Читаем без скачивания Рыцарь Христа - Стампас Октавиан

— Простите, что я не сразу открылся вам, кто я такой, — сказал он. — Но таково мое обыкновение при встречах с незнакомыми людьми, целей которых я не знаю.

— Неужто вы и впрямь Хасан ибн ас-Саббах? — не мог поверить граф де ла Котье. — Все, кто наслышан о вас, вашей мудрости и вашем могуществе, полагают, что вы глубокий старец. Мы же видим перед собой человека тех лет, когда люди только достигают первых вершин величия.

— Это мой любимый возраст, — туманно отвечал Хасан с такой особенной улыбкой, что я даже не знаю, чего было больше в ней — любезности или презрения. Разговор продолжался долго. Хозяин замка Аламут подробно расспрашивал графа де ла Котье о том, что творится сейчас в Европе, каковы планы и устремления крестоносцев в том случае, если им и впрямь удастся завладеть Иерусалимом, чего следует ожидать в истории борьбы между папой Урбаном и императором Генрихом. Как и следовало ожидать, он лишь время от времени косвенно приближался к главной теме разговора о союзе французского короля и властелина Аламута. Когда стемнело, нас уложили спать. Ночью, ворочаясь в кровати, граф вполголоса проклинал восточные обычаи и особенность в любых ситуациях вести себя уклончиво. На другой день Хасан ибн ас-Саббах повел нас осматривать красоты, открывающиеся из разных точек замка. Аламут и впрямь расположен в удивительно живописном месте. Грандиозные картины горных круч навевают мысли о божественной связи между землею и небесами. Сколько ни пытался граф де ла Котье приблизиться снова к той теме разговора, ради которой мы прибыли сюда, шах-аль-джабаль предпочитал рассуждать о поэзии суфиев, о Казн Нумане, о прозе Унсура аль-Маали. Он принялся сравнивать достоинства поэмы «Шахнаме» Фирдоуси с «Шахнаме» Асади Туей. Потом он взялся рассуждать о свойствах трав, цветов и драгоценных каменьев. Тут мы вышли на край крепостной стены. Наконец-то графу удалось повернуть разговор в нужном направлении. Он заговорил о том, что Восток и Запад постоянно отталкивают друг друга, но не могут существовать порознь, что их нельзя слить воедино, но время от времени между ними должно происходить нечто вроде временного сожительства. Хасан слушал и слушал и ничего не отвечал. Граф не выдержал и в запальчивости воскликнул:

— В конце-концов, это выгодно и вам, и нам! Разве вы не хотите быть вторым человеком Франции?

Услышав эти слова, Хасан ибн ас-Саббах ухмыльнулся и ответил:

— Чтобы иметь выгоду надо не думать о выгоде. Чтобы быть счастливым нужно не думать о счастье. Чтобы иметь крепкое здоровье надо не думать о болезнях. Власть дается не тем, кто ее страстно желает получить и всюду ищет, а тем, кого она любит. Бедняжка Франция предлагает себя в любовницы человеку, который даже не сумел стать визирем султана. Правда, с тех пор этот человек стал могущественнее султана, а Франция не очень-то разбогатела. Я понимаю проблемы короля Филиппа. Но предлагать мне сделаться вторым человеком Франции… Вот, взгляни, франк, что такое истинная власть над людьми.

Сказав это, шах-аль-джабаль указал пальцем на пропасть, зияющую за крепостной стеной, на которой мы стояли, и отдал короткий приказ одному из своих людей. Тот покорно, не говоря ни слова, расстегнул пояс, на котором висел в ножнах богато украшенный меч, положил пояс и оружие на пол и с разбегу прыгнул вниз со стены. Ни тени испуга, страха, отчаяния не промелькнуло в его глазах, когда он это делал. Мы в ужасе смотрели на то, как падает в страшную бездну его тело, как трепещут белые одежды. Можно было бы подумать, что все это галлюцинация, но красный пояс и меч в ножнах, лежащие неподалеку от нас, были свидетельством того, что все произошло на самом деле.

— Ну как? Понравилось? — спросил шах-аль-джабаль. — Хотите, могу и повторить.

И не дожидаясь нашего ответа, он махнул рукой и коротко скомандовал другому часовому. Так же послушно, не говоря ни слова, и даже наоборот, с каким-то удивительно веселым выражением лица, часовой сложил с себя пояс и оружие, разбежался и с весьма радостным криком бросился в пропасть. Мы заглянули вниз и увидели два мертвых тела в белоснежных одеждах, распростертых на дне пропасти, глубоко-глубоко внизу.

— Невероятно! — воскликнул граф де ла Котье. — Почему эти люди так весело расстаются с жизнью? Что тут за тайна?

Он заговорил с Хасаном, и, как я потом узнал, суть разговора сводилась к следующему. Граф спросил у владельца замка Аламут, какую пользу для себя или своей семьи надеются получить эти безумцы, этак ни за что ни про что расстающиеся с жизнью. Шах-аль-джабаль с усмешкой отвечал, что мы, европейцы и христиане, мерою всех вещей считаем какую-то пользу, а между тем, миром управляет нечто более высокое, нежели понятие блага или пользы. Эта высшая категория смысла бытия мира недоступна пониманию непосвященного человека, к ее восприятию можно прийти лишь став хасасином и начав восхождение к ней ступень за ступенью, переходя из одной тройки в другую. Конечно, этот переход возможен только в случае гибели кого-нибудь из более посвященных, но количество хасасинов растет, и находясь сегодня в низшей тройке, завтра можно оказаться командиром тройки новичков. После этого Хасан ибн ас-Саббах вновь усмехнулся и спросил, есть ли у франкских королей столь преданные люди, как у шах-аль-джабаля, готовые по мановению руки броситься в пропасть. Граф честно признался, что даже если такие и найдутся, то их можно будет по пальцам перечислить.

— А у меня таких более семидесяти тысяч, — сказал шах-аль-джабаль гордо. — Включая самых посвященных, дай-аль-кирбалей. Каждый из них стоит ста ваших рыцарей. Пройдет немного времени, и мы захватим власть во всем мире. И главным человеком поднебесных владений будет не император Римской империи, не папа, не константинопольский василевс и не сельджукский султан, а шах-аль-джабаль Хасан ибн ас-Саббах. Или же, если я умру, то тот из дай-аль-кирбалей, который займет мое место, самый близкий мне человек. Так и передайте вашему королю.

После этого решительного ответа шах-аль-джабаль сделался еще более любезным и предложил графу де ла Котье жить в замке Аламут столько, сколько тому будет угодно, но граф понимал, что чем дольше он будет оттягивать с возвращением к своему сюзерену, тем меньше уважения он будет внушать к своей персоне со стороны Хасана и его приближенных, ибо для восточного человека преданное служение является главной и наипервейшей человеческой добродетелью. Поэтому он провел в Аламуте не более недели и отправился назад в Европу в сопровождении одного из фидаинов. Меня же он оставил у шах-аль-джабаля, чтобы я стал одним из хасасинов, одним из людей Хасана ибн ас-Саббаха.

— Как?! Вы согласились оставить христианство и сделаться неверным? — воскликнула Елена.

— Вовсе нет, — отвечал Жискар. — От меня никто не требовал отречения от Иисуса Христа и принятия Магометовой веры. Когда граф пересказал мне все беседы, которые он вел с хозяином Аламута мы как-то почти одновременно пришли к одной захватывающей мысли. Что если мне прикинуться, будто я, восхищенный преданностью людей Хасана, загорелся желанием сделаться хасасином. Таким образом я смогу узнать, что заставляет хасасинов превращаться в столь послушных рабов своего господина. Честно говоря, я и готов был бы принять на время мусульманство, тем более, что никогда не чувствовал себя ревностным христианином, я ведь кельт и правильнее называть меня не Жискар, а Гвейскарт, и в роду у меня сплошь были языческие жрецы, хранящие веру древних друидов. Но когда граф сообщил о моем якобы желании вступить в ряды хасасинов, Хасан ибн ас-Саббах сразу предупредил, что при желании я могу сохранять христианскую веру и магометанство мне придется принять только в том случае, если я стану йамутом, то есть получу третий по старшинству снизу чин в иерархии хасасинов. Среди гундиев, то есть, самых рядовых хасасинов, есть немало христиан, язычников, зороастрийцев и даже иудеев. Итак, граф де ла Котье уехал, а я стал готовиться к обряду посвящения меня в гундии. Для начала меня принялись старательно обучать арабскому языку. Обучение проводилось следующим образом. Меня приводили в маленькую комнатку, усаживали на коврик и в углу комнатки зажигали какие-то благовония, от запаха которых во мне просыпалась какая-то неизъяснимая жажда свободно говорить по-арабски. Тут приходил учитель и начинал разговаривать со мной, знаками поясняя значения слов, их связи между собой и изменения в зависимости от применения. Не прошло и месяца, как я мог изъясняться а понимать по-арабски. За время обучения я познакомился с некоторыми гундиями, среди которых были армяне, греки, итальянцы и даже один француз. Все они внушали мне мысль о необыкновенном счастье, которое испытывает человек в момент его посвящения в хасасины. Кроме того, они утешили меня, сказав, что от гундиев не требуется никакого самопожертвования. Они подчиняются зульфикарам, но те не имеют права требовать от них беспрекословного повиновения, и гундий способен отказаться от исполнения приказа, подобного тем, которые отдавал Хасан людям, бросившимся в пропасть на второй день нашего пребывания с графом де ла Котье в замке Аламут. Это меня сильно утешило. Ведь я не собирался подниматься по хасасинской иерархической лестнице, подвергая при этом свою жизнь смертельной опасности.