Читаем без скачивания Незваные гости - Эльза Триоле

– А потом? – спросил Серж, когда все отсмеялись.

Так вот, на этот раз Владек не последовал совету жандармов, и не успели они отойти от него, как он отправился обратно во Францию. Он знал, что в Па-де-Кале не хватает шахтеров и что там есть поляки. Вот он и отправился туда пешком, представьте себе! Он связался с профсоюзом, и его приняли на работу.

– Расскажи про школу, пап… – сказал зять.

– Про школу? Пожалуйста… В прежние времена почти все поляки приезжали сюда из немецких шахт в Вестфалии. Это было после катастрофы в Курьере, где погибла тысяча шахтеров, и надо было искать им замену… Шахтеры поляки, приехавшие из Германии, говорили и по-польски и по-немецки, как сейчас мы говорим здесь по-французски… а так как поляки народ рослый, крепкий и светловолосый, то для всех здешних жителей они были бошами, и так с ними и обращались, как с бошами. Когда разразилась война 1914 года, все население стало вымещать злость на поляках. Ведь это всегда так, всегда нужно найти виноватого у себя под рукой. Шахтеров поляков арестовали и перед отправкой в лагерь держали в школе. И вот все французы, которые еще не были мобилизованы, их жены и дети окружили школу и начали кричать: «Смерть бошам!» Кто-то принес соломы и бензина, кто-то поджег, и школа загорелась, а поляки-то были в ней заперты. Тогда один шахтер поляк, который, к счастью, еще не был арестован – звали его Фома Ольшанский, – бросился за помощью в профсоюз, и французские шахтеры прибежали и отбили своих польских товарищей.

Старый шахтер рассказывал это куда подробнее, и Серж видел, как все семейство волновалось, когда рассказ дошел до поджога школы, а когда французские шахтеры пришли на помощь польским шахтерам, младшая девочка – лет десяти – захлопала в ладоши!

– Еще чашечку?

– Я выпил столько кофе, что теперь никогда не усну, – протестовал Серж, протягивая, однако, чашку.

– Дедушка выпивает чуть не сотню чашек в день! Он целый день пьет кофе… То просит подать ему, то сам себе наливает. И это никогда не мешало ему спать…

– А теперь, – сказал развеселившийся Серж, – вас больше не ругают бошами?

– Само собой – нет, после войны… последней войны, с этим покончено, – ответил сын.

Но мать пустилась что-то очень длинно рассказывать на польском языке.

– Она говорит, – перевел сын, – что во время войны, когда она ходила за маслом на ферму – в пятидесяти километрах отсюда, где уже нет шахт, – к ней там все равно относились, как к немке. А с нами этого никогда не случалось…

– Уж эта мне молодежь, – сказал Владек, улыбаясь глазами в темных кругах, – они решительно ничего не понимают… Почему их будут обзывать бошами, ведь они даже и не поляки, они – французы.

Зять, молодой человек с серым и строгим лицом, поднялся с тем спокойным достоинством, которое свойственно шахтерам, более похожим на джентльменов, чем сами джентльмены из лондонского Сити.

– Только на бумаге, – сказал он, – я француз только на бумаге. А сердцем я поляк. Я хочу вернуться в Польшу. Там я по крайней мере буду работать на свою страну!

Было ясно, что возвращение в Польшу – повседневная тема разговора в их семье. Сын и зять, оба родились во Франции и никогда не были в Польше. Но сын говорил по-французски, как француз, а зять выражал свои мысли с большим трудом и не всегда понимал то, что при нем говорилось по-французски. А ведь они были почти ровесниками.

– А я не поеду! – сказал сын. – Мне в Польше нечего делать. Моя родина – Франция. Другой родины я не знаю. Больше того: моя родина именно здесь, в этой местности. Я был один раз в Париже – он мне ни к чему! И Польша мне тоже не нужна. Я не хочу ехать за границу, чтобы там в один прекрасный день моих детей стали обзывать то так, то этак.

Молодая женщина, которая все еще сидела на диване, впервые подала голос; тема разговора становилась настолько волнующей, что она забыла о присутствии в доме чужого человека.

– Дети Зоси ездили на каникулы в Польшу со своим лагерем, – сказала она, – теперь они только и мечтают о том, чтобы туда вернуться. Они все время пристают к матери с вопросами, почему она не хочет вернуться на родину…

– А что она им отвечает, твоя Зося? – спросил отец.

– Она говорит детям, что, конечно, им там было очень хорошо: ведь они были приглашены в качестве гостей. Гостей всегда стараются принять как можно лучше. А вернувшись на постоянное жительство, они будут жить так же, как живут там все другие дети…

– Она не глупа, твоя Зося, – сказал отец.

Но зять, по-прежнему суровый, стоя все так же прямо, покачал головой:

– Да, так же, как другие дети, – вот это-то нам и нужно!

И опять Серж почувствовал, что теряет равновесие… Ему было больно слушать их спор. Польше нужны шахтеры, она хотела бы, чтобы они вернулись на родину, но попробуйте скажите людям, которые живут только на то, что зарабатывают, без сбережений, чтобы они все бросили, рискуя хлебом детей и своей обеспеченной старостью… Как можно требовать от людей, чтобы они стали героями.

– Я уже больше тридцати лет живу во Франции, – сказал старый шахтер, – если бы мне пришлось уехать из этого дома, с этой улицы, я бы просто умер.

Вдруг мальчик и девочка, неизвестно откуда появившиеся в столовой, начали хором кричать что-то по-польски.

– Идем, идем, – сказала им мать, вставая с дивана и отделяясь от цветных обоев. – Они боятся опоздать, – пояснила она, – праздник назначен на три часа. Но ведь сейчас только четыре, мы как раз успеем.

Она повела детей одеваться. Владек надел пальто, взял берет: «Ты не скучаешь, с тех пор как ушел на пенсию?» – спросил его Серж. «Да нет…» – ответил тот не очень убежденно. «Ему некогда скучать, – запротестовал зять, – то он мастерит что-нибудь… то читает…» Зять открыл дверь – волей-неволей приходилось идти на улицу… Откровенно говоря, Серж предпочел бы остаться в этом доме, где ему было так хорошо. Когда они вышли, над ними вновь распростерлось пустое небо с большими острыми черными зигзагами терриконов. Они пошли по широкой мощеной улице, по бокам которой стояли двухэтажные домики – все одинаковые, как сотни сиамских близнецов; на этой улице они смахивали на виллы. Но они стояли в таких же, как повсюду в этом поселке, двориках с уборными, и в двориках бегали те же дворняжки и куры, торчали те же капустные кочны. Дети бежали впереди. Их мать надела открытые туфли на высоких каблуках; пока улица была мощеной, все шло хорошо, но когда началась грунтовая дорога, пришлось ступать очень осторожно – такая была грязь. Здесь стояли уже не домики, а просто дощатые бараки, а улица вела к самому подножию одного из черных остроконечных вулканов. Вблизи был виден только гигантский черный скат, ржавый и шершавый, испускающий ядовитый дым. И все-таки даже здесь, стоя одной ногой в аду, люди пытались сажать деревца, выхаживать те растения, которые могла прокормить эта угольная земля. Здесь, где все было черно-серым, люди, должно быть, особенно тосковали по зелени… Среди угля, сажи, пыли, грязи, бесконечного траура, крепа… Серж вдруг понял, почему в домиках шахтеров обои были в пестрых больших букетах, почему в комнатах у них стояли искусственные цветы, а фартуки женщин были такие яркие. Это объяснялось не только польскими обычаями, а и потребностью вырваться из черного угольного однообразия.

Вот и большая торговая улица, где снует народ, проезжают машины… Вот и «Зал».

XXI

«Зал» – большой, новый, со сценой, отделенной желтым занавесом, был битком набит. Серж поискал глазами Фанни и Ива, но не увидел их и стал позади, около стойки, где продавались напитки и маленькие пакетики польских конфет, настоящих польских, привезенных из Польши. Было тесно. Ребятишки вертелись под ногами, и от этого толпа казалась еще гуще. Места были либо заняты, либо на них лежали береты, газеты. Почти все женщины сидели в платочках, мужчины – в пальто: сидели они прямо, молча, не улыбаясь. Сразу бросалось в глаза, что это не французы. «Зал» был украшен гирляндами из цветной бумаги: вечером будут танцы. Дожидались спокойно, терпеливо, не проявляя недовольства. Вместе с балконом зал вмещал около тысячи человек.

Серж разглядел в толпе копну волос Ива и помахал ему.

– Полным-полно, – сказал Ив с удовлетворением, – но у нас затруднение – танцоры капризничают… Жанетта не хочет танцевать в паре с Жаном, Алекс хочет танцевать только с Мирель, а так как Жанетта хочет танцевать только с Алексом… сам понимаешь! Они уже собираются снимать костюмы. Фанни рвет на себе волосы. К счастью, только что приехали поездом Клод и Мари-Луиза.

Мари-Луиза – певица, а Клод – актер, который должен был читать тексты, отобранные и смонтированные Ольгой. Серж посмотрел на публику – сумела ли Ольга составить речь для Клода так, чтобы она всем была понятна… Мицкевич вряд ли дойдет до этих женщин в платках, до этих неподвижно сидящих мужчин. К тому же еще и ребятишки!