Читаем без скачивания Маленький памятник эпохе прозы - Екатерина Александровна Шпиллер

– А если б не скрывала, погнал бы?

– Не знаю…

С минуту в студии висела прекрасная, звукоизолированная тишина.

– Ты старался на неё не смотреть… в глаза не смотреть… я помню, как ты говорил об этом.

– Так и было! – крикнул Миша. – И что в итоге: она забеременела и боялась мне говорить! Сказала: «Я видела, что-то не так, заметила в тебе перемену. Боялась хоть чем-то нарушить хрупкое равновесие в доме, чувствовала, что ты на грани. Поэтому молчала». И ещё она сказала… что очень любит меня и хочет этого ребёнка.

Мои руки непроизвольно стиснули несчастный листок в комочек. А сердце, залитое адреналином и ещё бог знает какой гадостью, начало сбиваться с ритма и мешать мне дышать.

– А ты, как погляжу, большой сластолюбец: сразу с двумя женщинами спал. Интересно, в один и тот же день? Какая мужская сила и какая ненасытность! – я с ужасом услышала свой дико злобный тон: если бы змея-гадюка или гюрза какая-нибудь могла говорить, то у неё был бы именно такой голос с этими же интонациями.

– Белка, ты что? Ты с ума сошла, как ты можешь? – в эфирной студии горел только дежурный свет, поэтому, возможно, мне показалось, что я увидела Мишины слёзы. И сразу два чувства скорыми поездами столкнулись на сердце: с одной стороны, огромная любовь и жалость к самому дорогому человеку. С другой – адская ревность в дружественной связке с плохо контролируемой злобой. Больно, очень больно! Я сделала глубокий вдох и прикрыла глаза – только сердечного приступа сейчас не хватало для завершения пошлой сцены объяснения с женатым любовником.

– А что – разве не права?

– Она моя жена.

– А я просто любовница. Ну, ты прав. Какие у меня могут быть претензии. Кроме одной, Миш: не надо было говорить о любви, понимаешь! Не надо было поднимать градус наших отношений, тем более, когда ты знал, что Лена ждёт ребёнка! Ты ведь знал! Зачем, зачем? Это же гадство! Ты меня этим привязал к себе, приковал, приварил, у меня шансов не осталось вырваться! А ты – знал!! – к сожалению, я уже кричала и не могла сдерживаться, не могла взять себя в руки и притормозить бурю. Мне было так худо, я даже не пыталась делать вид, что ничего не происходит, я забыла про Демона и была полностью открыта и беззащитна, слаба и адски несчастна. – Это всё, Миш, понимаешь? Всё!

– Да, я понимаю, – вдруг глухо сказал он. Я опешила. Не ожидала, что так быстро он сдастся и… И – что? Мы продолжим невозможные теперь уже отношения? К примеру, для него они вполне возможны и впредь (правда, тогда я должна принять, что Миша – не совсем тот человек, которого мне хотелось бы любить). Но для меня-то категорически нет!

В семье появится младенец. И если моё сознание с огромным трудом, хоть как-то, пусть мучительно, но всё же мирилось с наличием восьмилетней девочки, то рождение ребёнка – непреодолимое препятствие. Потому что, во-первых, нельзя блудить (о, господи!), когда у тебя только что родился сын… или дочка. А во-вторых, появление малыша об очень многом говорит. И о том, что между мужчиной и женщиной далеко не всё кончено, и о том, что для женщины сохранение беременности – это принятие осознанного решения… «чтобы мужа удержать!» – угодливо подсказывала память досужее бабское объяснение. «Пузом семью сохраняет!» – откуда в моей голове взялась такая мерзость?

– Нет! – я зажмурилась и затрясла башкой.

– Что – нет? – тихо спросил Миша. – Я понимаю. Понимаю, что всё… Я был готов, знал, что ты так скажешь. Поэтому выжидал. Да, малодушничал, боялся. Прости. Или не прощай, теперь уже неважно.

Не помню, как мы тогда записали ту клятую рекламу. Как-то записали.

Всё было будто в тумане. Прежде чем выйти из полумрака эфирной, я привела себя в порядок. Сделала лицо.

Подойдя к своему столу, достала из сумки лекарство, которое с некоторых пор всегда таскала с собой, и незаметно приняла его, налив чаю. Хорошо, что Веры в тот день не было на работе, она заметила бы непорядок: несмотря на нормальный внешний вид, меня всю трясло, будто температура поднималась. О, хороший повод, однако!

– Олег, я уйду домой, меня лихорадит, похоже, грипп, – зашла я к начальству отпроситься.

– Не, вот гриппа нам точно не надо, – встревожился тот. – Иди, не дыши тут, отлежись, если что – мы по телефону тебя достанем, окей?

– Конечно! Я всегда на связи, – и помахала рукой, улыбнувшись. При гриппе ведь люди вполне способны улыбаться, правда?

Невменяемая я.

Бесконечный високосный

Дома я слегла. Конечно, никакой то был не грипп, а что-то вроде нервной горячки. Температура поднялась до 39, сердце сбоило. К счастью, у меня в аптечке всегда водились транквилизаторы и снотворные. Просыпалась я лишь для того, чтобы в состоянии зомби выползти на кухню, выпить чаю с куском хлеба, принять очередную дозу транков и снова завалиться в кровать – спать, спать, чтобы не думать, не чувствовать, не испытывать мучений! Сон – лучшая анестезия для душевной боли.

Телефон надрывался и визжал, но я не реагировала. Таблетки работали на совесть, их было много.

Естественно, что к концу второго дня, ближе к ночи, меня разбудил звонок в дверь, звучащий как сирена: на кнопку нажали и не отпускали, звонок бесновался, как не прихлопнутый будильник.

С трудом оторвавшись от подушки, я поднялась, не сумела продрать глаза, не нашла ногами тапки, в длинной футболке и босая поплелась открывать, вообще не думая, кто там может быть и зачем. А за дверью стояла Вера с бешеными глазами, поддерживая под руку мою бедную, совершенно белую маму, у которой дрожали губы.

– Доченька! – вскрикнула мама и, как раненая птица, рухнула ко мне в объятия – мне ничего не оставалось делать, как попытаться её подхватить, потому что ноги её почти не держали.

– Ты с ума сошла, дура, идиотка! – орала Вера. Вера орёт? От удивления у меня даже полностью открылся один глаз.

– А что случилось? – сипло проскрежетала я. – Господи, что у меня с голосом?

– Это ты объясни, кретинка чёртова, что случилось! – продолжала орать Вера, тыкая больно пальцем мне в плечо. Мама плакала у меня на груди. – Какого чёрта ты пропала? Какого чёрта трубку не берёшь? Я до сегодняшнего утра от мамы твоей скрывала, что тебя вообще нигде нет, всё думала, объявишься, загуляла… Но ведь что-то говорить надо!

– Что говорить? Кому? Почему ты что-то говорила маме? Вы же не знакомы!

– Ты пьяная? – Вера принюхалась. – Вроде нет. Что с тобой, Кондратьева? И вообще – дай войти, маму свою пожалей, посади её куда-нибудь или положи, она ж едва держится!

Мы неуклюжей маленькой толпой прошли