Читаем без скачивания Обноженный - В. Бирюк

Уже совсем темно. Вода чуть плещет. Где-то слышен лай собак. Ночь.

«По ночам работают только бл…ди да воры» — русская народная мудрость. Интересно, а мы к какой категории относимся? Потому как у нас пошла работа, та самая — «из болота тащить бегемота». Виноват — лодку на волок. Мы ж не воруем? Значит мы… Мда.

Кто-то говорил о брёвнах, смазываемых салом? Каким салом? Бараньим? Мы не в Степи, про здешние цены на овец я уже рассказывал. Учтите, что курдючных овец на «Святой Руси» и вовсе нет.

Свиное сало… Бекон слоёный пробовали? Слой мяса — свинью травой кормили, слой сала — хлебом. Как на «Святой Руси» с хлебом — я уже…

Заливаем жерди водой и по этому склизкому дереву… раз-два-взяли… вытаскиваем лодочку. Комарьё… С во-от такими зубами! А как звенят! На четыре голоса! Непрерывные аплодисменты всех присутствующих по самым разным частям тела.

Нагрузились барахлом и топ-топ… вдоль опушки по тропке… Вьючного боярича видели? — Так темно же! Потому меня и не видно.

За одну ходку всё не унести — придётся ещё раз. Две версты, два пуда на спине. На той самой, которая весь сегодняшний день гнулась да не ломалась…

Мы бы в темноте спуска не нашли, но там какая-то сторожка темнеет.

— А речка где? Где эта хренова Жереспея?!

— Не ори. Вот.

— Да это ж…! В этот же ручей лодка не влезет! Она же шире!

— Ничё. Тама вон — поширее будет. Здесь спустим, туда вытянем. Пустую, по камышу… пойдёт. А вона навес сделанный — туда вещи пока сложить.

— А люди где?

— Которые? Бобыли-то? Так спят.

Оставили караульщика, топаем в темноте назад. Где-то с середины дороги слышим — собаки завыли серьёзно. Уже не караульный брёх, а боевой лай. У лодки один Курт остался — он им сейчас даст!

Ну, он им и дал! Слышно как лай в скулёж перешёл. Мы — бегом. Хорошо, моя «зиппа» всегда со мной — ноги бы в темноте точно поломали!

У лодки… Десятка три, волкодавы дорогобужские. Типа тех, которые Варваре у Параскевы-на-Торгу — голову раскусили. С-с-собаки…

Мечутся вокруг лодки. На носу стоит Курт молчки, свору не замечает, смотрит вдаль.

   «На берегу пустынных волн   Стоял он, дум великих полн,   И вдаль глядел. Пред ним широко   Река неслася; бедный чёлн…»

Очень похоже. Только река неширокая. И парочка отсутствующих в «Медном всаднике» дохлых собак в кровище. Ещё несколько — в стае раны зализывают.

Но это-то фигня: с горки валит толпа мужиков голов в полста. С факелами, копьями, топорами… И — с луками. Ой, блин! Не хорошо-то как…

— Всем стоять!!! Вашу трижды разпердыренную…! Луки-стрелы — долой! Кто стрелу пустит — покойник! Сам хрип вырву!! В куски порву-покидаю!!!

Местные на крик да на свет развернулись. Вместе с луками. Теперь в нас целят. А я, а мы… Как святые! Ни луков, ни сулиц… А нафига было — темно же! И броней нет — ещё и их на себе таскать!

Прошибся я. Возможно — летально. И чего теперь? Только — орать, только — матом.

— Кто такие?! Почему в тёмное время по лесу шастаете?! Р-разбойнички?! Тати-душегубы?! Почему с оружием?!

Прикол в том, что это я ору. А не несколько местных мужиков из толпы, служилого вида с мечами и в железных шапках.

— А… А ты хто такой?! Ты… ты-то сам…

— Я боярский сын! Иван Рябина! Твою мать через бедро с нижней подсечкой! А ты кто?! А ну назовись! Покуда я тебе кишки не выпотрошил!

— Это… я-то… Я — погостный боярин здешнего княжьего погоста! А ты… а чем докажешь, что ты — боярский сын?!

— А ты, боярин, чем опровергнешь?! Что я боярский сын?!

Бздынь — заклинило. Пауза.

«Вот мои усы, лапы, хвост!»… — не мой случай. Ни усов… даже хвоста — нет.

Вопросы идентификации личности в попадизме совершенно не рассмотрены! Пожалуй, только Янки как-то выразился в смысле столь привычной в 21 веке фразы:

— Предъявите ваши документы!

«Никогда ни в одной стране на свете не было такого множества бродячих лгунов: тут лгали все, и мужчины и женщины…

— А как вас зовут?

— С вашего разрешения, меня зовут Алисандой ля Картелуаз.

— Может ли здесь кто-нибудь удостоверить вашу личность?

— Вряд ли, благородный лорд, ибо я никогда прежде здесь не бывала.

— Нет ли у вас каких-нибудь писем, каких-нибудь документов, каких-нибудь доказательств, что вы заслуживаете доверия?

— Конечно, нет; у меня есть язык, и я могу сама все о себе рассказать.

— Но одно дело, когда вы сами о себе говорите, а другое дело, когда кто-нибудь другой о вас говорит.

— В чем же разница? Боюсь, я не понимаю вас.

— Не понимаете? Проклятая страна… Видите ли… ну, видите ли… Черт побери, неужели вы не можете понять такой простой вещи? Неужели вы не можете понять разницу между… Почему у вас такой невинно-идиотский вид?

— У меня? Не знаю. На то воля божья.

— Да, да, вы правы, на то божья воля. Вам, верно, кажется, что я немного сержусь, но не обижайтесь, я совсем не сержусь. Поговорим о другом. Итак, этот замок трех людоедов, в котором заключены сорок пять принцесс… Где он находится, этот гарем?».

Остальные попаданцы… Достоверность источника информации о местоположении гаремов — им не интересна?

Единственное, в чём я не могу согласиться с Твеном: «Никогда ни в одной стране на свете не было такого множества бродячих лгунов…». Он просто не бывал в России.

На самом деле, проблема довольно экзотическая: почти всё население проживает «в мире» — в своей, исконно-посконной, общине. Где они родятся, плодятся и землю ложатся. Почти все русские люди дальше 40 вёрст от своего «мира» ни разу в жизни не бывали.

Идентификация относительно немногих «бродячих» соотечественников идёт по совокупности внешних признаков: одежда, манера поведения, транспортное средство… Я уже упоминал: княжеский плащ-корзно, боярская шапка и гривна, скуфейка и ряса духовных, рубище нищих…

«Встречают по одёжке» — русская народная мудрость.

Беда в том, что ко мне это не относится: одежонка у меня отнюдь не боярская, а просто мне удобная. А что, кто-нибудь надевает парадный кафтан и соболью шапку для выполнения погрузочно-разгрузочных работ?

Погостный боярин начал наливаться кровью. Это вполне наблюдаемо даже в пляшущем пламени факелов.

Люди, живущие на торговых путях — отнюдь не посельщина-деревенщина. Они привычны к общению с незнакомыми людьми, застывать с открытым ртом — им не свойственно. Но набор типовых реакций всё равно ограничен. И непонятки накатано переходят в агрессию:

— А ну ложь пояса на землю! Я те сщас… опру твою ввергну! Я те покажу как над княжьим боярином насмехаться!

Боярин покрепче ухватил железку у него в руке, толпа согласно загудела, тоже перехватывая поудобнее всякое чего у кого в руках.

Вопль Николая:

— Да как же можно! Вот же я же! Я — Николай Бухарёныш, купец смоленский! Меня ж здесь знают, я ж три года назад через этот волок ходил, летось мой приказчик, Хохрякович, тута переволакивался… — был погашен фразой:

— Хрен ты, а не купец смоленский! Сща повяжем да расспросим. С огоньком. Сразу расскажите — хто тут купец добрый, а хто — тать полуночный!

Толпа растекалась, охватывая нас полукольцом, помахивая топорами и редкими копьями и мечами. Но в общий гомон вдруг вклинился ленивый голос Чарджи:

— Эй, погостный! Ты мытаря своего спроси: чего он бояричеву холопу глазки строит. Вот и узнаешь доподлинно — кто мы есть.

Я несколько растерянно уставился на Ряху, на которого кивал ханыч. Тот тоже растерялся. Вообще — выражение растерянности распространилось на несколько присутствующих физиономий. Но погостный боярин энергично взял ход опознания в свои руки:

— Ты. Ты кто такой?

— Я? Я… это… слуга смоленского столбового боярина Акима Яновича Рябины. Ныне… вот… иду с сыном боярина, с бояричем Иваном. А звать меня — Ряха. Вот.

Грузно развернувшись в сторону лысоватого мужичка в длинной тёмной свитке, видимо — здешнего мытаря, погостный сурово вопросил:

— Подтверждаешь?

— Это… ну… Ряха… Да.

— А откуда знаком?

— Дык… эта… я к казначею смоленскому на двор ходил. По службе. А он там, ну, Ряха этот, стало быть, в прислужниках…

Нефига себе! Я вопросительно уставился на Терентия. Весь город знает, что у меня с казначеем ссора. Брать его человека к себе на двор… Терентий тоже не скрывал своего изумления:

— Это как же?! Ты ж… ты ж у купца-суконщика прежде служил?!

— Ну… Да. А до того…

Понятно. Надо будет людей своих в оперетту сводить. Я имею в виду «Сильву»:

«ФЕРРИ. О, это знаменитый дом, князь. Лучшее кабаре Будапешта. Во времена нашей с вами молодости здесь царила «Королева чардаша» по прозвищу «Соловей». Не слыхали?

ЛЕОПОЛЬД. Не имел чести.