Читаем без скачивания Рыцарь Христа - Стампас Октавиан

— И все-таки, как вы думаете, какова же примерно эта цель? — спросил я.

— Да уж наверняка самая что ни на есть жульническая и богопротивная, — вмешался в разговор Аттила. — Знаю я этих ибн-собак и всяких прочих чертей их породы. Самые отпетые разбойники на всем белом свете, и дай им, Боже, на том свете вместо ихних гурий сожительствовать с тещами и матерями тещ. Немало мой меч порубил ихнего брата, прежде, чем господин Лунелинк присвоил ему громкое прозвище Цезор. Жаль, что он погиб во время бури вместе со всем моим рыцарским имуществом.

— Я подарю вам новый меч, Аттила, — успокоила его Елена, — но с условием, что вы будете называть его Дикеосом, то есть, справедливым. Согласны?

— Дикеосом так Дикеосом, конечно согласен! Не знаю только, как мне благодарить вас, — разулыбался рыцарь Газдаг.

— Так что же, дослужились ли вы до более высокого чина? — спросил я у Жискара.

— Да, — ответил он, — дослужился. Сначала моим новым зульфикаром стал Фарханг, когда Фахруддин заменил погибшего йамута, которому подчинялся. Амбарцум получил амулет как кандидат в зульфикары, но ему не суждено было заменить Фарханга. Вскоре отряд под командованием урхана и состоящий из трех алфиев, девяти йамутов, двадцати семи зульфикаров и восьмидесяти гундиев отправился на юг, чтобы ограбить караван верблюдов идущий из Бухары в Константинополь. И мы оказались в числе посланных туда хасасинов. Вопреки ожиданиям, караван сопровождало более тридцати воинов, с которыми мы вступили в неравное сражение и всех перебили, но Фарханг погиб, и когда мы вернулись в Аламут, встал вопрос о том, чтобы Амбарцум сделался зульфикаром. Но тут с моим другом произошла какая-то перемена, и накануне своего посвящения в зульфикары он признался мне, что хочет бежать из Аламута, потому что ему было виденье Богородицы, которая скорбила о его судьбе, говоря, что он служит лукавому. Не знаю, что происходило тогда с моею собственной душой. Мне было мучительно осознавать, что я участвовал в разбое, ограбил торговый караван и убил при этом одного из защищавших его туркменов. Но в то же время я и не помышлял, в отличие от Амбарцума, о бегстве из Аламута. Я мечтал о новом путешествии в Фирдаус, ради которого мне нужно было достичь звания зульфикара. Амбарцум сообщил мне, что ему удалось выяснить, каким образом люди совершают переселение в Фирдаус при посвящениях в тот или иной чин. Он уверял меня, что при этом в вино подмешивается хасис — какой-то особенный состав, в основе которого содержится смола, выделяемая женскими соцветиями индийской конопли. Одурманенный этим средством человек легко поддается любому внушению, а поскольку Хасан ибн ас-Саббах обладает необыкновенными гипнотическими способностями ему не составляет труда воздействовать на одурманенного и создать в его грезящем сознании какие угодно видения, сопровождаемые сильными чувствами. Я слушал Амбарцума и не хотел ему верить, а хотел лишь одного — поскорее вновь очутиться в Фирдаусе. Я не думал о том, что эта зловонная трясина уже по колено засосала меня в свои сатанинские недра. Мне тяжко рассказывать о том, что произошло дальше, но я хочу, чтобы вы меня выслушали и придумала какого наказания я заслуживаю за свои преступления.

Он ненадолго замолчал, преодолевая в себе что-то затем продолжил угрюмо:

— На следующий день выяснилось, что Амбарцум исчез. Двадцать пять зульфикаров со своими гундиями были разосланы во все стороны на поиски беглеца. Его поймали в двадцати милях от Аламута, бедняга вывихнул ногу и не мог быстро передвигаться. В тот же день Хасан лично судил его в присутствии множества своих подданных. Многие требовали самой жестокой казни, но выслушав несколько десятков суждений, шах-аль-джабаль вынес такой приговор:

— Каждый гундий уже считается посвященным в наше великое братство, и поэтому бегство от нас, а тем более бегство накануне посвящения в зульфикарское звание, можно рассматривать не иначе, как подлое предательство. А предательство по закону хасасинов наказывается самой страшной казнью — сниманием кожного покрова и дальнейшим купанием в соляном растворе. Но все же, гундий еще не вполне хасасин, он как бы младший брат среди нас, и потому мы должны быть милосердны и снисходительны к нашим младшим братьям. И вот, в знак такого милосердия и в назидание всем остальным гундиям, я повелеваю не казнить гундия Амбарцума самой страшной казнью, а просто повесить его. Казнь пусть будет произведена рукою того гундия, кто вместо Амбарцума станет зульфикаром. Да благословит нас Аллах!

Можете себе представить, какое впечатление произвел на меня такой приговор Хасана. Меня стали подталкивать, чтобы я немедленно начал готовиться исполнить казнь. Сердце мое разрывалось надвое. Я привык к Амбарцуму, он был славный малый, и мне никак не хотелось своею рукой казнить его. С другой стороны, сразу после этой казни я должен был пройти обряд посвящения в зульфикары, о котором мечтал как о возможности снова посетить волшебный мир Фирдауса. В одном из небольших двориков Аламута находилась виселица, и все отправились туда, ведя связанного Амбарцума. Он был бледен, сильно хромал и в отчаянии смотрел вокруг себя. Когда я подошел к нему и стал идти рядом, он улыбнулся мне и вполголоса сказал:

— Ни о чем не думай. Делай то, что тебе приказано. Я прощаю тебя и буду просить Богоматерь, чтобы она послала спасение, тебе и твоей душе. Об одном молю тебя — найди время и способ уйти от них.

Его слова дали мне облегчение, но тогда я и не помыслил о том, что и впрямь нужно бежать от хасасинов. Я помог Амбарцуму встать на табурет под виселицей и сам надел на него веревку. При совершении казни не присутствовали ни шах-аль-джабаль, ни дай-аль-кирбали, ни дай, ни рафики. Был лишь один фидаин, двое ласиков, несколько урханов и алфиев. Остальные — йамуты, зульфикары и гундии. Фидаин дал мне знак, все уставились на меня, затаив дыхание.

— Прощай, Амбарцум, — сказал я и вышиб из-под него табурет. — Вот куда завела меня дорога греха.

— Да, сударь, — вздохнул Аттила, — очень вы легкомысленный народ, французы, хоть и кельты. Какого чорта вам следовало соваться к этим разбойникам и нехристям! Их и в Европе-то хватает, а на Востоке — тьмы тьмущие. Ах ты, беда какая.

— Не забывай, Аттила, что Жискар помог тебе в решающий момент и, возможно, спас твою мадьярскую шкуру, — упрекнул я своего бывшего оруженосца.

— Я помню, сударь, и старый Газдаг Аттила найдет способ, как отблагодарить господина Жискара. Я просто сокрушаюсь о его заблудшей душе, — ответил Аттила.

— Если бы я отказался исполнить приговор Хасана, меня тоже ожидала бы виселица, — сказал Жискар. — Непростительно другое. Непростительно, что я не столько переживал свершившееся, сколько готовился к новому путешествию в Фирдаус. И вот, меня заперли в глухой комнате, где лишь на полу лежала циновка. Я стал ждать. Когда сидишь в комнате без окон, через какой-то очень небольшой срок прекращается ощущение времени. И я не знаю, сколько дней прошло, прежде чем дверь открылась и в комнату вошел Хасан ибн ас-Саббах. За все это время я ничего не ел, только пил из наполненного водой бочонка стоящего в углу комнаты. Так же, как и в прошлый раз, он сел рядом со мной и стал разговаривать ласковым голосом. Новым было только одно. Он спросил меня, кого я считаю своим самым злостным и заклятым врагом, чьей смерти я желал бы больше всего. У меня были враги в жизни, но таких уж заклятых, которым бы я непременно желал смерти и никакого спасения, таких не было. И все же, я назвал одного человека по имени Родольфо Нордикано. Здесь уж, простите, я имею право не открывать вам причин моего к нему сердечного очерствения, поскольку затрагивается честь одной женщины, к которой я неравнодушен. Тут нам подали вино, которого я ждал с нетерпением и к которому тотчас жадно приник губами. Все повторилось, как тогда, и даже еще острее и сладостнее. Вновь два ангела вознесли меня на небо, где мы совершили переворот вверх ногами и попали в перевернутый мир небесной страны. Вновь меня ждал превосходнейший пир с тремя красавицами, и лишь одно было новым — мне подали блюдо необычайной вкусноты, а когда я съел его без остатка и спросил, что это за кушанье, мне ответили, что это паштет, приготовленный из сердца, печени и почек моего заклятого врага Родольфо Нордикано. При этом все так радостно приветствовали и поздравляли меня, что отвращение не поднялось в моей душе, и я весь отдался сладостным прелестям пиршества и любви с тремя красавицами.