Читаем без скачивания Бремя нашей доброты - Ион Друцэ

- Вы мне только не простудитесь, - уговаривал их Мирча, усаживая в голубую "Волгу", выпрошенную у председателя колхоза специально для этого. Вы только продержитесь молодцами, остальное - моя забота.

И он в самом деле все хорошо продумал. В машине было тепло, были и шубы, и коврики, и бензином не пахло - машина не шла, снег был глубоким, она бы все равно своим ходом не пробилась, и ее привязали длинным тросом к идущему впереди трактору. Семь километров, отделяющих Чутуру от Памынтен, они проделали часа за два - то трактор глох, то трос срывался, то машину заносило с сугроба на сугроб, и Мирча, раздетый, в одной телогрейке, бегал без конца от машины к трактору, от трактора к машине. Нуца стучала ему в окошко, чтобы он оделся, простудится ведь, но, как и следовало ожидать, мороз его не взял, а она таки простыла. Может, потому, что машина ползла молча и Нуца никак не могла привыкнуть к езде в таких диковинных санях, может, оттого, что ослабла после родов, но с полдороги стучала кровь под подбородком, в том самом месте, где у нее что ни год появлялась ангина. Ребенок, встревоженный дорогой, то поплачет, то снова уснет. Нуца держала его на руках, начинала мурлыкать ему какую-то колыбельную, а затем колыбельная нет-нет да и оборачивалась песней о высоких светлых дворцах.

"Теперь старик, верно, стоит во дворе и ждет нас не дождется..."

Еще издали, из машины, увидев свой двор, полный народу, Нуца содрогнулась. Это был бессознательный, унаследованный от матери страх если, возвращаясь, видишь толпу у себя во дворе, значит, большое горе в твоем доме. Или пожар, или что-то забирают, или помер кто. Но нет, Мирча спокоен, у собравшихся лица светлые, и царящая там суета не предвещает ничего плохого. Несколько женщин, подпоясавшихся белыми полотенцами, то вбегали в дом, то выбегали, два соседа надрывались под коромыслами, из дымохода валил дым вовсю, а в доме, видать, топили так давно, так долго, что снег на крыше местами начал таять. И это было только начало, потому что во дворе несколько подростков рубили уже хворост, а Параскица стояла рядом и ждала, когда они его нарубят, топить было нечем.

Сидя в машине с сыном на руках, Нуца подумала:

"Едва дождались, пока я разрожусь - душа горела... Что ж, гулять так гулять".

Но произнесла она это про себя как-то мимоходом, безразлично, словно другая женщина возвращалась с сыном из роддома и, увидев, что творится у нее во дворе, радовалась, а в это время сама Нуца, все ее измученное, истосковавшееся существо припало к маленькому окошку "Волги". Она искала во дворе высокую костлявую фигуру старика в серой шапке. Она искала его и среди чужих, и среди близких им людей, искала его за занавесками окон своего дома, искала во дворах соседей, за занавесками их окон, искала вдоль улицы, и за поворотом, и у колодца, там, где вечно застревали мужики. Она искала родного отца, того знаменитого в Чутуре звездочета, который всегда мог сказать, когда наступит рождество, искала того, кто еще помнил колядки и умел пригласить в свой дом и отблагодарить колядующих...

А его не было. Трактор наконец умолк, машина остановилась, чуть не доехав до их калитки. Нуца передала ребенка Мирче, потом и сама вышла. Она улыбалась пришедшим ее встречать соседкам, родне, знакомым, а душа у нее плакала, точно старика и в самом деле не стало я некому уже будет называть ее дом высоким светлым дворцом. Она шла за мужем медленно, а идти ей хотелось еще медленнее - она вдруг испугалась этих крестин, она боялась переступить порог своего дома, она могла войти и ничего уже не узнать из всего, что в доме было.

К своему великому счастью, в сенцах она встретила Параскицу. Она молча посмотрела в глаза своей соседке, и безграмотная старушка в одну сотую долю секунды поняла, что Нуце больше всего в жизни хочется побыть наедине, убежать куда-нибудь от всей этой ярмарки, а поняв чье-нибудь горе, Параскица уже не стояла сложив руки. Рядом с кухней в доме Нуцы была маленькая комнатка - сначала она мыслилась как детская, но детям там не понравилось, они перешли в другую, более просторную, а эта маленькая каморка осталась чем-то вроде кладовой. Параскица тут же убрала ее, затащила туда диван, детскую кроватку, а тепла в доме было не занимать. Приготовив все, она вырвала Нуцу вместе с ребенком из объятий кумушек, уложила их, а сама стала в дверях и с упрямством своего деда, прослужившего двадцать пять лет в царской армии, отбивала все атаки.

- Нельзя. Чтоб не сглазить.

А в доме царила невероятная суматоха. Ни дверь открыть, ни пройти, ни сесть. Горы чистой посуды, ящики с выпивкой, сладости свежей выпечки, сладости вчерашние, горшки с рисовыми голубцами, мясо в разных видах и еще тысяча всяких всячин разложены на окнах, на столах, на полу. И людей кругом битком набито. Все они бегают в поисках главного, ищут хозяина, а его все нет, и они советуются друг с другом, как быть. С одной стороны, они не уверены - хорошо ли будет, как они решили, но времени в обрез, и предстоящая гулянка торопит, взвинчивает их.

Ребенок уснул, и Нуца подумала: хорошо, что спит и не видит, что творится у них в доме. Она сидела такая же печальная, какая вошла, а потом ей вдруг показалось, что ее одурачили. Выманили хитростью на две недели из Чутуры, а в это время голодная свора окружила ее дом. Теперь в сумерках налетят саранчой, выпьют и сожрут все, что только будет в доме, перетопчут и перекорежат каблуками полы, испоганят мочой весь снег во дворе, а под утро разойдутся, горланя песни, и останется она одна-одинешенька с маленьким ребеночком на руках, и ни тебе радостей, ни праздников, ни рождества.

- Мирча!

В сплошном гуле, царившем в ее доме, вдруг наступила глубокая тишина слышно было только, как трещат хворостины в печи.

Кто-то тихо спросил:

- Что случилось?

Ему ответили шепотом:

- Кума позвала кума.

И только когда Мирча появился на пороге каморки с каким-то длинным шнуром, в дом вернулась привычная суматоха. Мирча стоял, меряя на глазок обрывок шнура, - в последнюю секунду выяснилось, что не горит лампочка в каса маре и нужно было весь шнур заменить.

- Ты меня звала?

А сам прикидывает вершками - хватит ли ему того шнура или не хватит? А если его не хватит, тогда что?

- Мирча, ты мне даже не сказал, сколько народу и кого именно ты пригласил в кумовья.

- Разве не говорил?! - удивился он и снова прикидывает: а может, хватит его, этого шнура?

- Нет. Ты мне не говорил.

- А что же ты раньше не спросила! Теперь я и сам уже не помню. Посмотрим, кто вечерком придет - тот, значит, и кум.

- Смотри, не забыть бы кого. Особенно наших старых друзей, тех, что победнее, поскромнее - застенчивого человека ничего не стоит забыть.

- Ну, тех, кто уж совсем застенчивый, я, конечно, не позвал - чего их мучить, вгонять из одной краски в другую.

- А отца позвал?

Она еще не успела спросить, как вдруг поняла, что он не пригласил старика, и пожалела, что спросила. Уже несколько лет, с того самого дня, когда Онаке навестил Мирчу в Хыртопах, они не ладили друг с другом. Сколько раз она пыталась выяснить, что же там между ними произошло, ничего не смогла узнать. Теперь, в роддоме, она подумала, что, может, с рождением сына они помирятся, но нет, видать, они разошлись надолго.

Мирча вдруг улыбнулся - а черт с ним, с этим шнуром. Не хватит, так не хватит. Сказал жене:

- Могу послать за ним.

Все-таки в глубине души он был хорошим человеком, он был готов к примирению, и Нуца, щадя его самолюбие, отсоветовала:

- Ну зачем через кого-то. Придет и сам.

Сказала она все это спокойно, убежденно. Ее спокойствие передалось Мирче, и он, будучи нарасхват, тут же вышел, а Нуца, оставшись одна, пригорюнилась, и предательские слезы начали застилать ей глаза. Чтобы как-то отвлечься, не думать больше об этом, она перепеленала сына, принялась его кормить. Но душа ее металась беспрестанно, какие-то древние причитания прорывались сквозь весь шум, царящий в ее доме, и она подумала: а не случилось ли что со стариком и ей не говорят нарочно, чтобы не расстроить?

Вошла Параскица. Чтобы успокоить себя, Нуца принялась рассказывать ей, как сложно и трудно добрались они из Памынтен в Чутуру, но Параскица слушала плохо. Она была занята, ей было некогда. Она отварила смесь ромашки и еще каких-то цветов, которые, говорила она, помогают от простуды. Напоила горячим отваром Нуцу, укрыла тремя одеялами, и когда по Нуцыному лбу стали катиться крупные капли пота, Параскица прошептала так, чтобы даже малыш не слышал:

- Пойти позвать его?

Мокрые ресницы Нуцы вздрогнули - откуда эта старушка могла все знать? Потом те же мокрые ресницы сказали: пожалуйста, сходите позовите. Параскица тут же, наскоро надев старое пальто, обув глубокие галоши, чиненные и перечиненные множество раз, пошла напрямик, по сугробам. Галоши тут же набились снегом, и старушка вся посинела, окоченела от холода. Другая на ее место после такой дороги слегла бы на всю зиму, может, и не выкарабкалась бы, но Параскица, перезимовавшая уже столько зим в тех галошах, ничего не боялась. Час спустя она вернулась, посиневшая так, что слова не могла выговорить, но ее глаза светились после удачно завершенного предприятия. Вконец измученная душа Нуцы успокоилась, и она уснула рядом с кроваткой сына.