Читаем без скачивания Цвет твоей крови - Александр Александрович Бушков

– Грайт, мне кое-что кажется довольно странным. Этот пропойца с тобой разговаривал вполне членораздельно. Но с другими объяснялся исключительно жестами, и они, что примечательно, его понимали, тоже жестами отвечали…

– Ничего странного, – охотно ответил Грайт. – Словами он разговаривал как дворянин с дворянами. Немтырь, как их у нас называют. Видишь ли, есть экземпляры, считающие, что низшие разговора словами не заслуживают, с ними следует объясняться исключительно жестами. Каждый услужающий, если хочет удержаться на своем месте, должен знать язык жестов назубок – ну конечно, он не похож на язык глухонемых, но суть та же. Немтыри даже держат при своей особе толмача, и тот при общении с крестьянами или горожанами перетолмачивает жесты господина в обычные слова…

Лихо, подумал я. Когда-то русские дворяне старинных времен говорили исключительно по-французски, чтобы их не понимали слуги и вообще «серая скотинка», но тут дворянская спесь зашла еще дальше… Интересно, как дворянин будет общаться с окружающими, если его персональный толмач, скажем, упьется до бесчувствия и свои обязанности выполнять не сможет? А если дело подвернулось важное и неотложное? Как тогда спесивые выходят из положения?

– Грайт, – сказал я. – А эти девушки… У меня появились определенные догадки касательно их обязанностей…

– Правильно догадался, – хмыкнул Грайт. – Это бялки. Говоря культурно, платные девочки. Их называют и грубее, но при Алатиэль таких словечек произносить не стоит. – Он усмехнулся. – Хотя Алатиэль, безусловно, их знает, как все благовоспитанные девицы, разве что вслух не произносят…

Алатиэль ответила невиннейшим взглядом, но на губах, искусно подкрашенных розовой помадой, промелькнула легкая усмешка. (Потом уже, после войны, я слышал от одного летчика анекдот: «Три гимназистки долго и задушевно щебетали о своем, о девичьем, – а утром в шкафу нашли умершего от жгучего стыда гусарского поручика…»)

– Ну и как впечатления? – поинтересовался Грайт.

Я искренне сказал:

– По-моему, они ничуть не похожи на… этих самых.

– Потому они и дороже уличных и девок из дешевых трактиров, – не без ехидства заметила Алатиэль. – Но знак у всех один и тот же.

– Ты же видел сине-желтый кружок на рукаве? – пояснил Грайт. – Отличительный знак бялок. Ни одна порядочная женщина, дворянка она или из низших, никогда не допустит в одежде такого сочетания цветов, это примерно то же, что появиться на людях голой…

– Понятно… – сказал я безо всяких эмоций.

Грайт прищурился:

– Костатен, может, тебе приглянулась одна из бялок? Ничего сложного, подойди и покажи пальцем, и она с тобой пойдет. Или, если хочешь посидеть еще, отправь бялку в свою комнату, и она будет исправно там дожидаться. Они все здоровые, за этим следит лекарь с хорошими лекарствами… известно от кого полученными. И не бойся, что у тебя что-то пропадет, в заведениях такого размаха бялки не воруют – боком выйдет… Приятные девочки, много чего умеют, на что многие приличные женщины не соглашаются… Так как? Мой кошелек и не такое выдержит, что там бялка, пусть и дорогая…

Я замялся, не зная что сказать. Грайт продолжал деловито:

– Уверяю тебя, у нас на такое смотрят просто. Обычное дело, тем более для дворянина. Я же говорил: хочу, чтобы путешествие было для тебя как можно более приятным…

Я не смутился – просто неловко было вести такие разговоры при Алатиэль, хотя и по ней было видно: да, обычное дело, феодализм на дворе…

– Нет, спасибо, – решительно сказал я. – Обойдусь без бялки.

– Костатен любит свою невесту, – сказала Алатиэль скорее с пониманием и одобрением, чем насмешливо.

– Это делает ему честь, но одно другому не мешает, – проворчал Грайт.

Он не сказал больше ни слова, но по его мимолетному насмешливому взгляду я понял: ему прекрасно известно, что произошло ночью в доме у Оксаны. И почувствовал себя еще более неловко, в самом деле, крыть было нечем… Хорошо еще, развивать эту тему он не стал, и больше мы не разговаривали, вплотную занявшись ужином. Музыканты завели другую мелодию, столь же длинную, но гораздо более веселую, чуть ли не плясовую. Ужинавшие понемногу расходились, кое-кто останавливался перед скамьей с бялками и указывал пальцем на одну из них. Разве что одни старательно рассматривали живой товар, а другие делали выбор гораздо быстрее, то ли присмотрели девицу заранее, то ли были не особенно разборчивыми. Грымза прошествовала к выходу с видом вдовствующей королевы, инкогнито заглянувшей в это захолустье. Посмотрев ей вслед, Алатиэль сказала с извечным женским злорадством:

– Корчит из себя богатую госпожу, а ходит в таком старье. Рукава такого фасона и складчатые подолы не носят уже больше года, даже в глухой провинции…

– Алатиэль, тебе смешно завидовать, – сказал Грайт тем тоном, каким обычно ее беззлобно подначивал. – С твоей-то молодостью, красотой, положением при дворе и богатством родителей…

– Стану я завидовать такой кикиморе в старомодных нарядах! – фыркнула Алатиэль. – Просто не люблю, когда всякая мелочь строит из себя невесть что…

Графины были пусты на две трети, от кушаний почти ничего не осталось. Мы с Грайтом закурили трубки, я испытывал блаженное умиротворение, как всегда после вкусного ужина с хорошим вином, и он, сразу видно, тоже. Только Алатиэль, полное впечатление, не сиделось на месте. Она нетерпеливо дождалась, когда мы выбьем трубки, и прямо-таки умоляюще протянула:

– Грайт, ну пожалуйста… Только один раверон, я так давно не танцевала…

– Ну да, целых четыре дня, – хмыкнул Грайт. – Ладно, что с тобой поделать…

Он поднял указательный палец, подзывая официанта, когда тот шустро подбежал, бросил ему золотую монетку и распорядился:

– Музыкантам – раверон.

Подал Алатиэль руку, и они направились в тот угол зала рядом с эстрадой, где было немаленькое свободное от столов пространство, явно здешняя танцплощадка. Остановились друг против друга, соприкасаясь левыми ладонями. Музыканты, явно только этого и ожидавшие, ударили по струнам, чистым серебряным голосом запела труба, звякнули бубенцы, словно мчалось сразу несколько ямщицких троек…

Положительно, в лихой мелодии время от времени проступали залихватские цыганские мотивы – ну, надо полагать, ноты и струны везде одинаковы. Музыканты понемногу разошлись, уже не сидели, а стояли, чуть вихляясь и приплясывая. Больше всех старался трубач, выгибаясь и покачиваясь, выстукивая ритм каблуками, – то ли в приливе творческого вдохновения, то ли воодушевленный золотом. Они сейчас как две капли воды походили на наших ресторанных разбитных лабухов, получивших от подвыпившего щедрого посетителя крупную купюру и старательно ее отрабатывавших.

Тому, что с колокольчиками, не нашлось дела, его нехитрый инструмент явно был в мелодии не задействован. Однако он, то ли побуждаемый долгом, то ли чтобы обосновать право на свою долю от золотого, старался вовсю: отложив бубенцы, приплясывал