Читаем без скачивания Легионер. Книга вторая - Вячеслав Александрович Каликинский

Однако Венедикт Григорьевич не принял ни благодарности, ни извинений. Он швырнул на землю саквояж сына, следом полетело пухлое портмоне.

– Не благодари меня, – глухо сказал старый доктор. – Иди на железнодорожную станцию, через час должен подойти курьерский поезд. Возьми вещи и деньги на первое время, и не смей возвращаться сюда, пока я жив. О своем местопребывании напишешь тетке, она сообщит твоей матери. Возможно, когда-нибудь она захочет тебя увидеть. Я не захочу никогда. Ступай…

Доктор ткнул тростью в спину кучера, коляска рванулась с места и исчезла в переулке.

Больше Иванов-младший родителей своих не видел. Через два месяца мать прислала ему с коротким письмом и своим благословением докторский аттестат. А еще через месяц пришло письмо от тетки, которая сообщила Иванову-младшему о смерти обоих родителей. С Лидией Михайловной случился апоплексический удар, муж пережил ее только на три дня и тоже скончался – прямо на кладбище, на скамеечке у могилы жены. Все состояние и имущество Иванов-старший завещал на благотворительные и больничные нужды.

Иванов-младший к тому времени совсем успокоился, нашел службу в земской уездной больнице тихого южного городка, обзавелся пенсне и жил, верный привычке, у офицерской вдовушки. Никакой благодарности к отцу он не испытывал – было лишь глухое раздражение «старым дурнем», который вышвырнул его из Самары, как нашкодившую собачонку.

Известие о том, что «старый дурень» лишил-таки его и немалого наследства, окончательно озлобило Александра Венедиктовича. Он очень рассчитывал на эти деньги, не оставив мечту о возвращении в Санкт-Петербург. Ехать же туда бедняком он не желал. Земство платило доктору за службу сущие пустяки, вдовушка оказалась лгуньей без каких-либо капиталов…

Но как-то жизнь надо было все равно. Ночь доктор Иванов проворочался без сна, и к утру принял решение. Отправив вдовушку на утреннюю службу в церковь, он побросал в чемодан вещи, сел на извозчика и уехал, не попрощавшись.

Так он оказался в Одессе, где нашел старого друга отца, служившего в городской управе. Тот весьма огорчился по поводу смерти Венедикта Григорьевича и пригласил Иванова-младшего на семейный ужин.

За семейным столом очень скоро выяснилось то, что Александр Венедиктович не унаследовал не только богатейшей медицинской библиотеки отца, но и самого состояния Иванова-старшего. Да и о направлении научных исследований самарского доктора-подвижника его одесский друг знал, как оказалось, больше, нежели родной сын и «продолжатель семейного дела». О причинах разрыва с отцом Иванов-младший говорил весьма неохотно, уклончиво, и, разумеется, истинной причины не открыл. Он желал только одного: чтобы хозяин, в память об усопшем друге, подыскал бы ему достойное место для дальнейшей службы.

Почувствовав неладное и не получив разъяснений, отцовский друг стал сух и неразговорчив, решив для себя обязательно навести справки. А пока предложил Александру Венедиктовичу место доктора в местной тюремной больнице.

Это было совсем не то, на что рассчитывал Иванов-младший. Но и лучше, чем ничего. Он вынужденно согласился и поспешил откланяться.

Потекли серые будни. Александр Венедиктович был зол на весь мир. Он проклинал упрямство собственной жены и тестя, лишившее его беззаботной и полной развлечений жизни в столице. Клял «старого дурня-отца», ничего не видевшего, кроме своей проклятой медицины. Негодовал на самарскую любовницу за «неприятности» с отравлением мужа. С зубовным скрежетом честил отцовского друга, не захотевшего устроить ему приличную, спокойную и доходную службу.

Он ненавидел коллег, соседей, даже беззаботных прохожих, попадавшихся ему по дороге на службу. Ненависть переполняла Александра Венедиктовича и искала для себя выхода. Этот выход, самый безопасный, доктор нашел, вымещая злобу на весь мир на своих невольных пациентах. Он ставил им заведомо неверные диагнозы, превращал лечебные процедуры в настоящие пытки. Он радовался малейшей возможности ухудшить жизнь подневольных людей, и очень скоро, разумеется, тюремная братия стала платить ему такой же ненавистью, не упуская ни одного случая досадить неприятному доктору.

Не забывал доктор Иванов и писать доносы на своих коллег, обвиняя их в выдуманных им же проступках и прегрешениях. И хотя авторство этих доносов тщательно скрывалось, вскоре оно перестало быть тайной. От Иванова отвернулись, многие вообще перестали подавать ему руку.

Тюремное начальство только и искало случая избавиться от крайне неприятного доктора, однако Иванов был осторожен и не давал повода для отказа от места. Поэтому, когда организованные перевозки каторжников на Сахалин морским путем потребовали медицинского надзора, это стало спасением и для коллег Иванова, и для тюремного начальства. Иванову были даны самые лестные рекомендации, его же самого соблазнили изрядной прибавкой к жалованью и возможностью повидать мир.

По случаю отказа доктора Иванова от места в тюремной больнице коллеги даже устроили на радостях вечеринку – без приглашения самого виновника торжества, разумеется. И очень веселились, представляя себе физиономию новоиспеченного «моряка» в тот момент, когда он узнает, что особой высочайшей директивой капитанам судов Добровольного флота, перевозящим каторжников, было запрещено без случаев крайней необходимости заходить в порты по пути следования. А в таких случаях – для пополнения запасов воды, продовольствия и угля – капитанам предписывалось выбирать для швартовки самые отдаленные причалы, причем никому из членов экипажа не дозволялись даже краткосрочные отлучки.

Попав в незнакомую для него обстановку и будучи окружен новыми людьми, первое время Александр Венедиктович, как и в тюремной больнице, держался весьма осторожно, в конфликты вступать не спешил и лишь присматривался к будущим жертвам своих интриг. Авария в машинном отделении «Нижнего Новгорода» и распоряжение капитана застали доктора, можно сказать, врасплох. И одновременно словно разбудили злобную и мстительную натуру Александра Венедиктовича…

Глава седьмая

Арест Терещенко

Ландсберг вынес на верхнюю палубу потерявшего сознание Жилякова, принялся было обмахивать лицо друга мокрой тряпицей, изо всех сил стараясь заставить застывший в неподвижности воздух хоть чуть-чуть двигаться. Скоро его окликнули: надо было помочь вынести на палубу других потерявших сознание обитателей тюремного трюма. Таковых оказалось сначала четверо, потом еще трое.

А сил уже не было – ни у нескольких дюжих матросов, ни у закаленного Туркестанскими пустынями Ландсберга. В глазах временами темнело, подкашивались, становясь мягкими, словно из ваты, ноги. Однако, вытащив наверх очередного умирающего, Ландсберг упрямо вновь и вновь спускался в арестантский трюм и подхватывал на руки следующего – по указанию Стронского и священника отца Ионафана.

Когда все пострадавшие были вынесены и пристроены на палубе, Ландсберг снова бросился к другу, но возле него уже сидел на своем неизменном стуле доктор Иванов, с превеликой радостью выбравшийся из арестантского трюма. Капитанских упреков в том, что он покинул назначенное ему место, можно было не