Читаем без скачивания Просвещенные - Мигель Сихуко

Он проснулся. Заплаканный. Пижамные штаны и кровать мокрые. Все раннее утро он стирал в раковине простыню, стыдясь перед горничными. Когда он закончил сушить ее феном, пора уже было ехать на встречу с мисс Флорентиной.

Эрнинг и Роки Исип решают, что им срочно нужно что-то менять. Они наконец-то скопили достаточно американских долларов, чтобы вернуться и обосноваться на Филиппинах. Свои сбережения они инвестируют во франшизу чайных коктейлей. У Роки родился мальчик, которого назвали Бой. И все равно супруги, чувствуя, что их так мало связывает, заводят еще одного ребенка, девочку, и называют ее Тайни.

Ночи напролет Роки и Эрнинг баюкают детей и ссорятся пуще прежнего. Из последних сил цепляясь за то, что осталось от их любви, они дают друг другу клятву сохранить отношения. Вечерами они смотрят свежайшие пиратские DVD. Посещают занятия «Супруги во Христе». Пересылают друг другу нежные и забавные эсэмэски. И все равно неуклонно отдаляются друг от друга. Не работают даже такие проверенные средства, как неспешная, рука в руку, прогулка по торговому центру. Поскольку развода на Филиппинах нет, они подают на аннулирование и расходятся.

У Эрнинга депрессия, он заметно набирает в весе. Роки записывается на тай-бо, худеет, встречается с эвент-менеджером-слеш-диджеем, после чего внезапно вступает в гражданский брак с конгрессменом почти вдвое ее старше. Роки берет себе девичью фамилию Бастос и принимает опеку над Боем, ставшим к тому времени бедовым парнем. Эрнинг живет с Тайни, которая ударилась в религию и пользуется особой любовью монашек в школе Успения Богородицы.

Однажды за игрой в гольф у бедняги Эрнинга случается удар. В больнице доктор говорит ему:

— Мистер Исип, впредь вам можно есть только то, что умеет плавать.

Минует несколько недель, а Эрнинг все не приходит на осмотр. Врач беспокоится и решает заехать к Эрнингу, ведь все равно они соседи по Валье-Верде. Доктор звонит в дверь, открывает служанка.

Служанка:

— Да, сэр?

Доктор:

— А где мистер Исип?

Служанка:

— Он в бассейне, сэр.

Доктор:

— Отлично! Что он там делает?

Служанка:

— Учит свинью плавать!

Да, забыл сказать: вчера вечером мне было паршивенько из-за того, что Сэди выкинула меня из машины, и я согрешил понюшкой кокаина. Когда же наконец я отключился, то спал урывками. В четыре утра мне показалось, что в дверь постучали, но это просто соседи фачились, наверное. Какое-то время я не мог заснуть. Я снова стал перебирать вещи Криспина. При более внимательном осмотре среди кипы фотографий мое внимание привлекло весьма странное изображение: Криспин на кресте, руки пробиты железными гвоздями, ладони раскрыты, и в жесте этом угадывается и мольба, и кокетство.

На обратной стороне карточки надпись: «Сэди Бакстер», и тем же кривым почерком: «f/2.8 & 500»[176], место и дата: «Март 1994, Пампанга».

На другой — крупный план Криспина: приподняв лицо к небу, он закатил глаза так глубоко, будто созерцает неизведанные территории собственного сознания.

Проснулся я в мокрой постели, с этой фотографией в руке.

Покинув Испанию в компании Макса Оскурио, я прибыл в Манилу другим человеком. Точнее, в себе-то я особых изменений не чувствовал, а вот на улицах раздавался новый неуловимый гул, акации сгибались ниже, как будто под тяжестью тревог, тычинки бугенвиллей и гибискусов извивались в предвкушении. Свет здесь был инертнее, чем на континенте, может, оттого, что в нем таилось больше возможностей, а может, дело было во влажности; я уж и не помнил, чтоб ее уровень так зашкаливал, как будто усиленный вековым потом наших безымянных братьев и сестер. А может, соль этих выделений стала чуждой такому балик-баяну, как я. Мы с друзьями прозвали себя новыми илюстрадо — новыми просвещенными, — приняв бремя революции как плату за материальное благосостояние.

У меня, конечно, возникали сомнения. Если мы шли по стопам отцов революции, смогут ли наши ноги вырасти до размеров их ботинок, растоптанных шестьюдесятью годами истории? Как и они, мы представляли Филиппины во внешнем мире, будучи его же учениками. Когда я прибыл в Манилу, пережитое в Европе придавало мне силы. Я снова бродил по улице Хенераль-Луна, слушал эхо на Рамблас, где спорили Рисаль и Лопес Хаена, и пил утренний кофе в убогой забегаловке, рядом с которой илюстрадо печатали «Солидаридад»[177]. Я надеялся впитать в себя величие этих людей. Мне не хватало уверенности в собственных силах, ведь по приезде из соратников у меня был только Макс. Вдвоем мы создали партию, потенциал которой был столь же ничтожен, сколь прогрессивной была идеология, — в окружении семьи и друзей, по-прежнему ничего не подозревающих.

Практически сразу у нас с Максом начались проблемы с властями. В тюрьме, конечно, приятного было мало.

У мисс Флорентины самые безупречно изогнутые брови на всем белом свете.

— Взгляните, — говорит она, указывая на свежий выпуск «Газетт». — И это только начало. Ну как их можно всерьез воспринимать?

Для снимка, помещенного на первой полосе, фотограф использовал объектив «рыбий глаз»; преподобный Мартин запечатлен блаженно улыбающимся на совместной молитве в Кэмп-Крейм. В тесной камере, взявшись за руки, стоят политики, военные и полицейские чины. Среди них высокопоставленные друзья Эстрегана. Рядом с преподобным Мартином, схватившись за его правую руку, сенатор Бансаморо, лидер оппозиции. По левую руку мой дед. Я узнал его сразу же по копне седых волос. Подпись гласит: «Неувядающая вера, верность и преданность».

Рядом статья поменьше, с фотографией, где спецназ арестовывает протестующих у проходной завода вооружений Первой генеральной корпорации. На реке Пасиг пришвартован артиллерийский катер — замечательный пример того, как лучше перебдеть. Посреди хаоса из пикетчиков и копов возвышается парень с длинными золотистыми волосами, сгоревшими скулами и носом — выглядит это как боевой раскрас. Росту в нем метра два, а то и больше. Он убрал руки за спину и, чтобы низенький коп мог надеть на него наручники, предупредительно согнул колени. Лицо поднято к небу. Великан напоминает святого Себастьяна со средневековых картин, привязанного к шесту, за секунду до того, как стрелы пронзят его грудь. Подпись: «Террористы из группы защитников окружающей среды угрожают задерживающим их полицейским: „Мы еще до вас доберемся!“»

— Видимость добродетели важнее самой добродетели, — говорит мисс Флорентина, и я теряюсь в догадках, к какой из фотографий относится ее замечание. — Ах да, у меня для вас письмо, — продолжает она, — надеюсь, оно где-то здесь.

Мисс Флорентина смеется. Как будто квохчет. Она расположилась на кровати, погребенной под грудой вещей, — можно подумать, туда вывалили магазинную тележку бомжихи.

— А слышали последние сплетни? — Она перебирает разбросанные вокруг предметы. — Лакандула выпустил служанок Чжанко, но отказался освободить ребенка. Теперь у него в заложниках только Чжанко, его жена и сын. Не могу оторваться от этой истории. Просто потрясающе! В одно мгновение Вигберто Лакандула может стать национальным героем или, наоборот, злодеем.

Голос мисс Флорентины обезоруживает своей звучностью. Меня поражают такие люди, чья внутренняя энергия плевать хотела на разлагающееся тело. В тусклом свете она кажется чуть ли не оракулом. Тьма сгущается в ее глубоких морщинах, кожа отвисает, как отцовский свитер на маленькой девочке. Руки испещрены пятнышками, будто старый банан. Волосы длинные и седые.

— Вуаля! — говорит она, положив конверт на колени. — Но у нас тут сердце тьмы какое-то[178]. — Она хлопает в ладоши, лампа загорается ярче; брови, оказывается, вытатуированы. — Так-то лучше.

Мисс Флорентина — островок в море хлама. Книги, скомканные письма, пульт от телевизора. Салфетки со следами помады, списки телефонов, транзистор. Разные носки, радиотелефон, блокнот. Рядом с кроватью ушатанное инвалидное кресло. Только сейчас я почувствовал отвратительный запах. Пахнет тальковой пудрой, жасмином и смертью. Мисс Флорентина выуживает из развала нож для писем, раскрывает конверт и прищуривается на содержимое сквозь фотографическую лупу, висящую на растрепанном шнурке у нее на шее. Я жду.

— Смотрите-ка. Хорошее письмо. — Мисс Флорентина снова хлопает в ладоши, и лампа выключается.

— О чем пишут, расскажите?

— Пишут, что вы хотите найти Дульсинею. Вы решили, что у нее для вас что-то имеется. То, что вы ищете. Но не все ли мы ищем? Вот, например, этот несчастный мистер Лакандула ищет такую редкую птицу, как справедливость. На одной из освобожденных служанок была приколота записка. Манифест, призывающий народ к восстанию. Очевидно, после того, как об этом сообщили по радио, между полицией и толпой начались стычки. Притащили водомет. Но напор был такой слабый, что митингующие танцевали в струе, а один шутник достал где-то кусок мыла и давай намыливать подмышки. Ну не смех? Вот почему я все еще утруждаю себя чтением газет.