Читаем без скачивания Укрощение герцога - Элоиза Джеймс

– Я не зижу в нем дыр, – сказал Рейф с ленивой усмешкой, прозвучавшей в его голосе.

– Когда мы бежали, он взял с собой четыре жилета. Но так как он, естественно, не взял с собой лакея…

– Значит, когда люди бегут тайком от родных, чтобы вступить в брак, они не берут с собой слуг? Хорошее правило. Следует его помнить.

Она ударила его по подбородку желтой маргариткой.

– Тебе оно не пригодится. Но, по правде говоря, если ты и решишься бежать, то, уж конечно, не станешь брать с собой лакея.

– Тревик испустил бы дух от потрясения, если бы я пригласил его сопровождать меня куда-нибудь, – сказал Рейф с удовольствием человека, много лет не обращавшего внимания на своего камердинера.

Сейчас его глаза были полуприкрыты веками, как это обычно бывало в то время, когда он пил. В животе у Имоджин было горячо и возникло какое-то странное ощущение.

Поэтому она сказала непринужденно:

– Дрейвен взял с собой четыре жилета, но забыл захватить достаточно рубашек, чтобы менять их по вечерам. Через несколько дней его это стало сильно раздражать.

– Мне следует это взять на заметку: когда похищаешь девушку без благословения, надо захватить с собой достаточное количество рубашек. И сколько же? Чтобы их можно было менять трижды в день?

– Одну для верховой езды, вторую для обеда. – Она снова пощекотала его подбородок маргариткой. – А третью для вечера.

– Как ты думаешь, ты когда-нибудь перестанешь оплакивать Дрейвена? – спросил Рейф, не глядя на нее.

– Да, – сказала она, чувствуя, как сердце ее болезненно сжалось при звуке ее собственного голоса. – Потому что, видишь ли, теперь я плачу о том, что наш брак не стал тем, чем мог бы быть.

– И чем же он не стал?

– Это был мой брак, – сказала Имоджин, роняя маргаритку и обхватывая колени руками. – Он был целиком на моей совести.

Наступило молчание.

– Ты понимаешь, что я имею в виду? – спросила Имоджин.

– Часто я не могу постичь, на что сетуют женщины, когда жалуются на неудачный брак, – сказал Рейф. – Например, я никогда не понимал мать, хотя существование Гейба прибавляет моего сочувствия к ней.

– Дрейвен и я поженились только потому, что я любила его, – сказала Имоджин. – А это унизительно.

– Жизнь ухитряется постоянно унижать нас, – заметил Рейф. – Страсть к виски предоставила мне возможность испытать это.

Имоджин ответила на это слабой улыбкой.

– Когда я в мыслях возвращаюсь к прошлому, не могу ничего вспомнить из своих взаимоотношений с Дрейвеном, кроме своего чувства к нему. На самом деле он не хотел на мне жениться. Мы никогда не говорили ни о чем серьезном. – Она сглотнула. – И не думаю, что наши интимные отношения доставляли удовольствие хоть одному из нас.

Он потянулся к ней и молча взял ее за руку, и так они сидели некоторое время.

Стрекоза с синими крылышками парила над цветами. Подбородок Рейфа, как и его скулы, был четко очерчен. Тень пробивающейся бороды придавала ему бесшабашный и плутоватый вид… как если бы он пил.

Но он не пил. Она считала это его моральным разложением в те времена, когда видела, как он опустошает стакан за стаканом, но теперь все это выглядело совсем иначе.

– Твой брат всегда чисто выбрит, – сказала она внезапно.

– Если борода у него растет так же быстро, как у меня, то, должно быть, ему приходится днем возвращаться к себе в комнату, чтобы побриться.

– А ты этого не делаешь?

– Иногда перед ужином. Но это утомительно – позволять кому-то проводить по твоему подбородку острым куском стали.

– А что, борода сразу же начинает расти? – спросила Имоджин.

– Это наше фамильное проклятие, – сказал Рейф, прикрывая глаза. – Уж такой мы волосатый, шерстистый народ.

Солнце становилось все жарче и теперь светило ей в спину. Она сорвала стебелек цикория – его лепестки были плотно сомкнуты. Имоджин постучала им по его нижней губе. Его губа отличалась особым изгибом. Она задумчиво вертела стебель цикория в руке.

Потом Рейф слегка повернул голову и открыл глаза. И тотчас же ей показалось, что теперь непристойно похлопывать его цветком по губам. О чем, черт возьми, она думает?

Он улыбался. Все, что она прочла в его недоброй усмешке, отразилось и в глазах: желание, насмешка и что-то, чего она не смела разгадать.

– Чем этот цветок отличается от женщины? – спросил он.

– Понятия не имею.

– Тем, что цикорий раскрывается утром и почти полностью закрывается на ночь. А ты, не сомневаюсь, знаешь, что женщины поступают наоборот.

Она уронила цветок, будто он обжег ее руку, но ответила на его смех. Она не могла отвести глаз, потом он неторопливо потянулся к ней, давая ей время вскочить на ноги и смущенно объявить, что настало время возвращаться домой, потому что дома их ждала Джози или по какой-нибудь другой причине.

Но Имоджин не спешила вскочить с места, а продолжала сидеть, не сводя с него глаз. Ведь это был всего лишь Рейф, ее вечно пьяный опекун, ее…

Он привлек ее ближе, и смех в его взгляде боролся с чем-то еще, чего она никогда не замечала в лице Рейфа.

– Что? – спросила Имоджин, и голос вдруг отказал ей.

– Вот это, – ответил он и потянул ее к себе с такой силой, что она упала на него, и его губы прижались к ее рту.

Конечно, Рейф не думал, что она могла быть подходящей мишенью для таких жарких и жадных поцелуев, какими одарил ее его брат Гейб! И что же она делает?

Он снова поцеловал ее, и в голове у нее помутилось.

– Думал, что забыл, как целуются, – сказал он. Голос его звучал задумчиво.

Она смотрела на него с удивлением.

– У тебя было больше опыта за последние десять лет, чем у меня.

– Ты хочешь сказать, что за десять лет не поцеловал женщину? – спросила Имоджин, чувствуя, как округляются ее глаза.

– Нет, я не это имел в виду.

– О!

– За десять лет я не поцеловал ни одну леди.

Имоджин прищурилась. Возможно, Кристабель певала в Силчестере и прежде.

– А как обстоят дела с тобой? – продолжал Рейф все тем же ленивым тоном. – Ты целовала многих. Может, ты просветишь меня на этот счет, создашь у меня соответствующее настроение?

Она все еще молча смотрела на него. Рейф вздохнул.

– К счастью, я начинаю кое-что вспоминать.

Его большие руки обхватили ее голову, и он привлек ее к себе.

Это не походило на поцелуи Гейба. Те были похожи на покушение – жадные, яростные домогательства. Эти же были поцелуями Рейфа – нежные, настолько легкие прикосновения, что она их едва ощущала. Конечно, все ее чувства не воспрянули так, чтобы каждый дюйм ее кожи ощутил его жесткое тело, распростертое под ней, чтобы она почувствовала все его изгибы и углы и силу рук, баюкавших ее лицо.