонку ядерных вооружений без обращения за помощью к вооруженному всемирному правительству». Доклад предлагал отказаться от разработок ядерного оружия в отдельных государствах в пользу международного агентства.
Из этого предложения родился план Баруха, который в июне 1946 года был поддержан ООН. Однако этот план так никогда и не был принят (возможно, потому, что, как предполагает Роде, Бернард Барух «настаивал на обременении плана договорными санкциями» и тем самым обрек его на неизбежную гибель, хотя «почти наверняка он и без того был бы отвергнут сталинистской Россией»). Другие попытки совершить ощутимые шаги к интернационализации ядерного потенциала с целью предотвращения гонки вооружений наталкивались либо на американских политиков и внутреннее недоверие, либо на недоверие со стороны Советов. Возможность избежать гонки вооружений была утрачена, причем довольно быстро.
Два года спустя, в 1948 году, судя по всему, Оппенгеймер стал думать по-другому: «В каком-то грубом смысле, который не могут полностью уничтожить ни вульгарность, ни юмор, ни преувеличение, физики познали грех; и от этого знания они уже не смогут избавиться».
