Читаем без скачивания Месяц Седых трав - Андрей Посняков

– Эй! – на этот раз первыми крикнули из кустов. – Если вы – свои, то скажите, как в детстве дразнили девицу по имени Курукче?

– Эту дуру-то? – встав во весь рост, Джэгэль-Эхэ презрительно сплюнула. – Рваное Ухо ее дразнили, вот как! За то, что она, дурища, старшей сестры серьгу как-то в ухо повесила и…

– Джэгэль-Эхэ! Джэгэль, тебя ли вижу?! – громко закричав, из кустов выскочила девчонка в синем дэли, с расцарапанным лицом, и, широко расставив руки, побежала к камню. – Джэгэль! Подруженька!

– Курукче?!

– Джэгэль! – Девчонка с разбега бросилась Джэгэль-Эхэ на шею. – Джэгэль, Джэгэль! – со слезами причитала она. – А я-то уж думала – никого не осталось из наших.

Глава 13

Убить Темучина!

Лето 1196 г. Восточная Монголия

Кого можно победить,

Того и победили;

Кого можно оскорбить,

Того и оскорбили…

Гнев и жажда мести гнали по степи двух всадников – Баурджина и Джэгэль-Эхэ. В изодранных, не по размеру лохмотьях – уж какие нашлись у юных пастушков – они летели, словно две стрелы, пущенные из тугого лука, почти не задумываясь над тем, как встретят следующий день. На север! На север! – в унисон стучали сердца. Немытые язычники монголы хотят войны? Они получат войну, такую, что мало не покажется!

Баурджин на скаку усмехнулся – слишком уж самонадеянными были мысли. Освободить друзей – вот что сейчас главное, а вовсе не месть. Освободить… Если они еще живы. Интересную и в чем-то даже обидную для воинов-найманов историю поведала Курукче Рваное Ухо. Оказывается, напавших на кочевье монголов многие – да все, что уж там говорить! – приняли за женихов, обрадовались – и были взяты в плен. Все кочевье сгорело, и оставшийся прах разогнал горячий степной ветер. Плен… Впрочем, для многих девушек Серых Спин это был не самый плохой вариант – какая, по большому счету, разница, чьей женой быть, наймана или монгола? Монгола даже предпочтительнее – их племя сейчас сильно, а вождя Темучина многие уже называют ханом. Чингис-Ханом, если точнее – «Силой Вселенной». Так рассуждали многие, но не все, ведь кое-кто из девушек тайком сговаривался с парнями из других родов, а кто-то уже давно был помолвлен и не хотел ничего менять в своей размеренной жизни. Ну, и любовь, конечно… Многие женщины ведь искренне любили своих мужей. И променять их на никогда не моющихся язычников? Да сохрани Христородица!

Таких брали силой. Курукче вот удалось вырваться, пожалуй, одной. Повезло в том, что во время набега оказалась поблизости лошадь. Девушка не стала строить планы на монгольского мужа, по правде сказать, давно нравился ей один парень в найманском кочевье… тот, что носил красный пояс. Встречались, встречались уже они во время степных праздников, и Курукче, опустив сияющие глаза, исподволь старалась попасться навстречу этому парню со странными глазами, темно-голубыми, как вечернее небо. И когда молодой найманский хан Жорпыгыл приехал с несколькими друзьями договариваться о похищении невест, сердце степной красавицы замерло. Ну вот, вот оно! Теперь бы только не сплоховать, не разминуться со странноглазым парнем, у которого волосы, как серая степная пыль. Курукче лично объехала всех незамужних дев, даже к змее Джэгэль-Эхэ заглянула, не убоявшись ее скверного характера, созвала в круг – уселись, трепали шерсть, ждали, чувствуя – вот они, женихи, здесь, уже рядом…

И тут на тебе – монголы!

Курукче гнала коня по кочевьям, по дальним пастбищам, и везде видела одно – запустение, смерть и следы копыт монгольских коней. По пути в урочище Алтын-Чуулу ее нагнал всадник – родной, мальчишка-пастушонок Батмунх – грязный, заплаканный, с исцарапанным в кровь лицом. Он и рассказал, как монголы взяли в плен женихов. Заметили их еще издали, но не стали сражаться, просто раздели пленных девчонок, привязали к коням и, выслав посланца, передали – не сдадитесь, всех пленниц убьем, и убьем жестоко – снимем с живых кожу. Виноваты будете вы – вас же честно предупредили. Еще сказали – кочевье ваше не станет мстить, старый хан Олонг умер, а новый, его сын Жорпыгыл Крыса, целовал синее знамя Темучина, став вассалом монголов. Вот и у вас будет выбор.

Выбор…

Баурджин подогнал коня, хотя и без того несся быстрее лани. Но все равно, казалось – медленно, медленно, очень медленно. Оглянулся – не отстала ли Джэгэль-Эхэ?

Ага, эта отстанет, как же! Юноша вдруг ощутил гордость за свою – он уже ее так называл, пока, правда, только лишь в мыслях – невесту. Гордость и вместе с тем озабоченность, если не сказать больше – тревогу. Джэгэль-Эхэ! Очень похожая девушка сидела на коне у того парня, что спас его от смерти тогда, на Халкин-Голе, во время боя с японцами. Волосы – точно похожи, ну а глаза… глаз Дубов тогда, естественно, не заметил. А вообще, Джэгэль-Эхэ сильно напоминала Татьяну, покойную жену Дубова. Даже не столько внешне, хотя и здесь имелось определенное сходство. Те же повадки, походка, даже жесты… Бывает же так! Вновь обрести, казалось бы, навсегда утраченную любовь.

Они встретились с Татьяной в Берлине в конце мая сорок пятого года, в Тиргартене, недалеко от рейхстага. Военная журналистка с точеной фигуркой и длинными каштановыми волосами сразу же запала в сердце бравого разведчика-капитана – запала раз и навсегда. Он сделал ей предложение сразу, как только увидел – красивая девушка, младший лейтенант в ловко сидевшей на ней форме, снимала трофейной «Лейкой» полевую кухню и толпящихся вокруг нее детей с мисками и широко распахнутыми глазенками. Иван подошел, представился – а не хотите ли, товарищ младший лейтенант, прогуляться по берегам Шпрее? Там есть что снимать. И сирень – о, видели ли вы, как цветет в Берлине сирень?! А запах, вы чувствуете этот запах?! Он даже перебивает кислый запах гари. Вы в каком полку служите? Что вы смеетесь, я не Остап Бендер! Позвольте представиться – капитан от инфантерии Иван Ильич Дубов. Можно просто – Иван. Что, по-старорежимному говорю? Нет, я не из графьев, ошиблись – самая что ни на есть трудовая косточка. Просто мне это слово нравится – инфантерия. Вот сравните – «пехота» и «инфантерия», что красивее? А? То-то же… А вас как зовут? Татьяна… Знаете, есть в этом имени что-то такое… нет, не онегинское… такое, я бы сказал, твердое, даже упрямое, что ли. Вот «Таня» – куда как нежнее звучит, по-доброму так, по-домашнему…Правда, Таня? Надолго в Берлин? В Париж едете?! Ай-ай-ай! Здорово! «Три мушкетера», «Двадцать лет спустя», «Виконт де Бражелон»… Бодлер? Нет, не читал, даже не слыхал про такого… А вы прочтите!

Чтоб целомудренно стихи слагать в Париже,Хочу, как звездочет, я к небу жить поближе,В мансарде с небольшим оконцем, чтобы там,В соседстве с тучами внимать колоколам,Когда плывет их звон широкими кругами…

А вы, значит, вот так, одна – и в Париж? Ах, с корреспондентами… А охраняет вас кто? Как это – никто? Мало ли… Вы в какой газете трудитесь? В «Известиях»… Солидно! А когда уезжаете? Уже завтра? Ах, вон оно что…