Читаем без скачивания 1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

Ночью 7 августа, в конце первого дня наступления, Барклай получил данные разведки (как потом оказалось, неточные) о занятии неким крупным формированием французов Поречья, расположенного к северу от маршрута его наступления. Маневр позволял усмотреть в нем попытку неприятеля обойти русских с фланга, но, с другой стороны, предоставлял благоприятный шанс с легкостью отрезать и разгромить опасно оторвавшегося от своих противника. Посему русский командующий развернул три колонны в северном направлении. Багратион не понимал замысла, лежавшего в основе такого приказа, и подчинился ему лишь очень и очень неохотно. Но данное распоряжение так и не достигло кавалерии, находившейся под началом Платова и Палена. И вот в то время как на следующий день Барклай и Багратион шли на север, конница продолжала двигаться в западном направлении. У Инково она наткнулась на легкую кавалерийскую дивизию генерала Себастьяни, которую застала врасплох и подвергла разгрому, взяв сотню другую пленных, но в последствии сама понесла поражение в ходе контратаки французов.

Наполеон узнал о нападении русских на следующий день, на основании чего предположил наличие у Барклая намерения дать бой и защитить Смоленск, хотя к тому времени мало верил в решимость русских биться. Полный стремления не позволить им ускользнуть и на сей раз, он принялся притворять в жизнь план окружения противника и нанесения удара ему в тыл. Император французов велел принцу Евгению передислоцироваться южнее и соединиться с Неем, чтобы присматривать за ареалом, где, как предполагал, дислоцировалась русская армия, а также приказал перебросить к Рассасне на Днепре остальные части, расположенные в районе Витебска. Им предстояло перейти через реку и соединиться с корпусами Жюно и Понятовского, затем развернуться и ворваться в предположительно не занятый неприятелем Смоленск, вновь переправиться через реку и выйти в тыл Барклаю.

Однако силы Барклая пребывали на тот момент в таком замешательстве, что, можно сказать, Наполеон напрасно беспокоился. Убедившись в отсутствии французов у Поречья, Барклай отправился обратно к исходным позициям и велел сделать то же самое Багратиону, чтобы следовать изначальному плану фронтальной атаки на Рудню. Но когда Багратион, тяжело тащившийся в направлении исходной позиции, получил к тому времени уже третий приказ на крутой разворот и марш в совершенно ином направлении, он был вне себя от раздражения. «Во имя любви к Богу, – писал он Аракчееву, – поместите меня куда-нибудь подальше отсюда, – приму под командование даже полк в Молдавии или на Кавказе, коли будет надо, – но мне невозможно оставаться здесь более. Ставка полным-полна немцами, и русскому там невыносимо»{326}.

Он до того разозлился, что решил проигнорировать приказ Барклая, а так как шел на Смоленск, то и предпочел не сворачивать с дороги. Итак, пока две из трех русских колонн выступали навстречу французам, третья со всей энергией двигалась в прямо противоположном направлении. Своеволие и нарушение субординации, как оказалось потом, и спасли русскую армию.

Все перемены приказов лишь добавили неразберихи к обычной суете и недоразумениям, окружающим любые переброски войск, в результате чего ареал перед французскими корпусами кишел русскими частями, маршировавшими кто вперед, кто назад, при этом некоторые из них сбивались с пути, большинство ничего не понимало в происходящем, и всем до смерти надоедала подобная кутерьма. «Коль скоро мы впервые наступали после столь многих отходов, непередаваемая радость наполнила весь корпус, так давно желавший наконец атаковать неприятеля», – писал поручик Симанский из лейб-гвардии Измайловского полка{327}. Посему изменение плана, каковое в войсках восприняли как начало нового отступления, встретило яростное раздражение.

Младшие офицеры вроде Симанского задавались вопросом: а ведают ли их командиры, что творят? «Недостаток у нас опыта в искусстве ведения войны обнаруживает себя на каждом шагу», – замечал капитан лейб-гвардии Семеновского полка Павел Сергеевич Пущин в дневнике 13 августа. Уверенно росло опущение, что главнокомандующий блуждает в каких-то потемках. Штабные офицеры вовсю ругали «немцев», а слово «измена» звучало все чаще. Железная дисциплина, спаивавшая русских солдат, начала давать трещину, отмечалось увеличение случаев дезертирства и мародерства{328}. Если бы в тот момент император французов провел энергичную лобовую атаку, он уничтожил бы разом обе русские армии.

Но Наполеон был поглощен реализацией задуманного плана. На рассвете 14 августа дивизии корпусов Даву, Мюрата, затем Нея и принца Евгения принялись переходить через Днепр в Рассасне по трем наведенным за ночь мостам. Затем солдаты вышли на большую дорогу Минск-Смоленск – широкий тракт между рядами серебряных березок, проложенный по приказу Екатерины Великой для осуществления быстрой доставки почты и переброски войск на западном направлении. С вышеназванными объединениями соединились двигавшиеся вдоль дороги вестфальцы Жюно и поляки Понятовского, подтягивавшиеся со стороны Могилева. В начале второй половины дня они натолкнулись на 27-ю дивизию генерала Неверовского[83], оставленную Багратионом для прикрытия южных подступов к Смоленску в местечке под названием Красный[84][85].

В распоряжении Неверовского находились не более 7500 чел., большей частью сырых новобранцев[86], а противостоять приходилось целому кавалерийскому корпусу Мюрата[87]. Однако русский генерал сохранил самообладание. Он отправил кавалерию и пушки для прикрытия отхода, а пехоту построил в большое каре. К счастью для Неверовского, Мюрат не стал ждать подхода своей артиллерии, а бросил на русских кавалерию, рассчитывая просто смести их с лица земли. В условиях, в которых любая армия побросала бы оружие и рассеялась, солдаты-крестьяне Неверовского принялись отступать сплоченно и упорядоченно. «Уже сама нехватка опыта русских крестьян, составлявших это соединение, давала им силу инерции, которая заставляла их оказывать противодействие, – размышлял барон Фэн. – Отвага кавалеристов наткнулась на стену сопротивления толпы, державшейся вместе стойко и заполнявшей любую брешь. Всякая блистательная храбрость притупляется от ударов по такой плотной массе, которую они [французские всадники] могли только рубить, но не могли прорвать»{329}.

Неверовский отступал на протяжении почти двадцати километров под постоянным натиском кавалерии Мюрата, развернувшей ни много ни мало тридцать атак. Русский генерал потерял около двух тысяч человек и семь орудий, но вышел к Корытне, где следующим утром получил в подкрепление высланных из Смоленска солдат, с которыми и отступил в город. Недосчитался он еще и одного из полковых оркестров, который французские гренадеры обнаружили спрятавшимся в развалинах сгоревшей церкви. Музыканты показывали им свои инструменты в знак мирных намерений, а один из них, уроженец Тосканы, попросил о пощаде на ломаном французском{330}.

В тот вечер, 15 августа, Наполеон вышел к Корытне и был встречен салютом из ста орудий в честь его дня рождения. Но праздновать оказалось нечего – все маневрирование провалилось. Он-то надеялся найти Смоленск без защитников, что позволило бы французам занять город и использовать мосты через Днепр для выхода в тыл Барклаю. В сложившейся же остановке, из-за неподчинения Багратиона, город получил гарнизон и изготовился к обороне.

Наполеон выместил раздражение на Понятовском, чей 5-й корпус только что соединился с основными силами Grande Armée. Когда князь явился на бивуак Наполеона засвидетельствовать почтение императору, тот разразился серией грязных ругательств в его адрес, кричал нарочно во всеуслышание, обвиняя его с поляками в трусости и лени, добавляя, что единственное, на что они способны, это забавляться с варшавскими шлюхами. Он кипел от ярости и из-за новости о сокращении численности поляков до 15 000 чел. – некоторые части потеряли половину личного состава из-за форсированных маршей, от болезней и в боях. Наполеон с кривой усмешкой пообещал Понятовскому дать шанс полякам сполна выказать всю прыть назавтра под Смоленском{331}.

В Смоленске проживало 12 600 чел. и сам он не имел особого экономического или стратегического значения. Однако он был важен в моральном плане, так как в одной из церквей хранилась чудотворная икона Божьей матери, а сам Смоленск не раз становился свидетелем отчаянной борьбы за господство в регионе между поляками и русскими, которые окончательно вернули его себе чуть более 150 лет тому назад. Город окружали массивные кирпичные стены около восьми метров высотой и пяти – толщиной, с тридцатью мощными башнями и глубоким рвом{332}. Брать Смоленск Наполеону не было никакой надобности, поскольку настоящей целью его служило нанесение поражения русской армии, и коль скоро шансов перейти Днепр там и выйти в тыл противнику не оставалось, императору следовало бы тут же отправиться на поиски места для переправы дальше на восток. Поступи Наполеон подобным образом, он вынудил бы русских сражаться, безусловно, захватил Смоленск без труда и, вероятно, с целыми складами в нем. Он и в самом деле послал Жюно вверх по Днепру в целях поиска места для форсирования реки, но уверил себя, будто теперь-то русские выйдут на бой в стремлении отстоять священный для них город, а потому решил ударить на него. Выбрав данный путь, император французов, согласно Клаузевицу, совершил самую крупную ошибку на протяжении всей кампании{333}.