Читаем без скачивания Все женщины — химеры - Гай Орловский

Жуткое лицо продолжало таращиться на меня огромными глазами, я улыбался, стараясь не показывать, до чего же мне уже страшноватенько.

Громовой голос наполнил собой весь зал:

— Почему не ешь?

— Вообще-то не умираю с голода, — ответил я с достоинством. — Я не щенок, которого подобрали на дороге и первым делом стараются покормить. Другое дело, с хозяином, чтобы и покушать, и поговорить. А там слово по слову, хвостом по столу…

Лицо некоторое время оставалось неподвижным, затем каменные губы задвигались, голос прогрохотал:

— Тогда продолжай путь.

— В какую сторону? — спросил я.

— Все остальные дороги для тебя закрыты, — сообщил голос.

И хотя подтекст прозвучал пугающе, но я посоветовал себе не трусить заранее, пошел дальше, не забывая все оглядывать, словно принимаю по переписи.

Возле выхода в следующий зал на постаменте большие песочные часы, а на малом столике у окна еще одни, поменьше.

Последние песчинки истончающейся струйки песка упали на конусообразную горку, и стеклянная конструкция быстро перевернулась.

Песок снова потек непрерывной струйкой на пустое пока что стеклянное дно. Я скосил глаза на огромную клепсидру, там явно переворачивается раз в сутки, если не в неделю. Хотя нет, это не клепсидра, та же с водой, а тут везде песок…

В зале, что открылся следующим, с потолка свисает чудовищно огромная люстра, вся в свечах, но там все они настолько облеплены воском, словно их сто лет уже не меняли, хотя, признаю, так даже красивше, по-домашнему уютнее.

Дальше через зал выход на балкон, внизу еще зал, куда роскошнее этого, явно для бальных танцев или приемов, справа и слева вниз ведут широкие каменные лестницы с широкими поручнями, где каждая балясина — произведение искусства, хотя и непонятно, что там изображено с такой виртуозностью и тщательностью.

Я соступил на первую ступеньку, однако лестница мягко и неторопливо выгнулась вверх. У меня на мгновение закружилась голова, слишком уж легко массивная каменная структура поддалась изменению, но под подошвой все так же твердо, я собрал волю в кулак и пошел наверх.

Каменное лицо снова появилось в стене напротив, глаза уставились на меня с интересом.

— Ну как?

— Неплохо, — ответил я. — Конечно, я бы предпочел, чтобы ступеньки сами несли меня к цели… Привык, знаете ли, к удобствам. Но я понимаю, когда заходишь в чужой дом, свои привычки нужно оставлять у порога.

Каменное лицо на несколько секунд застыло, а голос пробормотал как далекий гром:

— Ступеньки… чтобы двигались… и несли? Это что за глупость?.. Хотя решаемо… если поработать…

— Ну вот, — сказал я добро, — рад, что помог! Я вообще-то Помогатель. Особенно когда не просят.

Лестница привела в зал, где вдоль стен роскошные сундуки, то ли выкованные из золота, то ли просто покрытые золотыми пластинами со всех сторон, а на крышках еще и россыпи крупных драгоценных камней в затейливых оправах.

Целый ряд сундуков, замки висячие, массивные, усыпаны мелкими камешками, когда рубинами, когда изумрудами. Все по мере того, как я медленно шел вдоль ряда, с мелодичным звоном отщелкиваются и повисают, раскачиваясь на выдернутой дужке, но я, все замечая, ни к одному замку не прикоснулся.

Из петель последнего сундука замок, покачавшись, выпал, со звоном ударившись о мраморный пол.

Я поднял, вставил обратно в петли и пошел дальше вдоль стены, осматривая пилястры и полуколонны. В сундуки заглядывать не стал, и так знаю, что там всякого рода драгоценности, но это для меня не совсем драгоценности, если они только драгоценности. Для меня чип в мозгу, ускоряющий его работу в тысячи раз, намного дороже всех сундуков с золотом и бриллиантами, но это не объяснишь…

Да и вообще-то вряд ли мне позволено зачерпывать полные горсти золотых монет и уходить восвояси. За все приходится платить, потому лучше в долги не влезать без острой необходимости.

Когда я почти покидал зал через очередной арочный проем, громадный голос прогрохотал:

— Тебя не интересуют драгоценности?

— Красиво, — ответил я вежливо, — но я не женщина.

Голос громыхнул:

— Мужчины за это воюют!

— Чтобы принести женщинам, — согласился я. — А они за это раздвинут ноги.

Голос прогрохотал раскатисто, с некоторой ноткой задумчивости:

— Так чего ты хочешь?

— Много, — ответил я честно, — но не эти сундуки… Вы кто, благородный хозяин? Догадываюсь, что великий чародей… ваше имя наверняка гремит по свету?

Голос громыхнул:

— Вижу, хочешь увидеть меня… Продолжай идти. Уже скоро.

Он не сказал, приду ли к нему в конце пути, но догадываюсь, что приду. Вообще-то с его мощью мог бы в мгновение ока перенести меня к себе, но наверняка желает, чтобы увидел все его богатства, проникся почтением перед его мощью. Что делать, даже могучие чародеи всего лишь самцы, а всякий самец не совсем самец, если не носит в своем ранце жезл альфа-самца.

В стенах открывались и сами по себе закрывались двери, раздвигался пол, показывая идущие вниз лестницы, но, как я понимаю, это не для меня.

А если для меня, то лишь для хвастовства или чтобы впечатлить могуществом. Хотя почему-то кажется, с определенного уровня мощи любому чародею как-то расхочется хвастаться перед простаками. Другое дело перед такими же, как он сам, но так, думаю, те и так знают возможности друг друга как облупленных.

И наконец распахнулся роскошнейший зал, просто немыслимый по сложности архитектуры, всяких балконов и балкончиков, барельефов на всех четырех стенах, двух рядов блестящих золотом массивных колонн, такого же пола, покрытого чистейшим золотом, но, самое главное, под дальней стеной на покрытом красным бархатом помосте величественный трон, спинка уходит к самому своду, а на троне человек в роскошнейшей мантии.

Я ускорил шаг, сердце колотится учащенно, но выпрямился и следил изо всех сил, чтобы внешне я выглядел крепким и бывалым, которому все нипочем.

По правую сторону трона пятеро неподвижных воинов, по левую — роскошнейший камин, полыхают толстые поленья, сухой жар идет по всему залу.

Воинов я принял издали за статуи, слишком огромные, в полтора моих роста, а это чересчур даже для не нормального человека. Снова химеры или что-то еще не совсем правильное.

Я подходил ближе, замедляя шаг, а когда до трона осталось не больше десяти шагов, человек на нем сделал небрежный жест указательным и средним пальцами. Воины с мечами в руках сделали шаг в мою сторону, затем красивыми жестами сбросили плащи так синхронно, словно близнецы и братья, как партия и Ленин.

После паузы отступили, я не поверил глазам, прямо в стену и растворились в ней, словно это не стена, а нечто эфемерное. Плащи тоже исчезли, словно не плащи, а сгустки сырого тумана.

Человек на троне ухмыльнулся, все-таки рассмотрев мое смятение. Мне он показался бесконечно старым, хотя лицом и телом мужчина средних лет, но что-то в глазах выдает преклонный возраст, очень даже преклонный, то ли покрасневшие веки, то ли крайняя усталость и некое безнадежное выражение глаз. Если он в самом деле стар, то бодрящий жар для остывающей крови в самый раз, а угли в камине размером с кулак…

— Вижу, тебе такое внове?

Голос звучал достаточно властно, я даже уловил в нем те же нотки, что слышались в грохочущем рыке каменного монстра.

— Точно, — ответил я. — С чародеями сталкиваться практически не приходилось.

Он посмотрел на меня внимательнее, щуря красные воспаленные глаза.

— Разве ты сопровождаешь не чародея?

Я кивнул.

— Чародея… только он не слишком сильный чародей. Я бы сказал даже, что крайне слабый. Но я ему обязан, потому буду помогать по мере сил.

— Похвально, — ответил он равнодушно. — Это так… по-человечески.

— А как вы узнали, — спросил я, — что я сопровождаю чародея?

Он ответил с тем же равнодушием:

— Я вижу все, что происходит в мире… Вижу, но не смотрю. Все серо, неинтересно, глупо… Иногда что-то вроде бы пробивается, начинаю смотреть, а там просто случайная удача, и человек тот дурак дураком…

Я сказал вежливо:

— Как вот я.

Глава 10

Он приоткрыл один глаз, тот изменил цвет, уже коричневый, цвета спелого желудя, а зрачок сузился.

— Ты?.. Ты меня слегка заинтересовал… Иначе бы я не открыл для тебя проход в свой скрытый дворец.

— Ой, — сказал я с испугом, — спасибо, но лучше не надо. Я человек дико скромный. В детстве, говорят, в штанишки писался, стеснялся попроситься на горшок.

Он спросил так же вяло:

— И сейчас?

— Сейчас нет, — признался я, — но все равно скромный. И всегда до писка боюсь не оправдать ожиданий.

Он посмотрел на меня со слабым интересом.

— Да? Но в тебе много необычного. Под твоим камзолом рубашка из непонятной ткани… Даже не представляю, из чего ее соткали!