Читаем без скачивания Маленький памятник эпохе прозы - Екатерина Александровна Шпиллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мише было тридцать четыре, у него имелись жена и семилетняя дочь. Да, сволочь я, знаю. Потому что прекрасно была осведомлена о Мишином статусе. Однажды даже видела его семью – они заезжали к нему зачем-то на пять минут. Симпатичная чуть полноватая женщина, улыбчивая и тихая. И дивная глазастая девчонка. Вопрос: как я могла? Смогла.
Не заметила, когда обычное расположение к человеку, удовольствие от его присутствия и стремление почаще общаться, переросло в нечто большее. Не усекла момента вовремя, не пресекла безжалостно ситуацию в зародыше. Впрочем, смогла бы? Теперь не уверена.
Как-то раз меня внезапно торкнуло, когда он просто произнёс обычную фразу «Белочка, давай перезапишем дубль, не возражаешь?» – и посмотрел на меня немного исподлобья, чуть сощурив левый глаз, улыбнулся краешком губ. Что это было? Просится банальное – «меня, как громом, поразило». Ужас! Так нельзя писать, это пошло и бездарно.
Но именно так и случилось.
Потом, после, вспоминая, я догадалась, что громом-то была крохотная последняя капля… нет, соломинка, которая переломила хребет. Месяцами копились женский интерес и понимание того, что Миша мне удивительно приятен. В роли соломинки выступили рядовая фраза и обычный взгляд. Соломинка-детонатор.
Показалось, что некий садист вылил на меня из ведра кипяток. Кровь бросилась в лицо, на лбу выступила испарина, сердце понеслось в чисто поле, а я и понятия не имела, как в таких случаях берут себя в руки. Меня охватила настоящая, сумасшедшая страсть.
– Пе-перезапишем, – пролепетала я, не зная, куда девать глаза, чтобы не смотреть на Мишку. – Водички только выпью…
Выхлестала целый стакан холодной воды, постукивая об него зубами. Мокрые гадкие ладони, на висках пот, дрожащие коленки… Мерзкая мокрая клуша, у которой давно не было мужчины – грубостями я пыталась надавать себе моральных пощёчин. Но чувствовала, что лукавлю: не просто страсть, не просто желание вспыхнуло во мне. К Мишке я чувствовала нечто особенное, куда большее, чем банальную похоть.
В тот день работать было трудно, ничего не ладилось. Мы опять сделали перерыв и стали болтать ни о чём. То есть, о жизни. И вдруг зацепились взглядами и не отвели глаз. И тема разговора в ту же секунду стала серьёзной и лирической (хотя суть её, убейте, не помню).
Мы сидели в полуметре друг от друга. До моего носа долетал лёгкий аромат мужского одеколона и чуть-чуть сигарет (он курил, но мало), а Миша вдруг задел рукой моё колено, и оно… загорелось. Я почувствовала пылающий на джинсах огонь аж до настоящей боли.
– Белка… – произнёс Мишка. И от того, как он произнёс моё имя, сердце ухнуло вниз. Я замерла. А Мишины руки тем временем крепко обхватили меня хваткой боксёра-любителя. И не было никаких сил, и совершенно не хотелось сопротивляться.
– Кто-нибудь войдёт… – успела прошептать я, закрывая глаза.
– Нет, – он на секунду отвлёкся и нажал кнопку «ЗАПИСЬ». Значит, снаружи зажглась предупреждающая красная лампочка. Никто не войдёт.
Не подумайте дурного. Мы только целовались. Но как мы целовались, боже мой!
Смех – главный враг секса, известная истина. До сего дня отношения между нами были лёгкие, весёлые, даром, что рабочие. Нас связывала самая творческая часть нашей работы, от которой мы оба кайфовали.
С Мишей по сменам работал более взрослый Сергей Ильич, и он терпеть не мог записывать рекламные ролики. Вовсе не для каждого это дело было любимым и желанным. И «голосом» поработать мало кто рвался из радийщиков, несмотря на гонорары. Хотя, откровенно говоря, мало кто умел.
А мы с Мишей получали удовольствие от процесса и очень много смеялись.
Всё изменилось. Теперь, когда мы веселились, то смотрели друг на друга по-новому – с нежностью. Часто, оставаясь только вдвоём, не выдерживали и бросались обниматься-целоваться. Он подходил и, обняв ладонями моё лицо, касался губами моего рта…
– Гад, не выбивай из рабочего процесса, – бормотала я, жмурясь и немедленно улетая в небеса.
Или сама не выдерживала, подскакивала к нему и прижималась щекой к его ладони. И сразу затихал смех, оставалась лишь искрящаяся страсть и сбивающееся от желания дыхание, желваки на его лице, моя закушенная губа, его жадная рука на моей груди… Очень трудно было вовремя остановиться, честно говоря.
Сам грех происходил, конечно, у меня дома. Не у него же… Я стала реже задерживаться на работе, а Миша, наоборот, чаще – как будто бы на работе. Мы по-шпионски уходили из редакции по очереди.
Мишкины смены заканчивались по-разному – в пять или в шесть, изредка в четыре часа. И вот мы оба, с разницей в пару минут, движемся к метро разными путями. Намеренно не выглядывали друг друга в толпе и встречались только на моей станции, у последнего вагона.
«Мы могли бы служить в разведке, мы могли бы играть в кино! Мы, как птицы, садимся на разные ветки и засыпаем в метро». Эта песня появилась позже, в начале нулевых, и сразу стала моей любимой. До боли сердечной от воспоминаний, до спазма в горле. Мы с Мишей точно могли бы служить в разведке.
Примерно через полгода Мишка купил свою первую машину – «Нексию» и отныне ждал меня в ней. «За углом».
Как часто мы грешили? Ну, раза два в неделю – точно. Готова кровью подписаться – на работе никто ничего не знал, ни о чём не догадывался. Что же касается Мишиной жены… Понятия не имею. Я не задавала вопросов, потому что это была слишком болезненная для меня тема. Беда в том, что влюбилась я по-настоящему.
Мне было удивительно хорошо с этим человеком – и не только в постели. У нас будто некие невидимые антенны работали на одной частоте: мы увлечённо болтали про одинаковое, вспоминали и любили одни и те же книги и фильмы. У обоих был похожий юмор, который мы секли с полуслова, и если уж начинали хохотать, то до полной обессиленности, до стона и икоты.
Когда мы садились, полуголые, на кухне пить чай или кофе, то могли для прикола губами булькать напитком в чашке, как детсадовцы. А потом сразу заговорить очень серьёзно о том, что происходит у нас на работе, кто совсем дурак, кто безумно талантливый и вообще, «как нам реорганизовать рабкрин»: мы обожали «улучшать работу радиостанции», потому что, разумеется, лучше всех знали, как этого добиться.
После врубали музыку и танцевали. И «медляки», и быстрые – бесясь и кривляясь. А потом снова – любовь. И жуткий момент расставания, когда это невозможно, невыносимо, немыслимо!
Моя страсть была сильной и изматывающей. Если мы не виделись больше одного дня
