Читаем без скачивания Обноженный - В. Бирюк

— Нёбо-то какого цвета было?

— Чёрного, боярин, чёрного.

Улыбайся, Ванюша, улыбайся. Улыбочка такая радостная. Но с подтекстом. Как и вопрос. Примета есть: если рот у щенка внутри не розовый, а чёрный, то пёс вырастет злой. А уж про то, что хозяин со своим псом завсегда схожи…

Почему-то это оказывается аргументом. Боярин поворачивается к пожилому мужику, видимо — старосте общины.

— Вакула, переволакивайте. Давай резво.

И уже нам:

— Так что там насчёт колёсной мази? Слушок об ей был. Люди разное говорят…

Николай с жаром кидается проповедовать о чудодейственных свойствах нашего фирменного продукта. Особенно напирает на помощь при скрипе:

— Вот, к примеру, на пути должон быть порядок. А скрип — непорядок. Вот ты, боярин, сюда за порядком смотреть поставленный. А тут — скрип! А ты, к примеру, велишь: чтоб уключины не скрипели! И куда лодейщщики денутся? Не смолой же им смазывать! А тут, к примеру, Вакула. Вот, де, средство. По корчажице малой на уключину, по две ногаты, к примеру, за корчажицу…

— Так у них сало есть…

— Тю! Удавятся ж! Сало ж они съесть могут!

Только теперь, когда местные мастера начали кантовать нашу лодочку, увидел собственно волок.

В самой нижней части болотистого луга, метрах в двадцати от опушки леса, параллельно ей, пробита чёрная полоса. Шириной метров пять, растительности нет — содрана вся. Наполнитель — чёрная грязь. Когда мастера-волоковщики начинают топать по этой грязи босыми ногами становится видно — жижи несколько сантиметров, дальше — жерди какие-то. Кто-то из местных, заметив мой интерес, просвещает:

— Болотина тута. Торфяник. Когда вода сильно высоко — лужа такая получается. На две версты, до самой Жереспеи. Тянем верёвочкой с тропиночки. Как вода уходить начинает — волочим лодки по мокрому. По траве, по мху, стал быть. Верхний слой лодейками сдирается. Получается… ну… грязюка такая… длинная. Ниже — гать положенная. Ежели сухо — топотим гать, она вглубь идёт, тама мокро. По мокрому — легче волочь.

Никогда не сомневался в смекалке русского мужика. Но саморегулирующаяся по высоте, самоувлажняющаяся дорога…

Болото — всегда очень дрянное место. Но деваться некуда — болот на Руси много. А «делать из дерьма конфетку» — наше постоянное, исконно-посконное…

Небо начинало сереть, когда мы принялись укладывать вещички в свою лодку. Говорливый мужичок из местных вздумал, было, качать права и требовать компенсации за порванных князь-волком собак. Вылезший из очередных кустиков Ивашко, подтягивая одежду и поправляя пояс, оборвал наглого смерда:

— Мы ж шкуры вам оставили. И — мясо. Сожрёте — вам же прибыль. Так?

Вопрос был обращён к Курту. Который посмотрел внимательно, подумал, вывалил язык, распахнув чемоданную пасть, и начал шумно дышать. Наверно, от полного согласия. Мужичок заткнулся, а боярин, судя по острому взгляду, уловил гурду на поясе у Ивашки. Кажется, это завершило процесс идентификации нас, как людей хоть и странных, но не разбойных. Если разбойник с такой цацкой на поясе ходит, то это уже не разбойник, а начальник. И нас отпустили с миром.

Двоих с шестами на нос — остальным спать. Речка узкая — вёсла не выставишь. Уже ощущая ухом тёплый бок князь-волка поинтересовался:

— Николай, ну как, продал мазь?

— Не, погостный говорит — денег нет, на прошлой неделе всё в Вержавск отвезли.

Я проваливался в дрёму, ощущая как тянут натруженные мышцы в разных местах моего небольшого, натренированного, супер-выносливого… тела. А остальным-то каково?

Надо людям отдых дать. И надо этого Ряху аккуратненько… прижать за «ряху». На предмет прежней службы. Ноготка на него натравить? Или из Мараниных снадобий чего? Нужно место, время, инструментарий, изоляция…

Тут до меня дошла последняя фраза Николая. И я сел.

Пришлось перебираться на соседнюю банку и толкать свернувшегося под ней в клубочек Николашку.

Мой главный торговый приказчик уже сопел, завернувшись в верблюжье одеяло. Единственное верблюжье одеяло в моей команде. Дорогое, зараза. На «Святой Руси» — постоянный предмет импорта. Ещё летопись, говоря о приходе под Киев торков, упоминает верблюдов.

Верблюдов на Руси не держат, а вот одеяла постоянно завозят последние лет сто. Николай купил мне, долго рассказывал о его чудодейственных особенностях. От отпугивания ядовитых змей до непотопляемости.

Насчёт последнего сам знаю: у меня родственник в Первую мировую два раза в Финском заливе тонул, выплывал только вот на таком одеяле — воздух держит и не намокает.

Купил-то он одеяло мне, но пока… чтоб даром не лежало…

— Николай! Проснись! Погостный боярин сказал, что серебра нет — всё в Вержавск отправили. Так?

— Гос-споди! Иване! Ни стыда, ни совести! То целый божий день гонишь… Аж руки по локоть стёрли! Ночью гоняешь — ни поспать, ни вздохнуть. Теперь только заснул… Ну сколько ж можно?! Ты ж боярский сын! Тебе ж прилична неспешность, важность, вальяжность, величавость, солидность, осанистость…

— Нахрен дурню осанистость! А коли я не знаю — значит глуп. Давай — учи. Во всей «Святой Руси» подати берут к Новинам. Так?

Это вечная головная боль всякого средневекового государя. Практически все налоговые поступления привязаны к завершению сельскохозяйственных работ. А государство устроено так, что значительные расходы идут постоянно, во всякое время года. Строительные, например — летом. Когда налоги за этот год ещё не получены.

Такой временной лаг последовательно загоняет всякое аграрное государство в кабалу к ростовщикам. Государство становится должником, потом — неисправимым должником. Посадить царство-королевство в долговую яму или ободрать плетью — нельзя. Объявить дефлот… Это мы и сами проходили.

И государь начинает менять законы в соответствии с пожеланиями кредитодателей. Так, например, северо-итальянские купцы-ростовщики из Ломбардии уничтожили руками королевской власти своих конкурентов — евреев и тамплиеров во Франции в самом начале 14 века. Так ростовщики Фуггеры получали в управление владения славных рыцарей Калатравы — Испанские Габсбурги постоянно не сводили концы с концами.

Другой конец этой денежной цепочки — сами крестьяне. У которых тоже нет денег до урожая.

Энгельгардт хотел бы видеть в деревне доктора, который «не требовал денег тотчас, а ожидал уплаты до осени, как, например, делают хорошие попы…». По сути — снова мейнстрим: крестьянин попадает в долговую кабалу. Потому что жить надо каждый день, а деньги — только осенью.

В «Святой Руси» есть два исключения.

Судебные издержки и штрафы платятся сразу. Поэтому племянники покойного кречетника не кинулись бегом в суд — отбивать Аннушкину усадьбу, а сперва собрали и продали урожай.

Второе: мыты. Купцы идут и платят, торгуют и платят. Грубо говоря — круглый год.

Ростик, со своей Уставной грамотой, отменил косвенные налоги. Серебро купцов превращается в серебро местных жителей. Которые и платят в казну подать. Платят по обычаю, как платят все остальные — с рала, «с рыла», с дыма, с нивы — к Юрьеву дню.

Основная масса лодейных караванов идёт весной, в апреле-мае, по высокой воде. И осенью, в октябре. Купцы отдали волоковщикам серебро в мае, а князю его дольку надо отдать в декабре. Шесть месяцев — минимум. А ставка на краткосрочный кредит до трёх месяцев по Уставу Мономаха — «третный рез» — 50 %!

Так, быстренько в уме прикинули. Сложный процент, двукратный оборот… 600 гривен навара по процентам! Это если только работать с первой половиной! Типа: половина от годовой княжеской подати в 1000 гривен от Вержавской волости — готова уже в мае. Это — оценка самой нижней границы.

Понятно, что серебро сыпется и в другие месяцы. И не только весной-летом-осенью — зимой по этому же пути идут гужевые обозы, останавливаются в тех же погостах, тоже платят за постой. С другой стороны, два месяца в году вообще никто не ходит — ледоход и ледостав.

По географии получается очень удобно: от Выборга до Одессы даже тяжёлому драккару — три месяца хода. Отсюда, из середины пути, за три месяца можно сходить на любой край и вернуться.

Факеншит! Как мне это знакомо! По моей Демократической России. Начальник берёт казённые деньги и «прокручивает». Сам капитал — казённый, проценты — его личные.

Ой! Что-то из меня, кажется, А. Блок полез… В обработке:

   «Я — попадун! Мне сразу внятно всё!   И острый русский нож, и тайна серебра движенья!».

Княжий кравчий Афанасий — лопух! Посельщина-деревеньщина-двоещина! Не жил кравчий при демократиях, не знает он воровства-махинаций! Нюх — есть, а навыка, опыта, привычки — нет. А вот я…! С восьмивековым опытом всего прогрессивного человечества…! И четвертьвековым — российской демократии…!