Читаем без скачивания Незваные гости - Эльза Триоле

Аплодисменты вернули Сержа в «Зал». Учительница кончила, и с разбегу, после Клода, ей долго аплодировали. Не говоря уже о том, что Мицкевич, наверное, звучал лучше и доходчивее на польском языке.

Теперь настала очередь Мари-Луизы; на сцену выдвинули рояль, и появилась Мари-Луиза, она была так мила, что ей сразу зааплодировали. Она спела Шопена, потом «Нинон, Нинон, что делаешь ты со своей жизнью…» Опять Ольга – она любила эту песню.

Потом появились дети, пытавшиеся петь хором. После чего объявили антракт, и Серж издали увидел пробиравшегося к нему Ива. Ив сказал, что танцоры определенно не будут танцевать. Вслед за Ивом протиснулась и Фанни, с пылающими щеками и горящими глазами: «Клод был великолепен, ве-ли-ко-лепен!… Ив, я хочу пить!»

За стойкой не продавали ни спиртного, ни вина, только пиво и лимонад. Фанни залпом осушила стакан лимонада и побежала за учительницей: ей еще многое надо было уладить. Серж и Ив вышли на улицу подышать воздухом.

Наступила ночь, и у входа Серж увидел как бы рожденную ночью палатку, где торговали жареным картофелем; возле палатки стояла целая толпа молодых людей, которые усердно жевали жареный картофель, доставая его из бумажных пакетов. Ни одной девушки. «Они придут прямо на бал, – сказал Ив, – а до бала все кончено, ничего интересного не будет. Пойдем со мной к товарищу, на этот раз французу.

Они сели в машину Ива. Улица была ярко освещена, магазины открыты, в них толпился народ, и хотя Икс-ле-Мин и был всего-навсего небольшим поселком, на этой улице можно было подумать, что находишься в настоящем городе. Но только лишь они свернули в шахтерский переулок, как опять оказались в тихой, темной деревне. Надо было хорошо знать эти места, чтобы не заблудиться, тем более что навстречу не попадалось ни одной живой души. И они действительно заблудились. Ив остановил машину, они вышли. Далекие огни пронизывали ночное небо так высоко, как будто они находились в горах. То были освещенные вышки над шахтами. Но под ногами не было видно ни зги… Они шлепали по лужам, по грязи немощеной дороги. Ив отсчитывал дома от угла улицы и зажег зажигалку, чтобы посмотреть на номер: номер был не тот! Пришлось вернуться к машине. Ив еще некоторое время кружил по шахтерскому кварталу и наконец, совершенно случайно, остановился там, где надо. Серж предоставил ему вести себя, как слепого, в этой кромешной тьме… Наконец Ив, постучав в какую-то дверь, открыл ее…

С самого порога Сержа охватило приятное ощущение семейного очага, радушия, надежного крова над головой. Значит, так оно было во всех шахтерских домиках, как в польских, так и во французских… После улицы, и днем и ночью одинаково мрачной, здесь вас встречало приятное тепло, вкусный запах кофе, стены как бы обнимали вас, прятали от холода, от ночи, вас овевало каким-то особым уютом… В комнате царил полумрак, потому что в дальнем углу был включен телевизор, и первое, что Серж увидел еще в дверях, была крошечная Сесиль Обри[52] в средневековом головном уборе, двигавшаяся по экрану.

– Здравствуй, Робер, – сказал Ив, – как дела? Со мной один товарищ…

Какой-то человек сидел в кресле лицом к телевизору… Глаза Сержа начали привыкать к полутьме. Робер – шахтер – встал, шагнул им навстречу. Но что же это? Он был похож на заключенного, на всех тех, кто сидел в концлагерях! Высокий парень, может быть, молодой… А глаза… Глаза! И щеки такие ввалившиеся, что почти соприкасались изнутри. Он снова сел.

– Простите меня… я плохо себя чувствую. У меня ноги распухли. И я задыхаюсь. Трудно дышать…

Женщина, появившаяся из двери в глубине комнаты, сказала:

– Пришлось в такую погоду держать дверь открытой.

Она искала глазами глаза Ива и его неизвестного спутника. Она искала поддержки у этих здоровых людей, пришедших извне, насыщенных деловой, далекой жизнью.

– Как только он смог откашляться, – сказала она, – ему стало лучше… Не знаю, может быть, я зря его послушалась и открыла дверь…

– Мне не было холодно, ведь топится печка.

– Это хорошо, что ты купил телевизор… В кредит? – спросил Ив. – Я привез деньги, которые тебе задолжали за газеты. Товарищи из КЗС[53] тебя благодарят. Ты один продолжаешь вербовать подписчиков, и ты распространяешь газету лучше всех, несмотря на болезнь.

– С них получить – измучаешься… Подписаться подписываются, а как деньги платить – исчезают.

Серж в первый раз видел больного силикозом, но здесь, в этой стране угля, нетрудно было догадаться, чем болен шахтер. «Грозди черных мандаринов в легких…» – объяснил ему один врач. Серж смотрел на шахтера, сидевшего в кресле, и видел у него в легких грозди черных мандаринов.

– Я купила ему микстуру в аптеке… Мадам Винц мне посоветовала, а аптекарь сказал, что это не повредит. Ему от микстуры стало легче. Не знаю, правильно ли я поступила?…

Глаза женщины перебегали от Сержа к Иву.

– Конечно, – сказал Ив, – мадам Винц должна знать: ее муж ведь давно болен. Послушай, Робер, у тебя отличный телевизор.

Все замолчали. Крошечная Сесиль Обри в своем высоком головном уборе продолжала копошиться на экране; теперь рядом с ней появился очень злой крошечный Брассер[54]… Какие-то человечки верхом на лошадях начали драться, а Сесиль Обри принялась ломать руки… Брассер толкнул какую-то женщину в воду… Плюх!… В темной комнате умирающего, в легких которого росли грозди черных мандаринов, на экране двигались и говорили персонажи с лубочных открыток. Когда люди пишут книги, делают фильмы, они недостаточно задумываются над тем, с чем им придется столкнуться. Все молча смотрели на экран телевизора.

– А что стало с твоим «андерсом»? – спросил Ив и тут же пояснил Сержу: – Всех белых поляков называют «андерсами».

Больной повернулся к Сержу:

– Мой «андерс» одумался. Когда ты спускаешься со всеми вместе в шахту… и у тебя над головой целый километр земли… с тех пор как я заболел, меня навещают даже те, кто больше всего со мной спорил. Надо прямо сказать: шахтеров объединяет их общее шахтерское горе. Когда из шахты выносят труп… Тогда все всё понимают и все согласны между собой, даже «андерсы». Да, шахтеров объединяет их шахтерское горе.

– Ну, нельзя сказать, чтобы твой штейгер «понял»… – сухо сказал Ив.

– А, штейгер, это особая история… Я неудачно попал, его подгонял инженер: «Мало угля даете!» Сколько бы ни давали, ему все было мало! Тридцать шестого года[55] будто и не было… Даю тебе честное слово, доходило до того, что мы спрашивали себя, чего мы ждем, почему мы его еще не пристукнули. Тут мой «андерс» все понял, и еще как!

Робер оживился, он говорил с воодушевлением. Может быть, он был даже чересчур оживлен. Жена его исчезла и вернулась с бутылкой и стаканчиками, которые она поставила на круглый стол посреди комнаты. И вдруг Серж разглядел за спиной больного маленький диванчик, на котором спал ребенок… Он заметил около входной двери велосипед… Даже два велосипеда, прислоненных к стене. Да, здесь было тесновато. Удивительно, что в этом поселке самый скверный барак производил впечатление обжитого уюта, почти роскоши, до того тут все было прибрано, начищено, вымыто.

– За твое здоровье, Робер! – Ив поднял стакан. Они чокнулись.

– Я тебе скажу одну вещь, товарищ, – Роберу хотелось поговорить, – здесь привыкли к полякам, они часть страны, как терриконы, трудно себе представить нашу местность без терриконов… Я слишком молод, я не помню этих мест без поляков; в школе я учился с поляками. Для меня они здесь испокон веков… такие же шахтеры, как и мы. Я тебе скажу, что во время стачки они все ходили слушать проповеди ксендза, и чего он им только не внушал против стачки! Они всё благоговейно выслушивали и прямо из церкви шли в свои стачечные пикеты. Нет, ничего не скажешь… они всегда вели себя хорошо, записывались в профсоюз, и все такое. Верующие католики, неверующие сторонники или противники новой Польши – все они члены ВКТ[56]. Послевоенные поляки – другое дело. Правительство прислало к нам солдат Андерса, демобилизованных в Англии, и поляков, которые насильно были угнаны в Германию… Мы через ВКТ протестовали, но они все-таки прислали их. Но только угольные магнаты не приняли во внимание влияние окружающей среды… Я вам говорю: шахтеров объединяет шахтерское горе.

– Ты забыл, что существуют «фольксдейче»… – сказал Ив.

– А разве у нас не было своих коллаборационистов? – Робер обратился к Сержу. – «Фольксдейче» – это поляки, работавшие раньше на немецких шахтах. Когда боши вошли сюда в 1940 году, они им выдали документы в том, что они «фольксдейче», а тем, кто отбывал в Германии военную службу, даже выдали документы, как настоящим немцам – «рейхсдейче». И вот после Освобождения все эти голубчики пытались или бежать с немцами, или спрятаться. Теперь многие из них вернулись…