Читаем без скачивания Преодоление: Роман и повесть - Иван Арсентьев

«Женюсь запросто», — бодрился Банов.

«Т–ты?» — таращился на него Смурыга.

«А что? Найду бабенку, которая перебесилась, и заживу кум королю! А вот тебе, Смурыга, — хана. Ну какая умная выйдет за тебя?»

«Выйдет…» — отмахивался тот.

«Дура, может, и выйдет, да и та сбежит. Радость смотреть, как ты вечно дергаешься да чешешься. А то и похлеще: пойдешь с женой по улице и айда подмаргивать всем бабам направо и налево. Да какая порядочная вытерпит такое! Нет, Смурыга, не я, а ты обречен на безбрачие до гроба…»

Театр! Мы покатывались со смеху, а Смурыге хоть бы что! Тянул свое: дескать, раны и увечья получены нами не в пьяной драке, а в боях за Отчизну, и так далее, и так далее. Громыхал на всю палату, пока не вскидывался раненный в голову мичман Глеб Донников.

«Да исчезни ж ты к чертовой матери!» — кричал он истерично.

Этот мичман от шума доходил временами до исступления и бился, как в падучей. А потом сутками лежал без движения, находясь «в простирании», как научно определяла тетя Груша, наша дежурная няня.

Один только дебелый хохляга Клим Цюпак умел как‑то ликвидировать «простирании» мичмана. Он лежал справа от Глеба. Минер. Миной ему и ногу оторвало по колено. Бывало, пошепчет что‑то, глядишь — Донников начал шевелиться, встает… похлопает длинными, как у девок, ресницами и продолжает жить.

Тогда за Клима принимался другой морской пехотинец:

«Что за слово у тебя петушиное, а? Поколдуй, слышь, мне, заговори пальцы, а то чешутся, проклятые, силов нету!» —и правой рукой по левому пустому рукаву.

По правде говоря, недолюбливал я его. Парень, видать, башковитый, но жулик. Такому любое море по колено, одной руки хватит обшаривать карманы ближних. А фамилия досталась ему — у провинциальных актеров и то не часто сыщешь такую: Искра–Дубняцкий! Во!

Такими я помнил моряков, когда ехал к ним. Мотор автобуса перегрелся и едва пыхтел на подъемах. На окраине города возле какой‑то солидной дачи с высоким забором попалась наконец водоразборная колонка, и шофер долил радиатор. Приехали. Я пошел по адресу разыскивать Смурыгу. Встретил же его неожиданно на улице. Издали узнал. Да и как не узнать! Что раньше дергался и подмигивал, что теперь — один шут. А тощой, а черный — ни дать ни взять морской огурец засушенный. Облапил меня, затряс.

«Ну, какие новости? — спросил так, будто мы расстались с ним утром. — П–пойдем‑ка со мной, т–там ждет тебя весь наш комплекс…» — махнул он в сторону моря.

Мы направились в гавань. Смотрю, на самом деле знакомые лица. Кто‑то крикнул: «Полундра!» — и все повернулись к нам. Впереди этаким фертом ухмылялся безрукий Искра–Дубняцкий, рядом — Глеб Донников в лихо сдвинутом на ухо берете, чтоб шрам видно не было. Клим Цюпак отсалютовал нам костылем. Было еще два–три незнакомых мне, одетых как попало, но в обязательных тельняшках.

Заговорили шумно. Я смотрел на товарищей и радовался. Сразу видно, что люди стоят на земле гораздо прочнее, чем я. Разговаривали бодро, шутили.

«Она у нас ничего, житуха… На поправку идет».

«Держимся на плаву…»

Из нестройных восклицаний и фраз я понял, что фронтовая спайка по–прежнему держит вместе этих людей. Смурыга если не разумом, то нутром понимал, что нельзя им рушить фронтовое братство, рассеиваться по свету: таким, как они, без взаимной поддержки не прожить. Я узнал, что Глеб Донников — он изредка и в госпитале поигрывал на гитаре — заделался теперь профессионалом, выступает с эстрадным оркестром в местном ресторане. Глаза у Глеба синящие, глубокие, не замутненные, как тогда в палате «тяжелых». Это были глаза, в которых светились гордость и достоинство человека, нашедшего свое место в жизни. Клим Цюпак работал часовым мастером, и я удивился, как он с такими ручищами разбирал и собирал крошечные механизмы. Что же касается Искры–Дубняцкого, то, как я и предполагал, он пошел по линии снабжения.

Пока мы разговаривали, он взял с причальной тумбы увесистый пакет, развернул и выложил из него банки консервов, рыбу, хлеб и даже две бутылки знаменитой местной «Массандры». Только успели выпить по очереди за встречу, как откуда ни возьмись Сильвестр Банов. Костюмишко на нем замызганный, помятый, лицо обрюзгло.

«Эй, товаришочки, наливай мою долю за последние известия! Я вам такое скажу — попадаете!»

«Выкладывай, давно не падали…» — подмигнул Искра–Дубняцкий.

«Знаете, что послезавтра будет? Не–е… Так слушайте; будет парад! Приезжает тот, под чьим началом мы здесь сражались. Вот!»

«Ну и что?»

«А то, что есть мнение отправить к нему делегацию с письмом».

«Каким письмом?»

«Обыкновенным… Чтобы оказал помощь нам, инвалидам–ветеранам».

«Что ж это, он мне новую руку выдаст со склада?» — скривился Искра–Дубняцкий.

«Руку не руку, а на живот кое‑что перепадет… Уверен».

«Тебе «на живот» уже, кажется, перепало… — поморщился Смурыга и окоротил строго: — Не валяй дурака, Банов! Чем канючить налево и направо, шел бы работать, как другие».

«Знаю без тебя, что мне делать! Ты мне не указ, время твое прошло, так что заткнись, политру–у-ук!» — окрысился Банов.

«Время мое не прошло и никогда не пройдет. Это себе заруби. И мы не позволим таким, как ты, позорить звание моряка! Погляди на себя, на кого ты похож? Спился начисто, охмырялой стал. На водку картишками краплеными промышляешь. Какой ты ветеран? Имей в виду, если не прекратишь, сволочь, проваливай на все четыре! Мы тебя не знаем. Вот тебе мой сказ. Верно, братва?»

Кругом зашумели, лица насупились.

«О! О! Поглядите на него! И чего ты взвился? Уж слова сказать нельзя. Разошелся, как холодный самовар… — заюлил Банов. — Чем это я вас позорю? Что я, ворую или под заборами валяюсь? Ну, выпиваю иногда, когда люди сознательные проявляют сочувствие, так что? Надо из‑за пустяков тарарам поднимать? Эх, Смурыга!.. Бездушный ты, сухой трескач. Был и остался таким. Разве тебе понять то, что нет у меня никаких радостей на свете? Кто я есть? Так… Ни мужик, ни баба… Эх!»

И опухший Банов заплакал пьяными слезами.

Я пошел ночевать к Смурыге. Утром мы еще лежали, когда явился курьер от начальника и вручил Иннокентию записку. Его зачем‑то приглашали прибыть к шестнадцати часам по указанному в записке адресу. Иннокентий пожал плечами и пояснил мне, что это на окраине города и что туда надо ехать автобусом.

«Поедем вместе, а оттуда зайдем в гости к Искре-Дубняцкому, он живет в том районе неподалеку», — сказал мой хозяин, и я отправился с ним.

По пути в автобус, на котором мы ехали, подсел Глеб Донников. Он был беспартийный, но у него оказалось такое же приглашение, как у Смурыги. Мы проехали через весь город и остановились возле той самой солидной дачи, где шофер вчера доливал радиатор. У входа нас встретил приветливый тучноватый симпатяга, предложил зайти во двор и погулять пока по саду. Мы зашли и увидели там Искру–Дубняцкого, Цюпака, Банова и еще нескольких морячков–инвалидов. Кто курил, кто просто бродил по дорожке. Все они приехали по приглашению, и все не знали, по какому делу. Прикидывали и так и этак, спрашивали у тучноватого симпатяги, но тот ничего определенного сказать не мог, или не хотел. Все были несколько озадачены, и только у Банова настроение казалось явно повышенным. Он похаживал туда–сюда, потирал руки и заискивающе улыбался.

Прошло еще какое‑то время, и у ворот дачи показалась легковушка. На ней приехали: знакомый Смурыге инструктор, заведующий отделом горсовета и еще кто‑то с толстым портфелем. Приветливый симпатяга пригласил моряков в просторный холл на первом этаже. Когда все уселись, инструктор горкома сказал:

— Товарищи ветераны, по вашему коллективному письму принято решение. Вас пригласили сюда, чтобы побеседовать о ваших нуждах и вручить единовременное пособие из выделенных горсоветом средств. Так что… прошу получить.

Моряки недоуменно переглянулись, затем молча перевели взгляд на Банова. Тот съежился, но тут же нагловато посмотрел на присутствующих, сказал громко, заученно:

— Мы искренне благодарны советским и партийным органам за внимание и заботу, оказанные нам. Это еще больше мобилизует и воодушевит нас на…

— А ну, погоди, — сказал Смурыга, вставая. — Товарищ Родин, — повернулся он к инструктору, — произошло, по–видимому, досадное недоразумение: мы в горком коллективного письма не писали и никаких пособий не просили.

Родин сделал удивленные глаза, усмехнулся и вынул из папки листок.

— Вот ваше письмо. И приписка внизу: по поручению таких‑то — следуют ваши фамилии и воинские звания — подписал С. Банов. Так что все в порядке. Прошу подойти к товарищу Исайкину, — кивнул он на человека с портфелем, — и подучить конверты с причитающимся каждому. А после этого мы пообедаем и потолкуем по душам.