Читаем без скачивания Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный - Хантер Эван (Ивэн)

— Я позвонил потому, что послал тебе четырнадцать пузырьков таблеток и думал, ты сможешь мне помочь. Очевидно, я ошибся. Поэтому прощай и спи спокойно!

— Послушай, Стив…

— Послушай, Сэм…

— Да, к черту все это! К черту! Разве можно разговаривать с упрямым быком?! Я так, наверное, никогда и не научусь! Чудеса! Тебе нужны чудеса, черт побери!

Оба замолчали. Наконец Гроссман спросил:

— Так что же ты хочешь, чтобы я сделал с этими пузырьками?

Опять наступила пауза, а затем послышался хохот Гроссмана. На другом конце провода Карелла тоже не смог подавить улыбку.

— Послушай моего совета, Стив. Не звони в больницу. Они свое дело сделали.

Карелла вздохнул.

— Стив?

— Да, слушаю.

— Забудь и об этих пилюлях тоже. Почти все они фабричного производства. На некоторые не надо и рецепта. Даже если бы в морге взяли эти пробы и что-либо выявили, ты бы все равно имел дело с доступными любому в этом городе таблетками. Забудь о них! Послушай меня, забудь!

— Ладно! — сказал Карелла. — Прости, что взорвался.

— Трудный случай?

— Очень. — Карелла помолчал. — Я уже должен сдать дело.

— Доложи, что это самоубийство.

— Я доложу о нарушении порядка.

— Ты этого не сделаешь, — просто сказал Гроссман.

— А почему бы нет, — возразил Карелла. — Я ведь тупоголовый. Тупоголовый итальянец — так меня обычно звала мама. — Он помолчал. — Ну, ладно, Сэм, помоги мне с этими таблетками, дай ответ.

— О господи, Стив. Нет у меня никакого ответа.

— Вот видишь, и у тебя тоже. Так что мы квиты, — вздохнул Карелла. — Ты ведь думаешь, что это убийство? Ты и теперь так считаешь?

Гроссман долго молчал, потом ответил:

— Кто его знает? Кинь его в папку нераскрытых дел! Вернись к нему через несколько месяцев, через год.

— А ты бы так поступил? — поинтересовался Карелла.

— Я? Я — тупой, — возразил Гроссман. — Моя мама обычно звала меня тупоголовым евреем.

Опять наступило молчание и Сэм произнес:

— Да, я и сейчас считаю, что это убийство.

— Я тоже, — откликнулся Карелла.

В тот вечер, прежде чем уйти с работы в пять сорок, он обзвонил все остальные страховые компании по списку, пытаясь выяснить, не был ли застрахован и Томми Барлоу. Он получил отрицательный ответ от каждой. Когда он шел к машине, припаркованной через дорогу (солнцезащитный козырек опущен, к нему прикреплен написанный от руки плакатик, возвещавший о том, что эта подержанная машина принадлежит полицейскому, — пожалуйста, дежурный инспектор, не штрафуйте), он вдруг подумал о том, что Томми Барлоу мог быть затрахован какой-нибудь загородной компанией. И опять подумал, а не идут ли они по ложному пути.

Он завел машину и поехал домой в сторону Риверхеда, по дороге перебрал в памяти факты этого дела. Он ехал очень медленно, с открытыми окнами, потому что был апрель, а иногда, особенно в апреле, Карелла чувствовал себя семнадцатилетним. «Бог ты мой, — думал он. — Умереть в апреле? Интересно, сколько самоубийств приходится на этот месяц?

Если еще раз вернуться к этому делу, — подумал он. — С первого взгляда оно похоже на самое обыкновенное самоубийство. Если, к примеру, забыть о том, что убийства вообще существуют. На минуту представить себе, что эти двое людей готовы лишить себя жизни. И если предположить, что у них действительно нет никакого выхода из создавшегося положения.

Начать с того, что им предстояло решиться на самоубийство, а это очень странное решение, поскольку они уже составили планы на… Нет, нет, подожди минутку, — предупредил он себя. — Попытайся найти убедительную причину самоубийства. Идет? Попытайся найти причину, которую Томми и Ирэн сами определили как безысходность, а не те сомнительные. В этом деле и так уже много тумана, и сомнения душат меня… Господи, как хочется глотнуть свежего воздуха! И эта бедная девочка! Зачем она прыгнула! Господи, как жаль, что я ничего не смог изменить! Как жаль, что я не смог протянуть к ней руку, сжать ее в своих объятиях и сказать: «Милая, послушай, не прыгай, милая, твоя жизнь не должна пропасть».

Он остановился перед красным сигналом светофора, долго и внимательно вглядываясь в него, весь в мыслях о молодой девушке, стоявшей на карнизе двенадцатого этажа. И в ушах его опять зазвенел ее душераздирающий крик, почудился удар ее тела о тротуар.

Свет сменился на зеленый.

Образ погибшей девушки не оставлял его. Это действительно было самоубийство, подумал он. Настоящее самоубийство. Брошенная человеком, которого любила, лишенная смысла жизни, она прыгнула. Должно быть, все было невероятно мрачным. Все было так чертовски мрачно, что действительно не было другого выхода и смерть казалась единственным утешением, а жизнь — пустой и такой безнадежной, что получилось так, как говорилось в той записке, — нет другого выхода.

Ну хорошо, таково решение. По каким-то причинам. Но каким? По каким причинам те двое, Томми и Ирэн, решили, что другого выхода для них нет, и они должны всему положить конец. Они должны… Что там говорилось в записке? «Только так мы можем покончить со страданиями своими и других». Хорошо, они решили положить конец страданиям, каким? Никто и не знал об этих страданиях, черт их побери! Майкл Тейер, кандидат в главные рогоносцы года, предоставляет жене полную свободу! Так кто же знал обо всем этом? Где же все остальные страдальцы? Нет никого! Барлоу жил со своим братом Амосом, а тот вообще ничего не знал об Ирэн. Так что уж он, наверняка, не страдал. Да и вообще, зачем ему страдать, даже если он и знал о девушке своего брата?

А Мэри Томлинсон? Она все это одобряла, так что и она совсем не страдала. Никто не страдал. Все это отпадает. Тут что-то другое.

Так что можно признать, что никто не страдает.

Но в записке говорится: «покончить со своими страданиями». Слово «своими» неправильно написано Надо бы найти какую-нибудь информацию о Томми и Ирэн, как у них с орфографией, взглянуть на их письма… Как там? Покончить со своими страданиями и других… Но Томми и Ирэн не страдали, они встречались друг с другом тайно, каждую неделю, а может быть, и чаще. И вообще, никто не страдал. Так что эта фраза в записке не имеет смысла.

Если, конечно, никто не лжет.

Ну, например, Тейер. Если предположить, что, на самом деле, он знал о встречах своей жены с Томми и что из-за этого мучился, и что отказал в разводе, а может быть, он страдал. В таком случае, все в записке верно, и нет выхода. Газ открыть — и все.

А может быть, молодой Амос знал, что его брат встречается с Ирэн, и ему это не нравилось, и он не велел ему встречаться с замужней женщиной и сказал ему, что у него сердце разрывается оттого, что брат ввязался в безнадежное дело. В таком случае записка тоже была бы точной. Амос страдал — нет выхода. Ну что ж, тогда в кухню, к газовой плите.

А может быть, это Мэри Томлинсон, мягкая, великодушная, знающая о делах своей дочери. Может быть, и ей все это не нравилось? Может быть, она сказала дочери, что развод — дело грязное. Каким бы грубияном ни был Тейер, могла бы посоветовать: «Терпи, доченька, постарайся привыкнуть». Отсюда и записка, а затем и газ. Тогда в этом случае тоже кто-то лжет. И это неразумно. Зачем лгать, если скрывать нечего?

Зачем настаивать на том, что произошло убийство, если они все знают, что у Томми и Ирэн были настоящие причины убить себя. Обычно не лгут, скрывая самоубийство.

Нет, подожди минуточку! Наверное, можно и лгать, если считать самоубийство чем-то позорным, пятном на чести семьи, чем-то непристойным и даже наследственным, что может сказаться на отношениях с родственниками и друзьями! Никому не нравится самоубийство. Может быть, поэтому и лгут? Может быть, они считают, что и глазах общества убийство выглядит более пристойно и статус его выше, чем самоубийство. Да, моя дочь- бедняжка и ее любовник были убиты. А вы разве не шали? Да, моя бедная жена была убита во время любовного свидания, вы слышали? Да, моего бедного брата укокошили, когда он был в постели с любовницей. Просто блеск! Убийство — почетно, самоубийство — позор!