Читаем без скачивания Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл - Михаил Казовский

Осмотрели достопримечательности Чернигова: Болдины горы с княжьими курганами «Чёрная Могила» и «Гульбище» со священной Перуновой рощей; златоглавый Спасско-Преображенский собор в кремле-детинце и не менее величественный Борисоглебский; каменный терем в центре и обширные городские посады на красивых холмах правого берега Десны. Побывали и в другом княжеском дворе, с дубовыми башнями, что стоял при выезде из Чернигова - на Любечской дороге. Время провели с пользой.

Поначалу Болеслава будущему свёкру не особенно приглянулась: маленькая, худенькая и невзрачная, чем-то напоминавшая белую мышь, как и мать её - Марья Васильковна из Полоцка. Но когда отец, Святослав Всеволодович, попросил дочку спеть и она, помешкав, затянула старинный гимн древнего сказителя Бояна о походе князя Буса на северный Дунай, в девушке случилась чудная перемена: загорелись глаза, засияло личико, а высокий звонкий голос, многократно усиленный сводами дворцовой палаты, зазвучал торжественно и чарующе. «Ай да девка! - подумал Осмомысл. - Вот ведь хороша! Точно соловей: с виду серенький, неказистенький, а свистит - заслушаешься!»

А потом ещё на обратном пути в Галич стали разговаривать, сидючи в ладье. Ярослав ей задал несколько вопросов на разные темы - из Святого Писания, по славянской и греческой истории, и она отвечала бойко, без затруднений, чувствовалось - знала, получила дома неплохое образование. «А ведь мой-то пожиже будет в части своей учёности, - рассуждал родитель. - Как бы эта пичуга не заткнула его за пояс! Но, с другой стороны, даже хорошо: может, образумится, переймёт от неё что-нибудь полезное, кроме как ухода за кроликами и собаками».

Из Десны завернули в Днепр и остановились на полдня в Киеве, дабы засвидетельствовать почтение великому князю. Долго ожидали приёма: Ростислав болел, но сказал, что выйдет. Осмомысл, Болеслава и их окружение напряжённо сидели в гриднице и потягивали выставленное вино. Целых шестнадцать лет назад был владыка Галича на пиру у Юрия Долгорукого в этой зале. А по ощущению - вроде бы вчера. И поди ж ты: направляется восвояси с молодой княжной Святославной, чтобы выдать её за Владимира-Якова! Чудеса, да и только!

Двери распахнулись, и в проёме возник похудевший правитель Киева. Галичанин едва узнал прежнего удальца-молодца из Смоленска, огневого, шустрого, в этой развалине. Видимо, его точил злой недуг. И слова черниговца о преемнике были не пустой болтовнёй.

Поздоровавшись, обменялись поклонами, сели за длинный стол: Ростислав во главе, остальные справа и слева. Киевлянин спросил:

- Ты не злишься ли на меня, Ярославе, за послов из Царя-града, что интриговали против тебя и унгорского Иштвана?

- Полно, всё давно позабыто, - улыбнулся приезжий.

- Это добре. Нам теперь враждовать не след. Будто саранча, налетают половцы на русские южные рубежи. Надо собирать войско, дабы навалиться на них всеми силами.

- Полюбовно решить нельзя? Каждый из нас так или иначе с половцами связан; да и ты, я знаю, сына женил на Белуковне, дочке ханской.

- Наседают другие: Гзак и Тоглий. Если дотяну до весны, то поход возглавлю. Ты прибудешь ли?

- Я как все. Или сам прибуду, или сына пришлю. Для начала женю, а потом отправлю на рать.

Повелитель Киева стал разглядывать Владимирову невесту, а потом обратился к ней:

- Сколько ж лет тебе, девонька, исполнилось? Покраснев, Болеслава ответила:

- Да пятнадцатый год пошёл.

- А на вид не скажешь. Твой родитель-то не хворает, нет?

- Слава Богу, здоров. Кланяться просил, а ещё - заверить, что в войне против степняков обязательно поучаствует со своею дружиною.

- Любо, любо. Я желаю счастья Володимеру Ярославичу и тебе, многие лета и детишек поболе. Мой-то младшенький, Давыдка, мне уже четвёртого внука подарил. А ты знаешь ли, Ярославе, кто у сына подвизается в воеводах?

- Нет, а кто?

- Твой племяшка двоюродный Ростислав, сын Берладника. Очень зол на тебя и грозится отомстить при малейшей возможности. Так что берегись.

- Он щенок, ничего не сделает.

- Иногда щенки могут укусить побольнее взрослого пса. Но пока служит у Давыдки, для тебя нет угрозы. Я и старший мой сын Рюрик Ростиславич не допустим свары. А потом - как знать! Ну, да после нас - хоть потоп! - Он вздохнул. - Я теперь соблаговолю удалиться. Мне неможется что-то. С осени болею, весь уже извёлся, ни одно снадобье не лечит. Да на то воля Божья! Оставайтесь с миром!

Выехав из дворца и направившись к Боричеву спуску к Подолу, а затем и к Притыке (киевской пристани), Осмомысл подумал: «Князь великий, судя по всему, не жилец. Снова наступают смутные времена. Господи, помилуй! Надо подготовиться, выдержать удары и оборонить Галич. В случае чего, коли сунется, Чаргобая-племянника разотру в порошок. На моём троне ему не сидеть, сыновьям отдам - Яшке или Олежке. Надо бы последнего узаконить… Лишь бы Ольга Юрьевна не обиделась… Нет, пожалуй что, пока рановато».

Плыли по Днепру, обогнули пороги волоком по суше, из лимана попали в море, задержались на сутки в Белгородской крепости, чтобы отдохнуть, искупаться и понежиться на июльском солнышке, а затем по Днестру устремились вверх, к дорогой Галиции.

Болеслава по дороге совершенно освоилась и уже не робела перед будущим свёкром, а беседовала по-дружески, задавая вопросы: славный ли человек Владимир, будут ли новобрачные жить в отеческом доме или у себя, в отдельном дворце, строго ли соблюдают у них предписания церкви и так далее. Иногда Ярослав просил её спеть, и она охотно подчинялась, так что голос её полнозвучно звенел, разносясь над гладью реки. Но по мере приближения к Галичу девушка мрачнела, становилась неразговорчивой, плохо ела. Видя это, князь советовался с черниговскими боярами, составлявшими свиту невесты, вёзшими приданое, и, пытаясь развеселить будущую сноху, взял и рассказал, что живёт у него в Тысменице младший сын, происшедший от незаконной жены.

- Здесь вот, за этими вот лесами. - И правитель кивал на берег, весь поросший стройными вековыми соснами. - Пятый год ему - милый, смышлёный мальчик, я его люблю, как и Яшку.

А княжна внимала с тревогой, как-то озадаченно, а потом спросила:

- Но ведь изменять жене - грех? - Поняла бестактность вопроса, покраснела, начала произносить оправдания: дескать, не в укор и не в осуждение сказано сие, токмо с богословской, христианской позиции…

Осмомысл ничуть не смутился, даже хохотнул:

- Я и не сержусь, можешь не казниться. Говорю открыто: грех, конечно. Но когда любишь, о законах не думаешь.

Дочка Святослава не поняла:

- Можно ли любить человека иного, кроме как супруга твоего перед Господом?

Тот пожал плечами:

- Нежелательно, прямо скажем. Но порой сердцу не прикажешь.

- Да любовь ли это?

- Коли не любовь, так что?

- Вожделение, диавольский искус. Он помедлил, сразу посерьёзнев:

- Вот мои церковники тоже говорили: диавольский искус, даже собирались жечь Настю на костре как колдунью. Чепуха. Никакая она не ведьма, просто красота ея завораживает, чарует… - Он, задумавшись, замолчал. Плыли мимо них тысменицкие леса, иссиня-зелёные, непролазные, как душа Настеньки. «Как ея душа, - в голову пришло Ярославу, отчего под ложечкой тонко засосало и кольнуло сердце. - Молодая, свежая, словно эта чаща. И такая же дикая, неуёмная, и такая же ласковая, добрая. Разве это наущение сатаны? Разве счастье бывает от сатаны?» Вслух же произнёс: - Безусловно, грех. Отчего-то всё, что приятно, грешно!

- Нас лукавый испытывает на прочность, - философски проговорила девушка.

- Но нельзя питаться лишь водой и хлебом! - с вызовом воскликнул владыка Галича. - Хочется и мяса, и вина, и дичи!

- Искушение грешных душ…

- Мы не святы… Ни о чём не жалею, нет. Настя - это солнышко, лучик, освещающий серость бытия. Пусть сегодня светит не мне. В том, что она сбежала, есть и моя вина. Если бы Не я, может быть, судьба у неё по-иному сложилась… - Князь тяжело вздохнул, горько улыбнулся: - Ты меня не слушай. Ты невеста на выданье и должна думать правильно. А мои досужие измышления - не для юных твоих ушей.

- А ещё вопрос? Напоследок?

- Задавай, пожалуй.

- Коли Яков-Володимер изменять мне почнёт, как себя вести?

Осмомысл даже растерялся, ничего сразу не ответил. Но потом сказал:

- Ты своею к нему любовью не должна довести до сего позора.

- Нет, а коли присохнет он к кому-то на стороне? Галицкий правитель, недовольный тем, что вообще затеял этот разговор, раздражённо бросил:

- Мне пожалуйся! Я ему мозги вправлю!

- Как же вправишь, если он заявит, что его новая любимая - не искус, не грех, но прелестный лучик, освещающий серость бытия?

Ярослав уставился на черниговскую княжну, столь смышлёную и острую на язык. И пробормотал: