Читаем без скачивания Маленький памятник эпохе прозы - Екатерина Александровна Шпиллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Какой ужас… – меня даже затрясло.
– Его в наручники, увели… Меня, помню, начали грубо толкать в плечо, что-то орать в ухо, я от страха онемела, у меня дико закружилась голова. Потом я почувствовала тошноту и под крики ментов «…б твою мать!» меня буквально вывернуло наизнанку. И я отключилась, – Вера перевела дух и на минутку замолчала.
– Фух! Ничего себе… – пробормотала я, вытирая ладонью выступивший на лбу пот.
– Ну вот… очнулась в больнице, дальше, как в плохом кино… Оказалось, что я беременна. В больнице меня нашла мама и заняла круговую оборону от милиции. Менты рвались меня допрашивать и вообще всячески привлекать, но надо знать мою маму… – улыбнулась Вера. – В общем, для меня эта история тогда закончилась. Надо ли говорить, что у моего драгоценного не было никаких пап-академиков и жилья на Садовом кольце? Обыкновенный уголовник. Только очень красивый, – Вера грустно улыбнулась. – А я – молодая клиническая идиотка.
– Его посадили?
– Разумеется. И потом я узнала, что в лагере он погиб.
– И про сына он так и не узнал?
Вера отрицательно покачала головой.
– Как мама это всё выдержала – не представляю. Но я с тех пор… В общем, никто мне с тех пор не нужен, кроме мамы и Виталика. Возможно, я навсегда получила сильнейшую прививку от любви.
Что ж, если б Мишка оказался наркодельцом, то была бы, наверное, совершенно другая история. Но мой Мишка был… просто Мишкой! Единственной моей настоящей любовью, между прочим. Кто-то называет это счастьем? Любовь – счастье, ха. Нет, в моём мозгу такая цепочка не закрепилась. Любовь – это боль.
Больше я так никогда не любила, не кидалась ни в какой омут. И, видимо, уже не светит. То ли Мишка оказался тем единственным, кто подходил мне по всем параметрам, и лишь с ним я могла быть счастлива, то ли болезненный опыт отвратил от падений в варево страстей, когда без мозгов и не рассуждая. Впредь и до сегодняшнего дня эта сторона жизни всегда под жёстким контролем, и я научилась мудрости Дианы из «Собаки на сене»:
«Пока хотела, я любила. А захочу, и разлюблю».
«Кому дана такая сила, тот небывалый человек», – ответили Диане и спели ей песню для убедительности:
«О, если б можно, если б можно было,
Чтоб самовольно сердце разлюбило!
Зачем, зачем того не может быть,
Чтоб самовольно взять и разлюбить!»
Не стоит преувеличивать, сеньор де Вега! И быть такое может, и нет ничего небывалого в умении остановить усилием воли разгорающийся пожар чувств. Чай не подросток с взбесившимися гормонами!
Взрослая графиня де Бельфлор не справилась, кстати. А я умею, у меня получается. Всё-таки есть кое-какой опыт с Демоном, он поможет. Начнём с лица, уберём с него страдание, вернём бесстрастность, глядишь, и можно будет продолжать жить и дышать, зализывая раны, но этого никто не увидит.
Страсти-мордасти должны знать своё место! А если начинают наглеть, то на колени их, не давать им управлять собой! И, соответственно, не влюбляться в того, в кого тянет влюбиться, кто невероятно привлекает, но по каким-то параметрам не подходит и опасен для душевного равновесия и психического здоровья. Например, женат. Или слишком красив. Или хронически беден – никакая любовь не стоит страданий в удавке нищеты. Исключение допустимы только для непризнанных своим временем гениев, но я не способна на такие подвиги во имя искусства или науки. Вот как-то так, таким путём…
С тех пор так и живу, никогда не давая разгораться чувствам с помощью силы воли. Если невыносимо к кому-то тянет, я по-быстрому свожу начинающиеся отношения к лёгкому флирту, к одноразовой любви и не более того. Умею и могу. Не исключено, что лишь из страха перед возможным страданием я заранее держусь подальше от огня, чтобы не обжечься, ведь старый ожог отлично напоминает о себе тянущей болью.
Ну, а лучше всего, почуяв опасность, быстро проходить мимо, не допуская даже намёка на возможность сближения.
Тем временем (возвращаюсь в високосный 96-й год, который во всём виноват, как утверждала мама), буквально через неделю после моего увольнения с радио Людка пригласила на проводы. Она уезжала в Америку, и это никак не могло улучшить моего настроения. Одно к одному, чёрная полоса, надо уже дойти по ней до конца. Надеюсь, я иду не вдоль…
Можно месяцами не видеться с подругой. Даже созваниваться раз в две недели в лучшем случае, но знать, что она у тебя есть. Всегда в доступе – стоит снять трубку или не полениться проехать полчаса в метро. Осознание этого делает жизнь спокойной, гармоничной, правильной, помогает существовать в режиме «процесс идёт штатно».
«Мне было довольно того, что твой плащ висел на гвозде».
В те годы у нас не было социальных сетей, поэтому реальное общение случалось только лично или по телефону, а отъезд в далёкие края означал, что видеться мы не сможем, да и с телефонной связью всё не просто, хотя бы потому что безумно дорого. Поэтому проводы – слёзы.
Всё рушилось к чертям собачьим. Людка улетает на другую планету. «Мне было довольно того, что гвоздь остался после плаща». Нет! Не довольно! Понимание, что на метро теперь до Людки не добраться, по телефону не позвонить, вытворяло мерзкие штуки с моим организмом, отказывающимся принимать такую реальность: сердце ныло, желудок болел, подташнивало, но самое паршивое, что всё время хотелось плакать. Даже не плакать, а рыдать, кричать, отчаянно орать. Чего я не могла себе позволить в Людкином доме, полном разных людей – родни, друзей, коллег.
Кто-то приходил и уходил, непременно произнося «не теряйся, пиши!». Людкины родители, шмыгая носами и с дрожащими губами метались из кухни в комнату, принося смену для заканчивающихся закусок и вина. Было шумно, шум был странный – в нём смешивались смех и слёзы, оптимистические тосты с пожеланиями новой, прекрасной жизни, и плачущие голоса женщин, всхлипывающих «когда ж теперь увидимся… навсегда… мне визу не дадут никогда… когда теперь приедешь…» Никогда-навсегда, когда-навсегда – царапающий душу рефрен звучал постоянно. И тут же: «Давайте выпьем за новый этап прекрасной жизни, скоро все там будем! В Америке!» – «Ур-р-р-а-а-а!» – чокаются и хохочут.
«Все – не будем», – тихонько произносит печальная немолодая женщина недалеко от нас с Малюдками. Конечно, Маринка тоже приехала, мы с ней по праву самых главных подруг сидели с двух сторон от Людки. Обе с повисшими носами и подрагивая от
